БЫВШИЙ БУРЕВЕСТНИК ПЕРЕСТРОЙКИ

(Открытое письмо Виталию Коротичу)

"Не рассмеялся, но малость разбился".

 Из ненаписанного Горьким.

УВАЖАЕМЫЙ ВИТАЛИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ!

Это письмо является неким компендиумом из того, что я вам уже писал, за исключением событий последнего времени. Слухов в этом письме нет. Нет также многочисленных деталей вашей жизни - как в Америке, так и в России, которые за сотни часов нашего общения вы мне рассказывали. Перечислю, что есть:
1. То, что вы говорили мне лично, но только относящееся к идеологии и философии жизни, а не к вашей частной жизни.

 

2. Цитаты из ваших текстов или публичных выступлений на радио.

3. Мои собственные оценки ваших слов или текстов.

На это открытое письмо меня подвигла ваша повышенная активность: вы начали вновь выступать на русско-американском радио WMNB, то есть на той же станции, на которой подвизаюсь и я. И ваши ответы на, как я понял, вами же инспирированные вопросы обо мне и нашем авторе Торчилине. А также внезапная вспышка вашего творчества на страницах газеты "Новое русское слово".

На днях во время вашего выступления на радио (10 ноября) заранее заготовленный вопрос "слушателя" звучал так: " Как вы относитесь к статьям Лебедева и Торчилина, в которых они чернят российскую действительность?"
Вы ответили: "Они пытаются оправдать свой отъезд и свои неудачи на родине, и поэтому беспрерывно источают злопыхательство и ненависть к России".
Несколько слов для читателя, ибо вы-то, Виталий Алексеевич, это знаете прекрасно. Утренняя передача "Час пик" почти полностью записывается заранее. Стало быть, в вашем случае иллюзия открытого эфира была изображена с вашего согласия с помощью предварительной подготовки "вопросов".

Мне это слышать от вас не внове. Причины переезда есть у всех. У вас, к примеру, тоже. Особых неудач у нас с Торчилиным не было. По крайней мере, в последние годы перестройки и начала "новой России". Особенно у Торчилина - в свое время самый молодой лауреат Ленинской премии по биохимии, доктор наук, профессор. У меня, правда, была неудача - рак. Потому и оказался здесь. Это, конечно, причина (по сравнению с вашей) надуманная. Зато была и удача - превосходно сделанная операция.

Мы с вами в Бостоне общались около пяти лет (не считая еще более ранних спорадических встреч в Москве в комиссии по литературному наследству Галича, членами которой оба состояли). Переговорили массу тем. В основном, политических. Но много и о жизни вообще, психологии эмиграции, об американских особенностях. Беседовали и за рюмкой, и прогуливаясь, и в машине при поездках по ярд-сейлам с целью "изучения американского быта". Но чем дальше, тем более и более я ощущал некое идеологическое давление. Вы все настойчивее проводили мысль, что живущие не в России не имеют права на суждение о том, что там происходит. Тем более - права на критическое суждение. Все чаще я слышал от вас обвинение в том, будто я пишу только то, что "заказывает" мне русскоязычная американская пресса. А заказывает же она мне, по-вашему, исключительно пасквили на Россию.

Более того, обвинения стали повторяться и усиливаться, причем они уже касались и вообще самого факта выбора нынешнего места жительства. Желание жить не в этой стране, а в той – это, конечно, страшное преступление. С советской точки зрения. Вот видите: советской власти нет, а точка зрения есть. И выражается человеком, давно имеющим грин-карту и живущим здесь семь лет. То есть больше, чем я. Все та же советская диалектика: избранным можно, остальным – нет. Но, говорите вы, я – временно. Это верно. Я тоже живу временно. Не только здесь или там, но и вообще на земле. И жил бы еще меньше, если бы не приехал сюда. А еще позднее вы и вовсе перешли к личным обвинениям столь малопочтенного свойства, что сами же несколько раз извинялись. А потом - опять...

Но оставим личное. Давайте спросим себя "по-демократически": да разве же выбор места жительства не входит в основные права человека? В общем виде вы, конечно, согласитесь с этим. А в конкретном?

Как-то, когда мы ходили в бостонскую библиотеку, вы высказали очень здравую (и скромную) мысль о том, что только благодаря отстрелу или преждевременной смерти таких гигантов, как Бабель или Булгаков, ваше поколение заняло столь высокое и, в общем-то, незаслуженное место в литературе. И, соответственно, на социальной лестнице.

И уж не знаю, в качестве ли компенсации или от жизни "на чужбине" вы взяли на себя неблагодарную роль цензора и "идеологического дядьки". Писатель и публицист должен свою точку зрения доказывать своими писаниями, а не унижением других. Все ваши интервью сводятся к мысли, что Ваша жизнь – это завоевание собственной независимости и отстаивание собственного достоинства. Почему же вы отказываете в желании этого другим? Или вы полагаете, что обвинить автора в том, что он "продается" и "пишет только то, что ему заказывает" заведомо "гнусная газета", – это не унижение? Вы как то написали в своем интервью в "Совершенно секретно"(N7, 1995): "Я ведь нормальный мужик, которому унижения не нравятся". Нормальных мужиков, Виталий Алексеевич, в мире много.

Давайте вспомним, как начинался ваш звездный час. Ваша известность взошла вовсе не тогда, когда вы, в 60-х, стали, по вашим словам, самым молодым секретарем Союза писателей Украины и членом правления Союза писателей СССР. А тогда, когда вас взяли на руки Горбачев с Яковлевым. Помните, как сразу на всю страну стала знаменита девочка-подросток Мамлакат? И только потому, что ее посадил на колени товарищ Сталин. Не как девочку, что простительно даже вождю, но как юную хлопкоробку, всем ребятам-девчатам пример. Она, между прочим, на коленях тов. Сталина была моложе вас, когда вы достигли высоты секретаря Союза писателей.

Свой "Огонек" вы реорганизовали вовсе не самочинно, а под прямое Ваше назначение на Политбюро ( в мае 1986г.) и выполняли в то время далеко не всем известное, тайное и кулуарное решение высшего руководства (Яковлева и Горбачева) ослабить монстровидный режим. Да вот же и ваши собственные слова из беседы, которую мы с женой готовили для трех номеров "Вестника" в 1993г.:"Лигачев меня вводит (на заседание Политбюро – В.Л.), не предлагает сесть, а буднично говорит: "Имеется предложение Горбачева утвердить Коротича редактором "Огонька". Возражения есть?" Возражений не было". И далее: "Вскоре я пошел к Яковлеву.., он сказал: "Вот видите, у меня в приемной сидит толпа редакторов, которые принесли свои статьи и хотят, чтобы я их просмотрел перед публикацией".
Свободу создавать свой журнал , но очень осторожно, как говорят американцы, step by step, вы получили. Вы талантливо организовали журнал и нашли авторов. Сначала, в 1986-87 годах, даже никто и не заметил каких-то особых изменений по сравнению с "Огоньком" Софронова. Потом, вслед за "Московскими новостями", двинулось, пошло, поехало. Но... Но не будем забывать, что всем, кто интересовался конструкцией коммунизма, открытия, делаемые очень постепенно журналом, были хорошо известны. Они задолго до разрешенной властями смелости читали и "Воспоминания" Бажанова, и "Тайную историю сталинских преступлений" Орлова, и мемуары Хрущева, которые вы спустя десятки лет печатали из номера в номер, потрясая общественность безумной отвагой. Читали и многое другое, что ваш журнал сделал позднее достоянием масс. Согласитесь, просвещать народ политически с дозволения самого высокого начальства – дело важное, но это не то же самое, что пронзительные прорывы Солженицына или Буковского, которым платили за открытия не креслом главного редактора, а тюрьмой и высылкой.

У нас с вами был разный социальный вес. Я это отлично понимаю. Когда вас назначали на заседании Политбюро главным редактором "Огонька", в начале "перестройки", в мае 1986г., у меня шел в Москве второй обыск, как у какого-то преступника. И искали отнюдь не "Огонек". Хорошо, ничего не нашли (я как предчувствовал и вывез все "антисоветские" книги заранее). И работал на заводе "Динамо" в цехе.

Удивительно живуче административное мышление, согласно которому "сметь мнение иметь" дано только начальству. В том числе – литературному. Пусть даже и бывшему. Особенность советской и бывшей советской касты в том, что избрали туда они себя сами. Вы "повелеваете" не писать о России (да и вовсе не о России, но о текущей политике российского правительства) ничего критического тем, кто ныне не живет в России. Дескать, они не имеют на это морального права. Когда-то именно это говорил официоз о Герцене, позже – о всяком, кто оказался за границей (хотя бы и о тех же Солженицыне с Буковским). Теперь вы лишаете (к счастью, только на словах) иметь свое мнение , скажем, меня и Торчилина. Здесь нет уравнивания нас с вышеназванными именами, здесь речь идет о самой позиции: кто имеет право, а кто нет говорить о проблемах определенного уровня. Вы, наверное, полагаете, что только те, кого уполномочила власть (очевидно, спецкоры и бывшие редакторы). Принцип демократии полагает иначе.

В публичных выступлениях эту мысль у вас можно разглядеть только в общем виде. Вот, например, 2 сентября в радиопередаче вы сказали: "Слишком много народа кормились в свое время с плохих отношений между супердержавами. Бродят по Америке беспривязные орды так называемых советологов, которые в массе своей мало кому интересны. Падает спрос на панические сочинения...". Не будем придираться к стилю ("кормились с отношений"). Но нельзя не заметить, что если не назвать даты, то не поймешь, когда это было сказано: десять лет назад, двадцать, тридцать? Так и кажется, что это слова Валентина Зорина или Юрия Жукова. Были такие, как вы, конечно, помните, очень даже "на привязи" борцы с американским империализмом, разоблачавшие козни "орд беспривязных так называемых советологов". И никаких советологов давно нет, потому они и не бродят по Америке ордами. Но зато в этих словах очень ощущаются камешки в огород тех, кто ныне пишет о процессах в России не так лучезарно, как вам бы хотелось.

Произошла странная аберрация: всякий критический анализ конкретных действий отдельных правительственных чиновников или даже политиков у вас ассоциируется с очернением России. Хотя дело журналистики как раз критически анализировать деяния политиков. Даже в здоровом организме врач-диагност всегда найдет отклонения. А Россию даже вы не рискнете сейчас назвать здоровой. Общение с вождями чуть ли на брудершафт сыграло злую шутку: вы стали, наверное, ассоциировать вождей со страной.

Вы упорно повторяете, что нечто критическое о российской действительности не имеют право писать эмигранты, ставшие иностранцами. Демократия может достичь (со временем) таких высот, что позволит писать о России даже иностранцам. Когда-то маркиз де Кюстин , не дожидаясь прихода в Россию расцвета демократии, уже написал. Причем что любопытно: маркиза давно нет, а Россия есть. Так что России не эмигрантов и не иностранцев с их критикой следует бояться.

"России трудно, но там налаживается новая жизнь, молодые купцы и бизнесмены будут вести нужную им политику. А всякое шипение до них не доходит, они, слава Богу, не читают русскоязычную американскую прессу", – говорите вы. Вы говорите: "Зря пророчите катастрофу в России. Не дождетесь, ее не будет".

Совершенно верно, не будет. Ибо она уже была. Чем иным, как не катастрофой государственности, был распад страны? Чем иным, как не экологической катастрофой, был Чернобыль? Чем иным, как не демографической катастрофой, является превышение смертности над рождаемостью, уменьшение количества населения и падение продолжительности жизни у мужчин до 57-58 лет? Зачем же еще какие-то катастрофы? Хотя и они не исключены. Вы думаете, что катастрофа – это всеобщая погибель? Да таких катастроф в истории Земли вообще никогда не было! Разве что у динозавров. Катастрофа – это понятие, имеющее смысл только при задании масштаба события. Гибель в аварии человека – это катастрофа для него, несчастье для родных, огорчение для знакомых и никакое не событие для соседей по двору. Катастрофа Хиросимы тоже ведь не всеобщая погибель, катастрофа Германии в результате второй мировой войны не означала истребления всех немцев. А катастрофа коллективизации, а Холокост? Люди (увы, далеко не все) остались, но катастрофа – была. Или вот сейчас, происходит просто катастрофа с будущим поколением: в России уже более полумиллиона детей в детских домах, в основном, при живых родителях! Родители вынуждены отказываться от родительских прав и отдавать потомство в детские дома, так как не могут их прокормить! И число таких детей стремительно увеличивается. В любом случае нелепо обвинять пишущих на российскую тему в желании России погибели. С какой стати, почему? Там живут родные, друзья, там прошла большая часть жизни, там родной язык и культура, ее история...

Удивительна причина, по которой вы усматривали в свое время благодетельные перемены в России под, по-вашему утверждению, влиянием "молодых людей, активно строящих новую жизнь". Оказывается, признаками начинающего процветания были дивиденды, которые давали выбранные вами для помещения валютных сумм банки. Вы восторгались то по поводу какого-нибудь "Мосбизнесбанка", который выплачивает на вложенные туда 2000 долларов проценты на миллион двести тысяч рублей в месяц, вполне достаточные для безбедной жизни в Москве и на подмосковной даче. То по поводу "Чары", то, казалось бы, такого надежного Московского городского банка. Помнится, его президент Антон Долгов сбежал 5 сентября 1995 года, и я, не удержавшись, написал вирши:

" Надолго скрылся от долгов Долгов,
А как он скрылся – банк накрылся.

Теперь недолго долга ждать,
Долгова хвать – и вся недолга".

 

И еще анекдот вспоминается:

- Вы ищите нового кассира?

- Да. И старого тоже.

Вы говорите: "России теперь трудно". России, между прочим, всегда было трудно. Я именно и анализирую эти трудности. Хорошо или не очень мне это удается – пусть судят читатели. Для меня важно, что идеи некоторых статей из НРСлово я использовал для работ, напечатанных журналом "Вопросы философии".

Тот, кто обращает внимание на ваши высказывания, может напомнить ваши слова из статьи "Кто пишет законы и кому законы не писаны" в журнале "Вестник" N 20 за 1995 г: "Сейчас, когда идет великий передел великого имущества, самые вкусные куски отхватывают чиновники – среди них и бывшие директора, министры, колхозные бароны... Сегодня власть не контролируется на практике никем... Срастается мафия с властью и усиливающимися монополиями". И в таком духе еще много открытий – но без анализа механизмов происходящих процессов и без имен закулисных деятелей. Так, какие-то безымянные чиновники. Ваша оценка – это не злопыхательство. Моя или Торчилина – злобное очернение. Вы в общих чертах признавали, что не все в порядке в "Датском королевстве". Вы недавно написали, что могли бы назвать десятки "демократических и независимых" газет, за которыми стоят финансовые тузы. Вы могли бы, но не назвали. А Торчилин - назвал (см. "ЛЕБЕДЬ" N41).

Я всегда пытался найти для вас оправдание. В разговорах с теми, кто считает вас лично виновным в крахе исторической России и теперешних ее трудностях, от которых их виновник удрал в сладкое место и теперь из теплого угла проповедует "доброту и любовь". С теми, кто говорил, что редколлегия "Огонька" поступила совершенно правильно, сместив вас с должности главного редактора за отказ вернуться в Москву в дни августовского путча 1991 г. С теми, кто обвинял вас в том, что вы писали панегирики выдающимся произведениям Брежнева. С теми, кто клеймил вас за вашу антиамериканскую книгу "Лицо ненависти", которую вы издали не только в 1983 году, при Андропове, но и переиздали в конце перестройки в 1989г. Что ж, таков был ритуал, который выполняли члены советского истеблишмента – а вы были в их числе.

Я понимаю, что человеку, еще шесть лет назад купавшемуся в лучах известности и общавшемуся с вождями, психологически очень трудно пережить "перепад давления". Хотя с точки зрения обычного человека карьера у вас в Америке сложилась превосходно: все это время вы – профессор Бостонского университета, ведете курс журналистики. И наверняка делаете это хорошо, иначе бы университет не продлевал контракт. А нутро горит, ох горит.

Ваше "общественное служение"...

Когда к декабрю 1995 года главным редактором "Нового Русского Слова" стал Георгий Вайнер, вы вдруг начали публиковать по небольшой статье каждую неделю. А ранее называли эту газету "отвратительным реликтом холодной войны". В чем дело? Да в том, что ранее вам предлагали там публиковаться на общих основаниях. А Вайнер печатал все, что вы ни напишите. Сами вы оправдывали (с улыбкой) весьма слабые статьи ни о чем необходимостью подработать. Дело святое. Но слишком уж долго вы этим увлекались: более 70 статей – не шутка. И ни одной, которую, к примеру, я (извините великодушно) поставил бы в "ЛЕБЕДЬ". Знаете, есть гадание цыганки: живешь, живешь, потом умрешь. Пишешь, пишешь неким автоматом как бы в забытьи, глядишь - ... Я с трудом среди этих текстов, переданных мне вами для публикации в "Лебеде", нашел один, получше, на мой взгляд (статья "Выбор", Лебедь N9), да и то получил за это неодобрение читателей. Не за взгляды, кои там не очень заметны, а за уровень.

В тот период (это полтора года, до июня 1997 года, когда был уволен Вайнер и вы мгновенно перестали вести в газете колонку), ваши статьи носили абстрактно-морализаторский характер. Их ключевыми словами были: "Это очень важно", "Все очень сложно", "Давайте посмотрим дальше" и бесконечные призывы к доброте, осуждение ненависти, апелляция к любви...

Вы всегда себя ставили абсолютно вне возможности дискуссии, тем более, критики. Редакция получала критические отзывов на вашу колонку. Даже до меня некоторые доходили. Но в редакции знают, что вы – фигура неприкасаемая. Чуть что – разрыв отношений. Потому ни одного критического отзыва на ваши творения опубликовано не было.

Статьи в НРС периода 1996-1997 были написаны, как проповеди, но по стилистике и понятийному аппарату не являлись ими. А представляют ваши статьи в чисто литературном отношении сборники баек, старые анекдотов (На вопрос советского министра, где находится туалет, "один польский писатель" ответил: "Такой человек, как вы, может это делать везде"), которые вы выдаете за подлинные события, чему якобы лично были свидетелем, часть вами же придумана, как, например, эпизод со мной. Я вам тогда же это и сказал, вы отделались фразой, что ведь моей настоящей фамилии там нет. Какая-то часть – подлинные бытовые истории, приключившиеся с вами, но в вашем же освещении. Кроме того, все ваши статьи за полтора последних года несли огромную добавку "секулярных абстракций" про "всеобщую любовь и дружбу". Такой набор исходного материала ни в коем случае не может быть основой проповеди.

Имеется и более важная причина их несостоятельности в качестве духовных напутствий. Вы в них все время говорите о доброте, любви и дружбе. Внутренне же, увы, вы полны злых чувств фактически ко всем.

О ком бы из известных деятелей мы ни заговорили, живет ли он за границей, или вернулся в Россию, слышал удивительные фразы: "Да кто он такой, кому он нужен". "Да он отыгранная карта, он никому не нужен". "А этот когда-то что-то написал, но теперь абсолютно никому не нужен". Так говорилось о Солженицыне, Буковском, Рыбакове... Два последних примера. Умерший Феликс Розинер – "да какой же это писатель, такого никто и не знает". Умерший Владимир Солоухин: "Давно всеми забыт и абсолютно никому не нужен". И вдруг, как бы спохватившись, говорите: "Нет, жалко, конечно, что умер. Жаль, когда человек умирает. Любой человек". Вот и вся ваша "проповедь".

Не берусь объяснять, отчего это у вас в душе такой ад. Хотя, конечно, догадываюсь. Вам, как специалисту по ненависти, это должно быть лучше известно. Думаю, что в таком состоянии духа всякое писание про "доброту" будет выдавать себя притворством, елеем и фальшью.

Вспомните: я затрону в статьях пирамиду МММ или "Чары" (это еще до их лопания) – вы обнаруживаете "злые чувства к России". Упомяну в шутку о Костикове, брошенном в Енисей, – опять те же обвинения. Сообщу, что война в Чечне приведет к ее отторжению (это в самом начале, в ноябре 1994г.), – и сразу же услышу, что, наоборот, война доказывает укрепление демократии в России (логика была прелестной – хорошо, если генералы получат по зубам, это ослабит военщину, а ослабление военщины есть усиление демократии). Всякая иная точка зрения, по Вашему, "злоба к России". Напишу о причинах финансового кризиса – то же самое. Говорил о схватке между Чубайсом и Березовским – все то же. Вы действительно считаете, что анализ аморальных проделок власть имущих и сильных мира сего есть очернение России?

Вы высказали своего рода кредо, заявленное как-то в исповеди в газете "Совершенно секретно" (N7, 1995): "С каждым годом мне все интереснее самому с собой". Это кредо никак нельзя совместить с "общественным служением" и писанием важных для читателя вещей. Ведь в нем содержится "доброе пожелание": а пошли бы вы все... Ваши неизменные обращения к радиоаудитории "Дорогие мои, я вам низко кланяюсь, я рад работать для вас. Я вас очень благодарю за внимание, я вас всех очень люблю" и пр., и пр. выглядят для всякого, кто прочтет Вашу исповедь, как приторная фальшь. Если уж кому и кланяться, то себе, с которым так интересно. И если уж кого любить, то тоже себя за радость общения наедине с самим собой. Было ведь сказано, что гораздо легче абстрактно любить все человечество, чем конкретно одного человека. Если этот один, конечно, не он сам. Еще легче ненавидеть одного или двух-трех конкретных людей, все сильнее любя при этом все человечество. Или даже все возможно существующие во Вселенной цивилизации.

Вы неоднократно как особое достижение подчеркивали, что никогда не писали доносов и даже не подписали не одной коллективки с требованием кого-то наказать. "Когда выдворяли Солженицына, – пишете вы в "Совершенно секретно" N7, 1995, – ко мне специально приезжал корреспондент "Литературки", алкавший подписи под коллективной писательской телегой. Я никогда не ходил в солженицынских близких целовальниках, но не видел возможности подписать письмо и не подписал ни этого, ни какого другого из так называемых "коллективок". Что ж, не совершение подлости – уже подвиг, которым можно гордиться всю жизнь. Не стоило бы использовать для демонстрации отрицательного отношения к Солженицыну слова "целовальник", которое означает вовсе не того, кто целует, а подавальщика вина в кабаке либо (еще раньше) сборщика податей. Вы вникните в сам строй фразы: "Не видел возможности подписать письмо". Ну хорошо, не нашли возможности подписать. Но ведь писатели подписывали не только "коллективки" с требованием осудить и наказать. Подписывали и совершенно противоположные – прекратить травлю, освободить, вернуть из ссылки, восстановить в Союзе писателей.. Вашей подписи также нет и ни под одним таким письмом. Тоже "не видели возможности"?

После 4-месячного перерыва вы вдруг разразились большой статьей, на 4 номера в "Новом Русском Слове" (20 октября 1997г. и далее) под знаменательным названием : "Серые мыши, или эмиграция в пределах одного государства".

Кончается статья как раз тем, чем стоило бы начать:"Иногда мне предлагают газеты в России, и сейчас предлагают. Не знаю..."
Не предлагают, Виталий Алексеевич. В этом вся беда. Сейчас все ниши заняты, и ранее запретных тем, которые вашему "Огоньку" разрешали обнародовать, более нет. Отсюда Ваша оценка нынешнего главного редактора "Огонька" Льва Гущина (о нем ниже). Все это сильно изменило и вашу оценку происходящего в России.

Итак, ключевое теоретическое положение вашей статьи: "Зоологи серьезно утверждают, что после того, как на земле погибли все динозавры, здесь надолго воцарились грызуны, крысы с мышами – настала их эпоха. Не помню уж, когда по Руси топали динозавры, но эпоху грызунов я застал наверняка. Она и сейчас продолжается". После этого научного открытия, совершенно напрасно приписанного неким "зоологам", вы не оставляете мышек в покое, и они у вас исправно бегают по полосам. "Мышки сгрызи Горбачева", которого, впрочем, и не жалко: он у вас представлен матерщинником, хамом, обращающимся ко всем на "ты", неумелым политиком, трусливо потакающим "силовикам"... Это почему же? Не потому ли, что Горбачев в своих мемуарах буквально в нескольких строках о вас весьма нелестно отозвался? Написав, что вы очень хотели проникнуть в Верховный Совет России (когда СССР разваливался), а когда не удалось, бросили все дело перестройки с демократией и улетели в теплые края на мягкие хлеба.

И вдруг в одном месте вы даете зарисовку: обозленный Горбачев спрашивает:
– Кто лидер перестройки, ты или я?!

– Вы, - категорически уверил я. – Конечно же, вы и никто другой!

– То-то", – сказал тот, внезапно успокаиваясь, и дал мне бутерброд с колбасой. Я жевал хлеб с колбасой и думал..."
Думается всегда хорошо, когда начальник дает, пусть и отматерив предварительно, хлеб с колбасой.

Но далее: "Ельцин выглядит, как очередная порция пищи для веселых мышек, овладевших жизнью". В другом месте: "Серые мышки размножились, перегруппировались, успокоились. Какие бы ельцины не маячили на верху пирамиды, все решают именно они...".

Разве же это не очернение? И даже весьма беспросветное.

Но Бог с ними, с ельциными и мышками. Давайте ближе к людям. А ближе – бывший ваш зам, а ныне главный редактор "Огонька" Лев Гущин. Он тоже мышка, о чем вы много раз в этой статье упоминаете. И как же этот "грызунчик" стал вашим замом?

"За спиной Гущина, - пишете вы, - была аспирантура по экономике, работа в "Московском комсомольце" и в "Советской России". Меня предупреждали, что он связан с КГБ, но и это было удобно: незачем ломать голову над тем, кто и как "стучит" – ведь все равно кому-то это поручат".

Это, надо полагать, было главным соображением для оформления Гущина к вам в замы. Ибо вы пишете: "Мой заместитель ничего не смыслил в вопросах культуры, но он мог делать деньги, презирая при этом литературу и искусство с таким вдохновением, что это мешало работать другим".

Его умение делать деньги... От этого тоже, по вашим словам, были одни неприятности: аудиторская проверка выявила массу финансовых нарушений и мошенничеств, целая группа сотрудников во главе с Вигилянским вообще ушла из журнала. Гущин и его протеже – нынешний глава администрации Ельцина Юмашев (такая же, по вашим словам, мышка), тайно за границей издавали книги с письмами читателей в редакцию "Огонька" и книги с избранными статьями оттуда, а деньги клали в карман... В общем, стукач, мошенник, прохиндей. Уволить его?

Ваш ответ: "Но это не было бы сражение один на один – все равно, что бороться с тараканами на кухне". Так что Гущин не удержался в образе мышки, а, как говорят все те же зоологи, мутировал в таракана. Притом не в одного, а сразу в полчища..

 

Допустим. Но вдруг – о радость: "Года два назад в Москве Гущин пригласил меня на свой день рождения в Дом журналиста". И что же вы? С отвращением отошли от мышастого таракана, если уж раздавить его не было сил? Следующая фраза не позволяет на это надеяться: "Гостей он представлял (вам - В.Л.) вместе с их должностями: "Это зампредседателя Совета министров Игнатенко, а это министр печати, а вот это еще один министр...". В общем, пили-ели (грызли), веселились. Получается - у Гущина на дне рождения веселились- пили, а потом всех полили (извините за рифму), а "мышку Гущина" даже унасекомили. Это маленький штрих к Вашему позыву быть Учителем нравственности всех нас, заблудших и погрязших.

Понятно, что такую статью охотно напечатали в НРС и без Вайнера. Для рядового читателя она интересна скандальностью, хотя и перегружена общими местами. Но ведь... Сколько раз вы рассказывали об этом? Много. И на радио, и в газетах-журналах. Вот о Гущине и Юмашеве- первый раз. Это находка. Свежая дебютная разработка. Что же касается общей оценки России как страны мышек-крысок-тараканов, то мы с Торчилиным сильно не дотягиваем до такого обличительного пафоса. И даже думаем, что помимо мышек в России обитает еще кто-то.

Этим открытым письмом я вовсе не хочу поставить под сомнение Ваш вклад в историю советской журналистики. Наоборот. Ваш вклад значителен, и я об этом говорил и скажу еще раз. Вы были главным редактором популярнейшего журнала и депутатом, а стали профессором. Но психологически вы переживаете этот перепад очень болезненно.

Я остаюсь по-прежнему высокого мнения о ваших способностях и уме. О ваших знаниях в определенных областях. Хотелось бы пожелать вам преодолеть свое тяжелое психологическое состояние.

 

С уважением, Валерий Лебедев