РОССИЯ В УСЛОВИЯ СТРАТЕГИЧЕСКОЙ НЕСТАБИЛЬНОСТИ

03-08-1997

(Продолжение дискуссии, начатой в ЛЕБЕДЕ N 25 и 26)

Выступления В.Л. ЦЫМБУРСКОГО и В.М. МЕЖУЕВА

В.Л.ЦЫМБУРСКИЙ (кандидат филологических наук. Институт востоковедения РАН.)

Мы все свидетели того, насколько разноречиво толкуются в самой России геополитические перемены, пережитые ею в 90-х. При первых известиях в декабре l99l года о Беловежских соглашениях демократы принялись праздновать "отделение России от Азии" и создание "славянского союза лицом к Европе". Ту же трактовку "беловежского сговора" воспроизводят с обратным оценочным знаком его евразийствующие критики, в частности А.С.Панарин, нарекший это решение попыткой России "эмигрировать из Евразии в Европу". С другой же стороны, нет недостатка в публикациях, где утверждается, что именно Беловежье- 91, эмансипировав от России ее западные окраины, отдалило ее самое от Европы и обрекло на "евразийскую судьбу". Столкнем эти позиции, что называется, лоб в лоб и спросим: да что же в самом-то деле сталось с Россией, если одним мерещится, будто она рванулась в Европу, оттолкнувшись от Азии, другим, что якобы она погрузилась в Евразию, оторвавшись от Европы, и все это одновременно? Не иное ли с нею нечто случилось, не вписывающееся ни в одну из схем, наработанных русской идеологией великоимперских веков, не подходящее ни под "Россию - европейскую державу", ни под "Россию - другую Европу", ни, наконец, под "Россию-Евразию"?

Кажется, нет нужды специально обосновывать, что за годы никакого нашего вхождения в Евро-Атлантику, мягко говоря, не произошло. Тягостно доказывать это утверждение нашими евроатлантическими "удачами": от "вступления" РФ в евроструктуры до восточного расширения НАТО, от мелких пакостей, вроде юбилея второго фронта, до места, обретаемого нами в мировом разделении труда (удар по нашему самолетостроению под предлогом нововводимых на Западе экологических норм - пример еще не самый яркий). Что мы на Запад успешно продаем, наряду с нашим топливом, так это гарантии против опасностей, которые мы могли бы представить в тех или иных отношениях. И если мы очень хотим, чтобы мировое цивилизованное о нас не забывало, то надо всерьез позаботиться, как бы этот товар у нас не иссяк. В общем, мы пребываем в одном из тех состояний нашей истории, когда Россия, устраняемая из Европы, пыталась себя в прошлом компенсировать бросками на юг.

Но здесь-то параллелизм с нашими прошлыми "евразийскими" фразами как раз оказывается под вопросом. О каком "погружении в Евразию" можно говорить сейчас, видя мощное движение русских вовсе не на юг, а с юга; сейчас, когда для России "евразийская идея" - это во многом лозунг Н.Назарбаева, ассоциируемый с весьма неоднозначным подходом казахских властей к своим русским подданным?

Собственно, можно сказать, что вся полоса рассмотренных лимитрофов соединяется в один лимитроф-гигант, который, рассекая Евро-Азию, вычленяет Россию и придает ей черты своеобразного острова внутри континента. К выделению этого Великого Лимитрофа независимо пришли в 1994 году воронежский историк С.Хатунцев и я. На мой взгляд, именно к Великому Лимитрофу приложимо название "Евразии" в обозначение совокупности континентальных тыловых периферий приокеанских цивилизационных платформ. У Евро-Атлантики такой периферией является вся Восточная Европа, сейчас не по праву притязающая зваться Европой "Срединной"; у араба-иранского Среднего Востока - Кавказ и частично Средняя Азия; у Китая - в какой-то мере тоже Средняя Азия, но главным образом земли "синьцзяно-корейского интервала". У каждой цивилизации - свой предел на Великом Лимитрофе, но Россия получила в периферию всю его дугу, от Финляндии до Кореи.

Я уже не говорю здесь о необходимости при этом вообще пересмотреть роль Урало-Сибири как ареала, который сегодня представляет поистине "Центральную Россию", держащую единство страны.

А.С.АХИЕЗЕР. Меня интересует происхождение термина "лимитроф", его нагрузка.

В.Л.ЦЫМБУРСКИЙ. Лимитроф - от латинского limes "рубеж" и греческого trophos "питающий" - стандартный геополитический термин для территорий по окраинам империи, опосредующих ее отношения с чужеродным миром и при этом часто имеющих двойственный, размытый статус. Термин "Великий лимитроф", буквально "Великий Питающий нравится своей внутренней формой, идеально отражающей роль "большой" или "внутренней" Евразии в нашей истории.

Сколько же можно в Восточной Европе прочерчивать цивилизацией границ? Не лучше ли принять, что их на этой земле нет вовсе, ибо пространства - размытый этнокультурный континуум между цивилизациями коренной романо-германской Европы и России? А все восточно-европейские конфликты, которые Хантингтон полагает цивилизационными, квалифициро как псевдоцивилизационные? Поскольку сталкиваются в них народы, "зависающие" между цивилизациями, пытаясь самоотожествиться с какой-либо из них и порою достигая этого в собственных глазах, но не обязательно в глазах людей, принадлежащих к основной этногеографической платформе данной цивилизации.

Если обратиться к Средней Азии, трудно не признать, что панктюркистская доктрина как конкурирующая и контрастирующая с панисламизмом, вытекает из особого геополитического и цивилизационного отношения тюрок к иным народам - а заключается эта особость именно в промежуточности основного массы тюркских земель между араба-иранским Средним Востоком и цивилизациями России и Евро-Атлантики. Отсюда и тюркское "евразийство". К востоку от Каспия тюркская Средняя Азия продолжает тот же гигантский межцивилизационный пояс-лимитроф, который тянется через Восточную Европу и Кавказ, с захватом Анатолии, ибо есть все основания включить в него поддавшуюся "вестернизации" Турцию. Продолжением того же пояса оказываем ареал проживания тюрко-монгольских, алтайских народов, исповедующих исл и буддизм в краю сближения платформ России и Китая. Нам кажется, что этот пояс вполне оборвался в Приморье, где китайцы вплотную надвигаются на малоосвоенные российские земли, - но тут же мы видим его завершение на Корейском полуострове, заселенном тоже алтайским, буддистским народом, родственным по языку тюркам, монголам и маньчжурам. Так строится альтернативная версия цивилизованной геополитики, вместо безостаточного раздела мира на цивилизации, по Хантингтону.

Соответственно в истории России с XVI по конец XX в. выявляем две большие геостратегические парадигмы, формально различающиеся ее отношением к этой территориальной дуге. Для парадигмы великоимперской типично стремление России вобрать в себя Великий Лимитроф до конца, дав ему свое имя. Пределы же Лимитрофу лежат там, где начинаются платформы других цивилизаций: на Западе это переход от Польши к Германии и германский восток, откуда начинается романа-германская Европа, на юге же такой предел - узбекско- таджикская зона, средневосточное преддверие. Абсорбируя Лимитроф, Россия обретает возможность реализоваться как геополитическая сила непосредственного в жизни соседних цивилизаций - Евро-Атлантики и Среднего Востока. При этом данные платформы становятся сферой ее прямых геополитических интересов, тогда как более отдаленные ареалы, вроде Черной Африки и Латинской Америки, могут принадлежать, самое большее, плану ее интересов миросистемных, не выводимых впрямую из ее пространственных позиций. "Россия-Евразия" расшифровывается как "Россия с Евразией", с прямым включением значительной части Великого Лимитрофа.

Другая парадигма геостратегии была, в какой-то мере, представлена Россией в XVI-XVII в.в. и, верно, будет типична для эпохи, начинающейся при нас. Для этой парадигмы характерно отождествление России с базисной ее платформой, лежащей среди Великого Лимитрофа. Если говорить конкретно о сегодняшнем дне, то сейчас Россия как бы экстериоризирует, овнешняет Великий Лимитроф. В моей статье "Остров Россия" (Полис, № 5) я прослеживаю историческую увязку между принципом формирования "России-Евразии", интериоризирующей Лимитроф, и российским цивилизационным комплексом "похищения Европы", отождествляющим историческое бытие России с ее проявленностью в геополитике Европейской, романа-германской платформы.

Основываясь на этих системных зависимостях, спросим: какие последствия способна повлечь в цивилизационном плане геополитическая экстериоризация Великого Лимитрофа? Прежде всего оказывается разрушен трафарет России "великой страны с несметными людскими ресурсами". Обращение к цивилизационной геополитике и сопоставление России по площади и численностью населения не с теми или иными соседними странами, но с цивилизациями евроатлантической, китайской, индийской, средневосточно-исламской обнаруживает ее главную особенность. Ее основное, русское, популяционное ядро именно для ядра цивилизации крайне малочисленно, нам в этом отношении уступают только японцы, если принимать их, на их крошечных островах, за отдельную синтоистскую цивилизацию. Между тем геополитическая самоидентичность нашей цивилизации вытекает из контроля над огромным пространством, которое русским трудно и удержать, и освоить, но за которое они должны держаться и бороться ради цивилизационного самосохранения. Haша малочисленная цивилизация оказалась, однако же, очень цепкой, на 300 лет попросту сняв вопрос удержания собственной ниши тем, что сублимировала его экспансии на Великом Лимитрофе, подчиняя себе массы населения, включаясь в геополитическую жизнь соседних цивилизаций, особенно евро-атлантической, пока, наконец, во второй половине XX в., в противоборстве с консолидировавшейся Евро-Атлантикой, цивилизацией-лидером современного мира, "Россия-Евразия" выдвинулась на роль второй глобальной силы, определявшей перспективы человеческого рода.

Меня здесь, кстати, спрашивают - сжала ли уже Россия свои границы до возможного предела или еще будет сокращаться? После торжества ислама над православием Восточного Средиземноморья ослабляются, по наблюдениям Г.Флоровского, связи Руси с византийской традицией. Флоровский здесь видит своеобразное грехопадение Руси, начало многовековых "беспутий" северного православия, но для историка цивилизаций здесь же вырисовывается существенный стимул к российско-цивилизационной самостоятельности. Сокрушая Орду и ее рудименты, Россия выкраивает себе в мировом раскладе громадное пространство Северо-Восточной Евро-Азии, не разделяемое ею ни с Китаем, ни с коренной Европой, ни со Средним Востоком. Евразийцы закрывали глаза на реальную роль России - разрушительницы Евразии. Разрастаясь за счет последней, частично абсорбируя тюрко-монгольские племена, частично отбрасывая их на юг и на восток, Россия положила конец кочевничеству. Пусть местами и сохранив, как в Поволжье, вкрапления элементов дороссийского евразийского субстрата, в основном Россия сплющила былую Евразию в Великий Лимитроф между новой цивилизационной платформой и старыми платформами Европы, Китая, Среднего Востока.

Вопрос о том, будет ли Россия еще сжиматься, на деле сводится к тому, сможет ли она сохранить контроль над своим нынешним геополитическим пространством, столь близким по очертаниям к нише, где в XVI-XVII веках кристаллизовалась особость российской цивилизации. Что же нужно для сохранения этого контроля? На этот счет в работах последних лет мною выдвинуты три постулата. Во-первых, России как малочисленной цивилизации раскинувшейся по огромному ареалу, надо сохранить государственное единство, позволяющее противодействовать не только эндогенным вызовам, обусловленные дисбалансами демоэкономического строения ареала, но и риску миросистемного четвертования этого ареала, его политического растаскивания между перифериями различных геоэкономических империй. Во-вторых, отказ России oт геополитической экстравертности должен быть осмыслен как часть более общего стратегического поворота - смещения акцента на внутреннюю геополитику, "экономику возможностей", на развитие регионов собственной российской ниши. Третьим постулатом должно быть проведение политики, противодействующее усилению внешнего давления на российскую платформу. В свою очередь, этот постулат разделяется на два подпункта. Прежде всего в эпоху, когда главные очаги военной мощи совпадают с платформами старых цивилизаций, степень же милитаризации государств Великого Лимитрофа не представляет для России большой опасности, мы должны противодействовать раздвиганию соседних платформ за счет Лимитрофа. Поэтому России следует всячески поддерживать региональные объединения на этом территориальном поясе, разделяющие его и вместе с тем закрепляющие его особое положение относительно "ядер" евроазиатских цивилизаций. Таковыми буферами должны выступить лимитрофированные по своей природе геополитические структуры с мистифицирующими названиями "Срединной Европы" и "Центральной Азии", смягчающие нажим евроатлантической гегемонии и вместе с тем дистанцирующие Россию от зыбучих земель Среднего Востока. Согласно же второму подпункту, сдержать движение Китая в Южную Сибирь можно, только последовав классическому геополитическому рецепту, постаравшись снизить чудовищный разрыв между демоническими давлениями на российско-китайскую границу с китайской стороны.

Нас вечно заботит какая-то ерунда, вроде того, останутся ли в формальном подданстве у страны, не ищущей ничего сверх завалящего выживания, Чечня и Дагестан. Тогда как думать надо об ином: о сохранении целостности нашей платформы, о повышении нашего авторитета на всем Великом Лимитрофе, о смещении хозяйственного центра на восток не в порядке колонизационного аврала, но в перспективе фундаментального изменения геополитического имиджа России. Не то страшно, что какие-то ребята в Поволжье грезят о "тюркской Евразии" - страшно, когда Дальний Восток и Урало-Сибирь теряют связи с Евророссией. Страшно, когда обширнейшая часть выпавшей из европейской геополитики страны наводняется европейским импортом, а Дальний Восток, отсекаемый от "метрополии" тарифами, превращается в китайскую товарную провинцию. Страшно читать о безработице в восточных регионах, то есть об избыточности (!) населения в краях, где его не хватает для смягчения внешнего прессинга и куда по нормальной демографической логике следовало бы всеми мыслимыми льготами канализировать беженцев, стекающихся в Россию.

В.М.МЕЖУЕВ (доктор философских наук. Институт философии РАН).

В интересном выступлении В.Л.Цымбурского для меня так и осталось неясным, что такое Россия. За долгую и не худшую часть своей истории она действительно постоянно расширялась в сторону и Запада, и Востока, и Юга. Теперь ей предлагают отступить назад, "ужаться" до какого-то изначального состояния, "сбросить" все территории, населенные народами, испытывающими влияние чужих цивилизаций или еще цивилизованно не определившимися. Ну и где та последняя граница, за которой уже настоящая, подлинная Россия? Куда еще надо отступить, чтобы оказаться, наконец, на своей территории? Почему Чечня - это Россия, а Крым - не Россия? По какому критерию татары, башкиры, народы Северного Кавказа и Сибири - это россияне? А украинцы, белорусы, казахи вместе с проживающими с ними на одной земле русскими - суверенные нации? Сжатие, как и расширение, раз начавшись, не имеют географических пределов. И с "островом", Россия, подобно граду Китежу, может легко уйти на дно.

Государственные границы определяются все-таки не географией, а историей. И у России как государства нет естественных, природой положенных пределов. Государства складываются отнюдь не по границам первоначального расселения народов. Иначе, как объяснить, например, образование США? Любая территория, занимается государством, может быть оспорена его соседями недругами, если у того нет желания и сил ее защищать. Уход России с Запада на Восток и с Юга на Север не решит вопроса о том, где расположена та обетованная земля, которая только и может называться Россией. Трудно понять, почему Россия в границах Московской Руси - истинная Россия, а в границах Петербургской России или СССР - ошибочное и незаконное образование. Геополитический кризис в любом случае есть следствие кризиса исторического. Распаду единого пространства предшествует разрыв во времени, потеря связи с собственным прошлым, обрыв исторической преемственности. "Распалась связь времен". В нашей традиции это называлось смутой, чреватой предельной политической нестабильностью государства, чему, как известно, соответствовал и особый тип правления - самозванство.

Сегодня мы переживаем третью по счету смуту, сопровождаемую развалом государства. Первая, ознаменованная разрывом с правлением Рюриковичей (чему немало способствовали безумства Ивана Грозного), завершилась воцарением Романовых, вторая - падением самодержавия и приходом к власти большевиков (Деникин имел все основания назвать свою книгу о гражданской войне "Очерка русской смуты''), третья связана с крахом коммунизма и СССР. Последняя как бы возвращает Россию к тем исходным геополитическим рубежам, которые занимала накануне первой. Если примириться с таким результатом, то надо признать весь период от первой до последней смуты исторической неудачей России, направившей ее развитие по ложному пути. Считая Россией то, что сегодня осталось от нее, мы вычеркиваем из ее истории по меньшей м? последних три столетия, соглашаемся с тем, что они прожиты ею зря, без всякой пользы для нее.

Мне трудно согласиться с таким выводом. В моем представлении именно эти три столетия стали "звездным часом" России, вывели - в ранг мировой державы, определили ее неповторимое лицо и особое место в мировой истории. Без них история России, пусть и славная для самих русских, так и осталась бы в общеисторическом масштабе периферийным явлением. Не будь их, Московская Русь могла бы уподобиться многим государствам, возникавшим в истории окраинах цивилизованного мира, чтобы затем, пережив короткую фазу своего расцвета, исчезнуть без остатка. И только после этих трех веков Россия, даже ей и суждено в будущем утратить свою мировую роль, а то и вообще исчезнуть, останется в памяти человечества, подобно тому, как в ней остались народы Греции и Рима, создавшие античную цивилизацию.

Отказ от этой России, разрыв с ней есть главная причина нашей нынешней нестабильности. Кто-то, возможно, увидит в таком отказе победу России над своим трехсотлетним прошлым; я же солидарен с теми, кто считает эту победу "пирровой", более смахивающей на поражение, не уступающее по своим масштабам гибели Рима или Византии. Потеря Россией значительной части своей исторической территории только внешняя сторона более серьезного кризиса, затрагивающего фундаментальные, глубинные структуры ее самосознания. Иногда этот кризис называют "кризисом идентичности", утратой Россией ее исторически сложившегося представления о самой себе. Нынешняя политическая и культурная элита, говоря о России, часто имеет в виду нечто совершенно иное, чем наши предшественники. Они просто не поняли бы друг друга. Если для первых Россия - понятие, скорее географическое и этнографическое, обозначающее территорию проживания и расселения русского народа (при всей спорности границ этой территории), то для вторых - понятие прежде всего историософское, указывающее на ее место не в геополитическом, а в историческом пространстве, в мировой истории. Вопрос о России, утверждал Бердяев, есть историософский вопрос. Отсюда глубоко оригинальная историософская традиция в истории русской философской и общественной мысли, особенно в той ее части, которая касается самой России.

Не всякий народ или страна имеет свою историософию, даже когда превосходят нас в уровне и качестве жизни. Склонность к ней обнаруживали лишь те из них, кто, обладая собственным видением мировой истории, призваны были играть в ней поворотную роль. Россия из их числа. Но слышим ли мы сегодня, что она хотела сказать миру, сознаем ли, в чем видела свое мировое призвание? Рассуждая о России в понятиях западной учености - экономической, социологической, политологической, более приспособленной для анализа обществ западноевропейского типа, не заглушаем ли мы тем самым ее собственный голос, не хороним ли только ей свойственный взгляд на мир и себя? Одним лишь европейским умом Россию действительно не понять. И то, что она - в лице своих пророков и мыслителей - предпочитала говорить о себе на религиозном и философском языке, тоже не случайно: чувство собственной исторической признанности и уникальности трудно передать в терминах западной науки. Можно пренебречь им, но договоримся ли мы тогда о том, что называть Россией?

Во всяком случае, Россия - не просто часть суши, окруженная со всех сторон "лимитрофом", не имя этноса, не территориально-административная единица в составе империи или союзного государства. Она -особое цивилизационно-культурное образование (здесь я согласен Цымбурским) со своей логикой и ритмикой развития. Этим я вовсе не отделяю ее от Европы и западного мира. Россия - европейская страна, хотя и в несколько ином смысле, чем страны западноевропейского региона. Их роднит прежде всего общность происхождения, пусть и расходящегося во времени: Европа - раньше, Россия - позже. У них общие предки - Рим и Иерусалим, впервые привнесшие в историю сознание ее всемирности и общечеловеческого единства. Именно здесь родилась идея единого человечества, которую Рим пытался реализовать политическими средствами, а христианство духовными. Впоследствии созданное ими политическое и духовное пространство распалось по разным основаниям и в силу многих причин, но несомненно и то, что эта идея продолжала жить в культурной памяти и Европы, и России: обе пытались ее реализовать в своей истории, хотя и по-разному, расходясь между собой, а в чем-то и дополняя друг друга. Здесь исток и их раздельности, и их неразрывности.

Представление о том, что славянство - иной культурно-исторический тип по сравнению с греческим, еврейским или римским (Данилевский), опять же, на мой взгляд переводит проблему в чисто этнографическую плоскость, не учитывает общности духовных истоков России и Европы при всем различии последних. Это представление - продукт запоздалого русского национализма, сложившегося под влиянием западного и в противовес ему. Вл.Соловьев считал его "вырождением" славянофильства, отнюдь не отрицавшего духовную близость между Россией и Европой. Несходство путей Запада и России в рамках общеевропейской истории во многом объясняется их разным пониманием смысла и значения того урока, который Рим преподал миру, самой сути "римской идеи". Они по-разному ответили на вопрос, с которого, собственно, начинались и средние века, и Новое время - "почему погиб Рим?" Даже отцы-основатели США задавались тем же вопросом. Но ответ, данный Западом, отличался от того, который Россия посчитала более правильным. "Русская идея" не отвергла "римскую", а давала иную, отличную от западной, интерпретацию.

Теоретики западного либерализма, конституционного строя и демократии видели причину гибели Рима в его измене своим республиканским идеалам, что привело в конечном счете к тирании и личной диктатуре, к уничтожению гражданских прав и свобод. Они искали политического противоядия подобного перерождения, стремясь навечно утвердить ценности и институты демократического строя. Хотя путь Западной Европы к демократии не был простым и скорым (вся история, вплоть до нашего века, сопровождалась восстановлением и распадом тех или иных подобий Римской империи), в целом знаменовал собой ее возвращение к провозглашенным когда-то Римом принципам гражданского общества и правового государства. Правовой порядок и ее искомый Западом, принцип мироустройства и общечеловеческого согласия.

Иную версию "римской империи" дала Россия. В своем историческом поиске она была более ориентирована на Рим православный (Византия), возникший после принятия Римской империей христианства и переноса ее столицы в Константинополь. Погибель первого Рима объясняется в этой версии его язычеством, т.е., с христианской точки зрения бездуховностью, повлекшей за собой моральную деградацию граждан и власти. От Рима, следовательно, идет традиция не только правового, но и православного государства, в котором верховная власть берет на себя функцию военной и политической защиты истинной веры, получая от нее в свою очередь необходимую религиозную легитимацию.

В том же направлении шло и государственное строительство России.

Конфессиональный признак, наряду с династическим, входил в официальную атрибутику Российской империи с ее национальной формой государственности. Государство в России при всех политических режимах самоуправлялось по некоторому наднациональному признаку. Да и сами русские смотрели на себя как на нацию православную, единую в своей вере и служении Богу. Русское и православное фактически сливалось в одно понятие.

В русской традиции термин "нация" имеет вообще несколько иной смысл, чем в западноевропейской. Он означает здесь близость людей не по крови, происхождению и даже не по общей для них светской культуре, а по вере. Государство равновелико здесь религиозно-духовному, т.е. сверхнациональному. Попытка на католическом Западе создать нечто подобное (в лице, например, священной Римской империи Карла Великого) окончилась, как известно, неудачей, положившей начало образованию самостоятельных национальных государств. Раздельное существование духовного и политического центров, церкви и государства привело в Западной Европе к секуляризации политической власти, вынужденной поэтому апеллировать уже не к религиозному, а к национальному единству. Последнее понимается в данном случае как культурная (в смысле языка и письменности) и политическая, т.е. как секуляризированная общность людей. Национальные границы и перегородили Европу, стали первым и, возможно, главным препятствием на пути реализации "римской идеи". Национализм родился на Западе и явился причиной многих потрясших его конфликтов и войн.

Отсюда и другое отличие российского пути общественного развития западноевропейского . В нем утверждался иной тип общества, чем тот, который сложился в католической и протестантской Европе - не бюргерский и буржуазный. Легшей в основу западной цивилизации "гражданской общине", идущей от греческого полиса и римской "цивитас", Россия противопоставила иное - в истоке христианское - понимание общественной жизни - то, что условно можно было бы назвать "духовной общиной". Ее не надо путать с сельской ("Gemeinchaft"), общей для всех земледельческих народов. Особенность России часто видят в свойственном ей коллективном, общинном духе, что справедливо только при следующем допущении - основу этой общинности она искала именно в духе, а не в традиционных (патриархальных) формах сознания крестьянских общин. Последнее в лучшем случае могло лишь способствовать становлению духовной общинности, но не подменять ее собой.

Общество, согласно такому представлению, образуется не столько путем интеграции в правовое государство частных и автономных индивидов, озабоченных лишь интересами личного блага и пользы, сколько объединением людей вокруг высших и универсальных ценностей и целей человеческого существования, имеющих сверхнациональное, общемировое значение. Последние могут представать как в религиозном, так и в светском обличии, но именно они должны доминировать над всеми расчетами и соображениями экономического и политического характера (не говоря уже о геополитических). Только главенство духовного и объединяющего всех начала над социальной материей может придать ей стойкость и крепость. Россия не просто сформулировала в своих историософских размышлениях идею такого общества, но и пыталась провести ее, порой с большими отступлениями, издержками и жертвами для себя, в реальную жизнь. И пока эта идея жила в сознании россиян, жила и Россия.

Можно много и долго говорить об утопичности такого проекта, хотя я не склонен так думать. Важно то, что в нем угадана единственно достойная человека перспектива общественного развития. Без устремленности к универсальному и духовному любое общество вырождается в человеческих муравейник, где каждый только за себя, отчужден от других и потому попадает под власть обезличенных и враждебных ему сил. В истории Запада это вполне подтвердилось начавшимся уже в XIX в. перерастанием гражданского общества в массовое. Кризис просветительской идеологии с ее культом индивидуальной автономии и личной свободы - прямое следствие этого процесса. Если мы со своим желанием утвердить в обществе примат духовных и моральных ценностей кажемся не от мира сего, находясь действительно в состоянии перманентного экономического кризиса, то для Запада постоянной темой его размышлений о себе является кризис духовный, культурный, о чем свидетельствуют все западные философские источники.

Принципы гражданского партикуляризма и духовного (христианского) универсализма, воспринятые Европой и Россией от своих исторических предков, - не взаимоотрицающие, а взаимодополняющие принципы, разошлись в истории, выступили в форме противоположности между Россией и Европой, Востоком и Западом. Было бы, однако, безумием на этом основании отвергать один из них в пользу другого. Опыт России столь же необходим для Запада, как и опыт Запада для России. Если мы хотим в будущем избежать, с одной стороны, отрицательных последствий массовизации общества и культуры с их стандартизацией, обезличиванием и усреднением человеческой жизни, а с другой - традиционного для нас пренебрежения частными интересами и правами человека, ведущего к экономическому застою и политической несвободе, то надо научиться сочетать между собой то, что открылось Западу и России в их долгом историческом существовании. Как это конкретно сделать - другой вопрос, на который сейчас нет окончательного ответа. Но только так можно решить поставленную когда-то Римом задачу человеческого единения, не пожертвовав для этого ни Россией, ни Западом. А от решения этой задачи человечеству никуда не уйти.

Комментарии

Добавить изображение