"ИСЧЕЗЛИ ЮНЫЕ ЗАБАВЫ" Полемика вокруг одного стихотворения

22-10-1999

В 1936 году "Литературная газета" (№ 7) опубликовала письмо двух шахтеров председателю Совнаркома В. М. Молотову. Уже вовсю раскручивался маховик всесоюзного праздника — столетия со дня смерти Пушкина. Кажется, еще никогда в годовщину смерти не готовились гулять с таким энтузиазмом. Газеты писали о возросшей культуре пролетариата, который борется "за Пушкина", о проникновении в пушкинистику троцкистов, о контроле пролетарских масс над пушкинистами. В духе времени рабочие доносили Молотову, что в стихотворении "К Чаадаеву", опубликованном в новом издании сочинений Пушкина, ими, шахтерами, обнаружены искажения. Оказывается, вместо "Заря пленительного счастья" в новом издании поэта было написано "Звезда пленительного счастья", а вместо "тихой славой" в тексте значилось "гордой славой".

Каждый, мало-мальски знакомый с отечественной системой, понимает, как появляются в прессе подобные письма трудящихся. Правда, насчет "зари" шахтеры ошибались, но в той напряженной ситуации редакторы нового пушкинского издания решили, что "гордая слава" Пушкина лучше "тихой". После публикации письма пушкинисты гордо рапортовали Совнаркому и в газету: оба внесенных изменения основаны "на более достоверных, чем в предыдущих изданиях, текстах". От имени советских пушкинистов Борис Мейлах благодарил шахтеров за помощь литературоведам (1). Вернулись к "тихой славе" тихо, ведь это значило смягчить революционный пафос Пушкина.

Стихотворение, о котором речь, — едва ли не самое известное в русской литературе:

 

Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена! 

Проблема узкому кругу специалистов ведома. Версия, одобренная многими пушкинистами, можно сказать, канонизированная, печатается по так называемой копии А. В. Шереметева. А всего, с крупными и мелкими разночтениями, имеется около семидесяти вариантов этого стихотворения — есть над чем поработать текстологам. Трудность в том, что Пушкин рукописи не оставил, а главное, есть свидетельства, что от авторства отказывался. Может, не Пушкин сочинил известное стихотворение Пушкина? А кто же тогда?

Вопрос об авторстве по отношению к тому или иному его произведению — не новый. Первый издатель сочинений Пушкина Павел Анненков включил в собрание все, что сумел собрать, без критического анализа текстов и без доказательств. В более поздних изданиях появилась рубрика "Стихотворения, приписываемые Пушкину". Популярность строк ничего не доказывает. Полтораста лет в школьные хрестоматии включаются стихи "Вишня", которые мы знаем наизусть с детства: "Румяной зарею / Покрылся восток, / В селе за рекою / Потух огонек". И т. д. В большом академическом собрании сочинений говорится, что Пушкин написал их предположительно в 1815 году, и авторство его под сомнение даже не ставится. В десятитомном же академическом собрании 1977—79 годов эти стихи выделены в рубрику "Приписывается Пушкину". Кстати, Анненков напечатал в собрании сочинений Пушкина стихи "О, ты, которая из детства", автором коих, как выяснилось, был князь Вяземский. В российском Самиздате за два столетия погуляли сотни стихов, которые не принадлежали Пушкину, но приписывались ему. Его стихи в сборниках XIX века можно найти под именами других поэтов. Некоторые сочинители сознательно подписывали свои вирши его именем. Охотники сочинить чего-либо "под Пушкина" находятся по сей день. Только в упомянутом выше десятитомнике таких якобы пушкинских стихотворений — 26. Каждое имеет свою историю.

Если собрать все горячие споры вокруг стихотворения "К Чаадаеву", окажется, что за полтора столетия накопился том полемических статей. Была у нас мысль в силу важности темы издать такую книгу, включив в нее всех спорщиков, жаль, что идея пока не осуществилась. Стихи эти, как нам кажется, — отражение всей кухни, в которой умнейшего поэта России готовили для нужд властей предержащих. До недавнего времени "К Чаадаеву" являлось одной из опорных точек советской концепции о Пушкине, провозвестнике того, что произошло сто лет спустя, то есть Октябрьской революции. На Всесоюзном радио были два списка: запрещенные к исполнению стихи Пушкина и — обязательные, среди которых на первом месте стояло "Любви, надежды, тихой славы..."

Строки эти, хотя и не напечатанные, многим были знакомы еще при жизни Пушкина, а власти интересовались ими всегда. Гением выгодно манипулировать: большой писатель — в какой-то мере энциклопедист, и элементы интереса к чему угодно можно найти, если не в изданном, то в рукописях или пометках на книгах домашней библиотеки. Правители, партии, социальные движения стремились сделать Пушкина единомышленником, использовать авторитет писателя в своих политических, культурных, религиозных целях. Понятно, что до Октября 1917 года значение этого стихотворения замалчивалось, а после, наоборот, его взяли на вооружение.

Как же обстоит дело с авторством стихотворения "К Чаадаеву"? Обратимся к истокам. В списках, скопированных неизвестными лицами, имеется не менее десяти разных его названий: "Послание ***", "Послание к Чаадаеву", "Чедаеву", "Послание к Дельвигу", "К Дельвигу", "К N...", "К N. N.", название по первой строке "Любви надежды, тихой славы" и просто без названия. Фамилия Чаадаева писалась в разных вариантах, Пушкин писал Чедаев. Знакомое нам название "К Чаадаеву" надписал Анненков. В первой публикации стихотворения, состоявшейся, подчеркнем, при жизни Пушкина (Петербург, 1827, без названия), было только четыре строки. Михаил Александрович Бестужев-Рюмин, известный журналист и издатель, напечатал их в своем альманахе "Сириус":

 

Нетерпеливою душой
Я жду, с томленьем упованья.
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья. 

Под стихотворением он обратился к читателю: "Не думай, чтоб я сделался и стихотворцем, если в сих прекрасных стихах П. заменен мною роковой заветный стих собственным, незначащим. Это только для рифмы". Никто не отреагировал на публикацию, включая Пушкина, но нам ясно, что не случайно издатель написал: "роковой заветный стих". В то время в руках Бестужева-Рюмина находился весь текст, который он "смягчил", но сразу после событий декабря 1825 года нечего было и думать опубликовать стихи полностью. Он заменил строчку "Минуты вольности святой" на "Подруги, сердцу дорогой", но цензура, видимо, и такое не пропустила. Вот почему в комментарии Бестужева-Рюмина осталась фраза о замене рокового стиха. Вернулся издатель к этому намерению два года спустя.

В его же "Северной звезде" (1829) под названием "К N. N." опубликованы семь стихотворений с благодарностью некоему An за доставку стихов в редакцию. По-видимому, An означает Anonyme. Но придумано, согласитесь, хитро: по-русски это может означать также сокращенную подпись Пушкина, — ведь публика знала, что он много печатался под инициалами А. П. В этой второй публикации было 14 строк: "Под гнетом власти роковой", "Отчизны внемлем призыванье", а также последние пять строк, начинающиеся с "Товарищ, верь" отсутствуют. Возможно, именно из-за странной подписи An, намекающей на точное авторство, публикация вызвала резкую реакцию Пушкина. Сохранился пушкинский черновик письма в какую-то редакцию: "Неуважение к литературной собственности сделалось так у нас обыкновенно... В числе пьес, доставленных г-ном An, некоторые принадлежат мне в самом деле; другие мне вовсе не известны". Был ли послан протест неизвестно, в печати он появился через полвека.

Среди семи опубликованных в "Северной звезде" за подписью An стихов было пять стихотворений Пушкина о любви (имеются автографы), одно стихотворение Петра Вяземского и упомянутое обрезанное стихотворение, которое позже назовут "К Чаадаеву". Пушкин заявил: "другие мне вовсе неизвестны" — во множественном числе. Если бы ему не принадлежало одно лишь стихотворение Вяземского из опубликованных семи, он бы сказал "другое". А он сказал "другие". Далее Пушкин пишет: "Г-н An собрал давно писанные и мною к печати не предназначенные стихотворения и снисходительно заменил своими стихами те, кои не могли быть пропущены цензурою". Борис Томашевский в комментариях делает решительный вывод: "Эти слова могут относиться лишь к одному стиху: в послании "К Чаадаеву" стих "Минуты вольности святой" заменен другим: "Подруги, сердцу дорогой"... Таким образом, в этих словах Пушкина мы находим прямое признание, что послание Чаадаеву писано им" (2). Но согласитесь: если это и признание Пушкина, то вовсе не прямое.

Обратим внимание на другую часть письма поэта: "Однако, как в мои лета и в моем положении неприятно отвечать за свои (в черновике у Пушкина добавлено важное слово "уничтоженные", на которое никто из полемистов не обратил внимания. — Ю. Д.) прежние и за чужие произведения, то честь имею объявить г-ну An, что при первом таковом же случае принужден буду прибегнуть к покровительству закона". Принадлежат Пушкину стихи "Любви, надежды, тихой славы" или нет — он равно возмущен самой публикацией. И грозится наказать пирата. Кстати, по поводу пиратских способов издания в газете "Молва" (может, то был ее редактор Николай Надеждин?) чуть позже писалось: "Без позволения сочинителей, не зная не только грамматики — грамоты... у нас всякий уродует, перепечатывая произведения лучших наших писателей, и даже приписывает им то, чего они никогда не писывали" (3).

М. А. Бестужев-Рюмин не угомонился и, возможно, задетый протестом Пушкина, публикует фельетон, в котором высмеивает традицию дружеских стихов, писавшихся в кругу Пушкина, называя этот круг "Обществом друзей взаимного восхваления": "Почетные члены сего блистательного общества пишут беспрестанно друг к другу послания, в которых истощаются во взаимных похвалах" (4). Пушкин, как известно, не спускал обид и сочинял сатирические сценки под названием "Альманашник". В них Бестужев-Рюмин изображен под именем графомана Бесстыдина. "Альманашник" при жизни Пушкина тоже опубликован не был, однако приятель Пушкина Орест Сомов в "Северных цветах" высказался: "Подписанные Аn [стихи] (которых подлинный сочинитель вовсе не назначал в "Северную звезду")... здесь загромождены вялыми произведениями самого издателя..." (5). Именно тогда появился термин, вполне актуальный и сегодня: парнасская макулатура.

Сомнения в принадлежности этого стихотворения Пушкину существовали всегда. Проблема непростая. Имеется ряд списков стихотворений, составленных самим Пушкиным, но ни в одном нет "К Чаадаеву". Даже пушкинский автограф, буде он найден, авторства окончательно не докажет: Пушкин мог переписать для себя понравившееся ему стихотворение. Другое дело, черновик с его поправками, но шансы, что такой отыщется, ничтожны.

В коллективных примечаниях сотрудников Пушкинского Дома к сборнику "Пушкин в воспоминаниях современников" (1974) говорится: "Принадлежность этого стихотворения, широко известного в списках, Пушкину в настоящее время является установленной". При переиздании этого показалось недостаточно и добавлено: "твердо установлена" (6). Современникам же поэта и некоторым пушкинистам это не казалось столь очевидным.

Приятельница Пушкина Александра Смирнова-Россет в своей автобиографии, ссылаясь на друга поэта дипломата Николая Киселева, рассказывает, как Пушкин прочитал три последние строчки стихотворения, начиная с "Россия вспрянет ото сна", заявив: "И эти стихи не мои". После чего добавил: "Сумасшедшие, разве такая махина, как Россия, может жить без самодержавия?" В комментарии поясняется: "Естественно, что Пушкин не хотел раскрывать свое авторство..." (7)

Впервые опасное слово "самовластья" в 20-й строке появилось в печати только в 1901 году в книге К. С. Кузьминского "Пушкин, его публицистическая и журнальная деятельность" и прошло незамеченным, ибо запретность тематики отпала. После 1917 года комментарии становятся агрессивными. Выражение "обломки самовластья" однозначно толкуется с тех пор, как разрушение, свержение власти царя, революция. Юлий Оксман полагал, что в послании "К Чаадаеву" содержится даже намек на вынашиваемые Пушкиным планы личного участия в убийстве Александра I. Но в стихотворении "Деревня" Пушкин писал иное: "рабство, падшее по манию царя" — и это стихотворение одобрил сам Александр I.

Декабристы на допросах охотно называли данные стихи пушкинскими, но это также недостаточное доказательство. Даже умнейшие из декабристов (Н. Тургенев, М. Орлов, Н. Муравьев, М. Лунин) рассматривали литературу в качестве средства пропаганды своих идей, и Пушкин был им нужен. Однако мог ли Пушкин вписать себя в список лидеров бунта ("напишут наши имена"), о подготовке которого он не знал?

В списках стихов других поэтов, переписанных разными лицами, данное стихотворение можно найти под именами других авторов: Антона Дельвига и Кондратия Рылеева. Тяжелый стих, поэтическая манера и темы барона Дельвига, который вообще отрицательно относился к политике, а если и говорил о ней, то за бутылкой шампанского, — все это делает его авторство столь сомнительным, что от этой мысли приходится отказаться.

Рылеев, имя которого также имеется в списках под этими стихами, действительно был одним из пяти руководителей восстания, приговоренных к смертной казни. Строки звучат: "Товарищ, верь..." Но существуют и другие начала: "Бестужев, верь..." и "Чедаев, верь...". Если считать вероятным авторство Рылеева, то логично предположить, что он обращался в стихе к своему соратнику Михаилу Павловичу Бестужеву-Рюмину, который действительно был одним из лидеров, позже повешенных вместе с Рылеевым. Кстати, Рылеев писал и другие послания к Бестужеву. Разница между Пушкиным и Рылеевым огромна. Пушкин многоплановый, его друзья в это время —

 

... рыцари лихие
Любви, свободы и вина. 

А Рылееву не до любви и не до вина:

 

Любовь никак нейдет на ум:
Увы! Моя отчизна страждет.
Душа в волненьи тяжких дум
Теперь одной свободы жаждет (8). 

Стилистические особенности поэзии Рылеева также можно обнаружить в стихотворении. Это часто употребляемые им слова: отчизна, роковая власть, гнет, честь (как долг сознательного гражданина перед народом). Есть в стихотворении "К Чаадаеву" строка, которая целиком наличествует в поэме Рылеева "Войнаровский" (1825): "Под гнетом власти роковой". Кем из них она заимствована? Такие случаи и у Пушкина имели место, например, "Мой дядя самых честных правил" — вариация крыловского "Осел был самых честных правил", а "Гений чистой красоты" — изобретение Жуковского.

Первым пушкинистом, который поставил вопрос об авторстве научно, был Модест Гофман. Он сделал сообщение в Пушкинском обществе в 1916 году, был редактором полного собрания сочинений Пушкина в 1917-м. События тех лет: мировая война и русская революция — отодвинули продолжение дискуссии. Гофман написал книгу: "Первая глава науки о Пушкине" (Петроград, 1922). В августе 1924 года в Коктебеле сообщение, сделанное еще раз Гофманом, обсудили два поэта (оба авторитетные литературные критики): Максимилиан Волошин и Валерий Брюсов. Оба согласились с Гофманом, что Пушкин послания "К Чаадаеву" не сочинял.

Полемика не закончилась, но политическая ситуация резко изменилась. Гофман поехал за границу. Его выпустили, чтобы договориться о возвращении в Советскую Россию части рукописей Пушкина, вывезенных в Париж. Гофман решил не возвращаться, сделавшись эмигрантом. Новая его книга "Пушкин. Психология творчества (Вторая глава науки о Пушкине)", в которую автор собрал свои статьи из журнала "La monde slave", вышла в Париже (1928).

Под последней статьей Гофмана "Пушкин и Рылеев" в московском сборнике "Недра" (1925) жирным шрифтом напечатано примечание: "Сборник со статьей М. Гофмана, к сожалению, был уже отпечатан, когда редакции стало известно, что статьи, подписанные М. Гофманом, тоже о Пушкине, появились в белогвардейских изданиях. Факт сотрудничества в эмигрантской прессе, хотя бы даже и по академическим вопросам, закрывает отныне Гофману доступ на страницы советской печати" (9). Гайки затягивались, но определенный процент либерализма оставался, ибо статья Гофмана была все-таки напечатана, а на будущее он был лишен слова. Точку в дискуссии ставил советский пушкинист Леонид Гроссман. В статье "Пушкин или Рылеев?" Гроссман доказывал, что стихотворение принадлежит Пушкину. Аргументы следующие.

Пушкин, будучи распространителем антиправительственных стихов, "будил революционный пыл целого поколения". Чаадаев был не менее активной персоной, чем Рылеев и Бестужев. Отдельные слова, такие как "отчизна", "честь" и особенно "томление" у Пушкина встречаются также часто. Стихотворение было опубликовано Александром Герценом и Николаем Огаревым в лондонской "Полярной звезде" за 1856 год с именем Пушкина.

Гофман приводил в доказательство поправку Огарева. В газете "Свобода" (№ 2 от 28 сентября 1872), которую издавал в Сан-Франциско Агапий Гончаренко, бывший наборщик журнала "Колокол", перебравшийся из Лондона в Калифорнию, было напечатано письмо Огарева. Но хотя Огарев заявлял, что стихи "К Чаадаеву" принадлежат Рылееву, Гроссман доказывал, что авторитет "Полярной звезды" сильней.

Через два года начались аресты среди пушкинистов: посажен директор Пушкинского Дома академик Сергей Платонов, затем сослан академик Тарле, отправлены в лагеря около двадцати пушкинистов. Полемика прекратилась, и стихотворение в последующих сочинениях Пушкина печаталось с примечанием: "Как доказал Л. Гроссман". В период борьбы с космополитизмом примечание исчезло.

В 1937 году Гофман возвращается к этому стихотворению, но, конечно, во французской прессе. "Иностранцу трудно понять, что такое для нас Пушкин", — писал он и утверждал еще более уверенно: "Заключительные стихи этого стихотворения (выхваченные при этом из контекста) неосновательно сближаются с политическим стихотворением, приписываемым Пушкину, а в действительности принадлежащим Рылееву, которое оканчивается обращением: "Бестужев, верь, взойдет она..." (10)

Ситуацию в какой-то степени помогает понять большая статья наркома просвещения Анатолия Луначарского, открывающая первый том советского полного собрания сочинений Пушкина (1930), где Луначарский объясняет политику партии по отношению к поэту: Пушкин после революции был некоторое время под подозрением, но теперь мы его проверили, и он может строить светлое будущее вместе с нами. Однако "пушкиноведение... надлежит еще переоценить со специальной точки зрения литературоведения марксистского". "Каждое зерно, имеющееся в пушкинской сокровищнице, даст социалистическую розу" (11). "К Чаадаеву" и было одним из таких зерен, которые надо было по команде наркома превратить в красные розы.

Разумеется, представлять всю советскую пушкинистику только как жертву указаний сверху ошибочно. Но и игнорировать факты — значило бы оправдывать ту ее часть, которая подлаживалась, подсказывала, выступала от имени власти, наделяла ее формулировками, даже старалась использовать репрессивный аппарат, чтобы устранять более талантливых конкурентов. Зная интеллектуальный уровень вождей, можно предположить, что без помощи пушкинистов Пушкин бы советской власти в таких масштабах не понадобился.

Академик Милица Нечкина в научном труде "Формирование политического мировоззрения молодого Пушкина" записывает в декабристы пятнадцатилетнего подростка. Как известно, первая организация декабристов "Священная артель" появилась в 1814 году. Нечкина пишет: "Мы не имеем прямых данных о посещении "Священной артели" Пушкиным... бывал... не бывал... Если бы пришлось выбирать между двумя гипотезами, я, не колеблясь, выбрала бы вторую, как наиболее правдоподобную". В противоречие с известными фактами Нечкина утверждала, что Иван Пущин сообщил другу в Михайловском о существовании тайного общества, а также, что Пушкин знал о планах открытого выступления декабристов. Нечкина обвинила Томашевского и других пушкинистов в умалении политического значения стихов Пушкина (12). Такое обвинение было равносильно доносу.

Президент Академии наук Сергей Вавилов на шумных торжествах по поводу стопятидесятилетия со дня рождения Пушкина в 1949 году между славословиями великому вождю всех народов выделил именно стихи "К Чаадаеву" и сформулировал установку: "Эти строки характеризуют главную линию творчества Пушкина до конца его жизни" (13). Тогда выяснили, что Пушкин был единомышленником Сталина: "Пушкин не переоценивал исторического значения крестьянского восстания, которое, как указал И. В. Сталин, без поддержки революционного пролетариата не приводит к победе" (14).

Одним из самых привлекательных слов для нового режима в этом стихотворении оказалось обращение "товарищ". Хотя слово "товарищ" Пушкин употребил в других стихотворениях семь раз, но — никогда в качестве обращения, а только: "двадцать раненых товарищей", "мой грустный товарищ, махая крылом, кровавую пищу клюет под окном" и др. Символично, что в большинстве немецких, французских и английских переводов этого стихотворения слово "товарищ" заменено на "друг".

Анненков первый отметил, что движение декабристов и Пушкин не имели прямой связи, хотя Пушкин и был западником, как некоторые из декабристов. Пушкин, пояснял Анненков, стремился везде быть первым, и среди вольнодумцев тоже, отсюда его кажущаяся близость к офицерам-заговорщикам. Анненков считал, что движение декабристов было искусственным в России, что идеи, владевшие их умами, не приживались на русской почве. После Октябрьской революции взгляды Анненкова именовались ложными, ему приписывали желание исказить биографию Пушкина и стремление угодить цензуре. Сегодня мысли Анненкова кажутся более прозорливыми, чем наскоки его критиков. Как тут не вспомнить слова Белинского о Пушкине: на основании "какого-нибудь десятка ходивших по рукам его стихотворений, исполненных громких и смелых, но тем не менее неосновательных и поверхностных фраз, думали видеть в нем поэтического трибуна... Над рукописными своими стишками он потом смеялся" (15).

Скептические современники, мемуары которых до последнего времени отвергались, не воспринимали серьезно декабристов. "Что это за заговор, в котором не было двух человек, между собой согласных, — писал поэт, критик и переводчик М. Дмитриев, — не было определенной цели, не было единодушия в средствах, и вышли бунтовщики на площадь, сами не зная зачем и что делать. Это была ребячья вспышка людей взрослых, дерзкая шалость людей умных, но недозрелых!" (16)

Когда при новой власти Пушкин еще считался помещиком, то есть "нечистым" (в отличие от позднего советского догмата в этой области), Дмитрий Благой в соответствии с тогдашними установками скептически рассматривал пушкинский декабризм. Пушкин писал об Онегине:

 

Проснулся раз он патриотом
Дождливой скучною порой. 

Благой тогда посмеивался, что точно так же Евгений мог от скуки проснуться и декабристом. Да и причины декабристского движения Благой объяснял тогда вовсе не положением народа, а лишь ущемлением прав старинного дворянства. И даже: "выступление декабристов Пушкин почитал безумием" (17). Дворянина Пушкина тогда пропесочивали за недостаточную революционность. Через полтора десятилетия Благой писал противоположное — о Пушкине-декабристе: из лицея Пушкин вышел "либералистом", и это означало, что он созрел для вступления в тайное общество (18).

Принятый сегодня текст стихотворения "К Чаадаеву" идет от составленного Томашевским и изданного в Петрограде в 1925 году сборника политических стихотворений Пушкина. Комментарии писались шершавым языком плаката. В десятитомном собрании сочинений (1977) Пушкин, по Томашевскому, превращен в агитатора, горлана, главаря: "Это одно из наиболее популярных политических стихотворений Пушкина, сыгравших большую агитационную роль в кругу декабристов" (19). Странным образом эту фразу слово в слово находим у других пушкинистов, например, Я. Л. Левкович (20). Плагиат? Скорее, утвержденная формула, которую авторы механически переписывали друг у друга. Стихотворение называется "программным", иллюстрирует взгляды Пушкина как выразителя идей первого, по Ленину, этапа русского освободительного движения. "Заключительные стихи, — писал Томашевский, — призывали к подвигу, который каждый осмыслял как революцию".

В действительности, от Пушкина — "выразителя идей декабристов", как его называют, и "декабриста без декабря" (Н. Эйдельман) — даже близкие лицейские друзья скрывали свою принадлежность к тайному обществу. Боялись его чересчур общительного характера, импульсивности, но и сам поэт не стремился в деятели общества. Сергей Соболевский, его друг, вспоминает, что примерно в то же время Пушкин был принят в масоны, но самоотстранился, сказав, что опасно примыкать к каким-либо тайным обществам (21).

В отличие от тогдашнего кумира Байрона, который действовал, сражался, помогал греческим повстанцам, выполнял задания английского правительства, Пушкин был от дел в стороне. С точки зрения властей, когда те разобрались с реальными виновниками, Пушкин был виновен в приятельских отношениях с заговорщиками. К счастью, он не пострадал.

"И я бы мог..." — цитируется во множестве изданий начатая Пушкиным в черновике фраза, написанная подле рисунка с виселицей, на которой изображены пять казненных декабристов, — весомое доказательство близости позиций. Но цитируется не полностью. "И я бы мог, как шут, висеть", по предположению Цявловского, есть первая строка ненаписанного стихотворения, которое Пушкин начал сочинять, но которое не состоялось. На листе рукописи строка помещена вверху и посередине страницы, как стихи. Ритм — любимый Пушкиным четырехстопный онегинский ямб. Пропустив несколько строк, поэт опять написал "И я бы мог", заготовив начало следующей строфы. По-видимому, стихи о том, что могло бы случиться, прискачи он из Михайловской ссылки в Петербург, как задумывал, для чего подделал подорожную, да из-за суеверия вернулся. Почему же Пушкин остановился и начал рисовать виселицу, а не продолжил стихотворение "И я бы мог, как шут, висеть"? Возможно, почувствовал, что сравнение пяти повешенных декабристов с шутами не очень этично, и потому зачеркнул "шут вис". Чтобы не снижать словом "шут" значимости декабризма Пушкина, Мейлах просто убрал у Пушкина слова "как шут", оставив "И я бы мог висеть", и вынес это в свой заголовок (22).

В специальной статье о стихотворении "К Чаадаеву", вошедшей в сборник Томашевского, как ни странно, проблема авторства даже не затрагивалась, а рассматривался только год написания и говорилось: дата, "по существу, не известна" (23). Важный вопрос: когда же оно написано? Происхождение даты таково. Ее поставил Анненков. 1818-й — это через год после окончания поэтом Лицея, когда его приняли на службу переводчиком в Архив Министерства иностранных дел. В полном собрании сочинений 1930 года Цявловский пометил год 1818-й под стихом "предположительно".

Дата устанавливалась, так сказать, резонным большинством голосов переписчиков. Из 36 известных копий стихотворения на восьми имелся год 1818-й. В большом академическом собрании сочинений 1937 года Цявловский отмечает уже без сомнения: "Датируется 1818 годом". Полемика разгорелась после выступления В. В. Пугачева в конце шестидесятых годов. Над Пушкиным снова сгустились тучи: из него делали подручного партии. Пугачев писал, что "важнейшие политические стихотворения поэта написаны по заданию декабристов", "для пафоса создания таких произведений нужна была уверенность, что это нужно для тайного общества". И дальше столь же категорически: "Без тайной организации Пушкин не мог пропагандировать декабристские идеи" (24).

Пушкин получает приказ заняться пропагандой. Ну, а коль скоро активничать декабристы начали позже, то следует, согласно Пугачеву, сдвинуть и дату написания стихотворения. Оцените перенос агитпроповских формулировок из советского времени в начало прошлого века: "Пушкин, вслед за декабристами, переходит от умеренно-либеральных взглядов к революционным... Именно в начале 1820 г. Чаадаев понадобился Союзу Благоденствия как крупный теоретик. Началась борьба за него. Пушкинское послание — один из эпизодов этой борьбы". Дальше — больше: "И хотя с Пушкиным, не членом тайного общества, не могли говорить откровенно о делах Союза Благоденствия, его включили все же в борьбу за Чаадаева". Последние строки стихотворения "К Чаадаеву" Пугачев толковал прямо: "Споры с Чаадаевым подняты здесь на принципиальную высоту — о роли революционного насилия" (25).

Полемизируя с ним, И. Г. Скаковский резонно умерял пыл Пугачева: "Каким образом это произойдет: путем ли постепенного преобразования государственного механизма, в результате революционного взрыва или волею самого монарха — об этом в стихотворении не говорится" (26). Скаковский ссылался также на список из архива Чаадаева в рукописном отделе Российской государственной библиотеки. Эта копия послания на две строки длиннее. Перед "Товарищ, верь..." имеется вставка из двух строк:

 

Питай, мой друг, священный жар, —
И искра делает пожар! (27) 

Ссылаясь на чаадаевскую копию (переписана она не чаадаевской рукой), Скаковский писал: "Возможно, эти строки находились в одной из ранних редакций стихотворения" (28). Скаковский полагал, что уж Чаадаеву-то было ведомо, когда его друг посвятил ему стихотворение, ибо дата на нем не поправлена — 1818-й.

Личность Петра Чаадаева требует более серьезных размышлений. "Не изучено в этом плане и общение Пушкина-лицеиста с самым близким из его друзей — П. Я. Чаадаевым", — отмечал Мейлах треть века назад, и это остается в силе сегодня (29). В начале стихотворения говорится о том, что обман любви недолго тешил автора и его друга. Тема — чистая дань традиции: ведь Пушкин, как известно, был ненасытен в любовных похождениях, особенно в ту пору, а к Чаадаеву такая формулировка вообще никак не относилась. Жизнь Чаадаева, в отличие от более чем открытой для публики пушкинской, остается полной тайн. Степан Жихарев, литератор и приятель обоих писателей, вспоминал, что Чаадаев, по-видимому, никогда не знал женщин, хотя был дружен со многими. Неужели "любви обман" никогда его не тешил? Однажды Жихарев прямо его спросил, и тот таинственно ответил: "Узнаешь после смерти". Но и теперь мы ничего об этом не знаем. И дружбе самолюбивый Чаадаев, в отличие от Пушкина, был не столь предан, как принято считать. Полны проблем, например, отношения Чаадаева с Александром Тургеневым. Двадцатипятилетнее их знакомство, сходные карьеры и отказ от них, общность идей и — неприязнь друг к другу. При этом именно Тургенев сохранил для потомков в своем архиве "Апологию сумасшедшего". Тургенев косвенно участвует в подтверждении авторства Пушкина, записав, что Чаадаев хвастался стихами Пушкина, адресованными ему. Но и это доказательство лишь вспомогательное.

Чаадаев в 1818 году еще ни строки не написал, а поэта просто не допустили в круг тех, кто собирался ломать самодержавие. С какой стати потомки напишут имена Чаадаева и Пушкина, которые ничем себя не проявили? Комментируя эту мысль пушкинского современника, Юрий Лотман писал: "Странность этих стихов для нас скрадывается тем, что в них мы видим обращение ко всей свободолюбивой молодежи, а Пушкина воспринимаем в лучах его последующей славы" (30). Нам же кажется, что "странность" стихов не скрадывается, остается.

Из этого же разряда "странностей" предлагаемое Томашевским и другими исследователями "единомыслие" Пушкина с Чаадаевым. Чаадаев безусловно оказал огромное влияние на молодого поэта. И не надо принижать Пушкина, путая единство мировоззрений с дружескими симпатиями. Именно взаимообогащение разными взглядами было важно в этой дружбе, а вовсе не единство. Иронический аспект влияния Чаадаева на Пушкина в том, что поэт в ссыльной изоляции еще обдумывал идеи, которые они обсуждали, а Чаадаев, продав библиотеку, купив зонтик и отбыв за границу (чем спас себя от суда и наказания по делу декабристов), быстро становится скептиком, лишним человеком, Чацким. Другими словами, товарищ уже не верит, что над Россией взойдет какая-то звезда.

В конце жизни Пушкин повел себя по отношению к Чаадаеву странно, прямо противоположно мысли, изложенной в стихах, то есть отказался вписать имя друга в литературу. Пушкин обещал напечатать два философических письма в своем "Современнике" (остальных он не читал, хотя они были закончены его другом еще в 1830-м), и — ни ответа ни привета. Чаадаев в письмах спрашивает, где его рукопись, а Пушкин не публикует ее и не возвращает. Позже он изложил свои разногласия, но письма, видимо, не отправил, по крайней мере Чаадаев его не получил. Между тем в год смерти Пушкина Чаадаев писал о великой роли гения поэта в движении России по пути цивилизации.

Как написал Жихарев, Чаадаев, "был самый крепкий, самый глубокий и самый разнообразный мыслитель, когда-либо произведенный русской землей" (31). Но он по сей день остается обиженным историей, в тени гениального поэта. Листочки со своими текстами он до конца дней прятал между страниц в книгах своей библиотеки, жандармы их не заметили, и они сохранились. В советское время тексты были подготовлены к печати Д. С. Шаховским, но его посадили. Спустя сто лет после смерти философа сотрудники Пушкинского Дома продолжали прятать рукописи Чаадаева от читателей. Впрочем, над этим уже иронизировал Солженицын в книге "Бодался теленок с дубом". Значение Чаадаева все еще обосновывается не трудами великого философа, а, в первую очередь тем, что Пушкин посвятил ему четыре стихотворения. Он остается в тени Пушкина, как многие другие большие писатели того бриллиантового поколения.

Стихотворение "К Чаадаеву" продолжает загадывать загадки и в наше время. Вдобавок к известным спискам неожиданно отыскалась еще одна копия. Л. Шур нашел тетрадку приятеля Пушкина князя Ивана Гагарина, хранящуюся в Славянской библиотеке в Париже. Бумага, на которой переписаны стихи, изготовлена в 1829 году, стало быть, копия сделана не раньше. Копировал писарь, а сверху кто-то поправлял карандашом ошибки. Но самое интересное — название, которого раньше не было: не "К Чаадаеву", а — "К Тургеневу". Шур убедительно доказывает, что имеется в виду, конечно, Николай Тургенев, под влиянием которого написаны стихи "Деревня", "Вольность". Именно Николай Иванович предлагал Пушкину авторство в задуманном журнале "Россиянин XIX века" (32). Точку в истории этих стихов ставить рано.

Хотя отечественному литературоведению доказать авторство Пушкина, как нам кажется, удалось, обходится важный вопрос: Пушкин не хотел признаться (ибо было опасно) или — предпочтя забыть горячность юности, открыто негодовал против публикации? Последнее является правом писателя, игнорировать которое мы не должны. Дело ведь не в том, что стихи его, а в том, что мысли в этих стихах оказались не его. И именно это игнорируется несколькими поколениями пушкинистов. Стихотворение "К Чаадаеву" понадобилось не Пушкину, но пушкинистам. Идеология изнасиловала литературоведение.

Но вовсе не ради того, чтобы обвинить участников сомнительного процесса, пишутся эти строки, а чтобы понять, как это делалось, подумать, как быть сегодня. Сам по себе отказ поэта от стихов не мешает установлению авторства. Ведь от "Гавриилиады", например, Пушкин тоже сперва отказывался. Иное дело — последующие публикации против воли автора, раздувание пожара там, где тлела искра. Моральный аспект остается под сомнением. Вправе ли мы строить концепцию о политических взглядах крупнейшего русского поэта на основе стихотворения, которое он не хотел видеть опубликованным и считал уничтоженным? Ведь немного спустя Пушкин с грустной иронией писал о своем юношеском экстазе:

 

Чедаев, помнишь ли былое?
Давно ль с восторгом молодым
Я мыслил имя роковое
Предать развалинам иным?
Но в сердце, бурями смиренном,
Теперь и лень, и тишина,
И, в умиленье вдохновенном,
На камне, дружбой освященном,
Пишу я наши имена. 

Пушкин знал, чт он не хотел считать своим, и это не только священное право, но моральный долг писателя, желающего остаться честным перед собой и читателем. Больше того, игнорирование запрета, по Пушкину, — не просто неуважение к автору, но нарушение закона об авторском праве. Один пример для сравнения: нам представляется таким неправомочным актом включение в полное собрание сочинений Гоголя изъятой из книжных лавок и сожженной им самим юношеской поэмы "Ганс Кюхельгартен". Слово — не воробей, вылетит — не поймаешь, но и мы не воробьи, чтобы бесконечно повторять вылетевшее слово и строить на этом хрупком камне концепцию мировоззрения поэта. Исчезли юные забавы, как сон, как утренний туман, те желания сгорели. Пушкин практически поменял азимут и стал сторонником монархии в ее западноевропейском смысле, то есть конституционной.

Сегодня мы можем сказать: "К Чаадаеву" — не главное произведение Пушкина, не самое лучшее и не самое сильное. На декабристов надо взглянуть свежим взором: они были детьми своего времени и офицерами. О демократии в западном понимании, о Соединенных Штатах России в кружках декабристов говорились слова, далекие от реальности. Не углубляясь в анализ исторической ситуации, припомним, что Пестель предлагал в "Русской правде" весьма жесткую систему госбезопасности будущего государства. Свобода пахла кастовостью, значительной части офицерства был свойствен шовинизм. Пленительное счастье, будучи осуществленным, привело бы к плену инакомыслящих и к власти военную диктатуру декабристов, которая оказалась бы пострашней самодержавия. Пушкину досталась бы роль певца новых властителей, эдакого горлана-главаря Маяковского. Ирония истории со стихотворением "К Чаадаеву" в том, что, согласно анекдоту позднего советского времени, в кабинете шефа КГБ Андропова висел плакат: "Души прекрасные порывы!"

Пушкин достаточно точно определял линию своего поведения, диктуемую его призванием. Один из итогов его жизни — "Что в мой жестокий век восславил я свободу". При этом толковал слова итальянского поэта Витторио Альфьери в том смысле, что удел художника — предаваться размышлениям, но не делам. Удел писателя — писать, а не делать революцию, и от политической деятельности бежать. Перо приравнивать к штыку опасно. Место для имени писателя — на обложках книг, а не на обломках самовластья. Таков один из уроков двадцатого столетья. Впрочем, Пушкину это стало ясно значительно раньше нас.


ПРИМЕЧАНИЯ
     1. Б. Мейлах. Проблемы советского пушкиноведения. В сб.: Труды первой и второй Всесоюзных пушкинских конференций. М.-Л., 1952. Далее: Труды.
2. Примечания. Пушкин. ПСС. Л., 1978, т. VII, стр. 470.
3. "Молва", 19 апреля 1832, № 32, стр. 127.
4. "Северная звезда", 1829, стр. 289.
5. "Северные цветы", 1830, стр. 42.
6. Пушкин в восп. совр. М., 1974, т. 2, стр. 421; 1985, т. 2, стр. 461.
7. Там же, М., 1974, т. 2, стр. 156 и 422.
8. Рылеев. Стихотворения. Л., 1947, стр. 23.
9. Лит.-худ. сб. "Недра", кн. 6, М., 1925, стр. 210 и далее.
10. Комментарии проф. М. Л. Гофмана и дополнительные тексты. Соч. Пушкина. Юбилейное издание Пушкинского комитета. Париж, 1937, стр. 25-26.
11. Предисловие. Пушкин. ПСС. М.-Л., 1930, стр. 7, 37.
12. М. Нечкина. Пушкин и декабристы. М., 1949, стр. 11.
13. Пушкин. Материалы юбилейных торжеств, М., 1951.
14. Н. Бельчиков. Труды, стр. 19.
15. В. Белинский. ПСС. М.-Л., 1955, т. 7, стр. 338.
16. М. Дмитриев. Главы из воспоминаний моей жизни. Наше наследие, 1989, стр. 569.
17. Д. Благой. Миф Пушкина о декабристах. Печать и революция, кн. 5, 1926, стр. 19, 20-21, 27.
18. Пушкин. Сб. ст. под ред. А. Еголина. М., 1941, стр. 51.
19. Примечания. Пушкин. ПСС. Л., 1978, т. 1, стр. 456.
20. К истории статьи Пушкина "Альманашник". Пушкин. Исследования и материалы. т. 1, стр. 273.
21. С. Соболевский.Таинственные приметы в жизни Пушкина. Пушкин в восп. совр. М., 1974, т. 2, стр. 6-7.
22. Б. Мейлах. Жизнь Пушкина. Л., 1974, стр. 211.
23. Б. Томашевский. Пушкин. М., 1990, стр. 170.
24. В. Пугачев. Эволюция общественно-политических взглядов Пушкина. Горький, 1967; К вопросу о политических взглядах Пушкина до восстания декабристов. Уч. зап. Саратовского юридического ин-та. Вып.18, 1969, стр. 211.
25. В. Пугачев. К датировке послания Пушкина "К Чаадаеву". Временник Пушкинской комиссии 1967-68. Л., 1970, стр. 85-88.
26. И. Скаковский. Пушкин и Чаадаев. К вопросу о датировке и трактовке послания Пушкина "К Чаадаеву". Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1978, стр. 283.
27. РГБ, ф. 103, п. 1034, ед. хр. 29, 30.
28. И. Скаковский. Пушкин и Чаадаев, стр. 281.
29. Б. Мейлах. В кн.: Пушкин. Итоги и проблемы изучения. М., 1966, стр. 161.
30. Ю. Лотман. Пушкин. СПб., 1995, стр. 55.
31. С. Жихарев. Брокгауз, 75, стр. 352.
32. L. Shur. Списки стихотворений Пушкина в архиве И. С. Гагарина. Revue des tudes Slaves, l-2, Paris, l987, стр. 355-357.
г. Дэйвис, Калифорния

Комментарии

Добавить изображение