Скромный холмик Коротича

Два издательства "Фолио" Харьков и АСТ (2000г.) Москва натужными усилиями издали тиражом 5000 на двоих книгу Виталия Коротича "От первого лица". Так же называлась и его рубрика, которую он вел более года в газете "Новое русское слово" во время редакторствования в ней Георгия Вайнера (1996-1997).

В довольно объемном труде в 381 стр. перед читателями предстает рыцарь без страха и упрека. Он всю жизнь бился не только за свою самостоятельность и горделивую осанку, но все время помогал другим. Боролся с коммунизмом, с чиновничеством, с засильем проходимцев, воров, генералов. При этом еще и выручал-спасал частных лиц. И находил время для писания стихов, прозы, повестей, мемуаров, бесед с интервьюерами. Засим, руководил союзами писателей Украины и всего СССР, ездил в бесконечные загранкомандировки, устраивал конференции и встречи писателей с читателями...

В мемуарном томе множество фотографий. Коротич и Ицхак Шамир. Коротич и Маргарет Тэтчер. Коротич и Рональд Рейган. И Алекс Хейли. И Анджей Вайда. И Мирей Матье. И Вишневская с Ростроповичем.

Ну, есть и россияне. Коротич и Горбачев. И Александр Николаевич Яковлев. И Михаил Шатров. И Илья Глазунов. И Роберт Рождественский....

Очень много. Фотоальбом. Качество снимков жуткое, часто только надписи следует верить, что там именно Коротич. Но без сомнения- это он. Был членом официальных делегаций, ездил туда-сюда по-казенному, делались ритуальные снимки.

Помнят ли Тэтчер-Рейган - кто это рядом, неведомо. Рейган - точно не помнит. Да и Тэтчер не помнит. Лидеры такого уровня столько видят журналистов в делегациях, стольким дают интервью, что сильно затмили бы храмовую блудницу при капище Кибелы.

Вообще-то Коротич человек известный. Был в 1989 году признан американскими журналистами (сообщая это, он не говорит - какими) лучшим редактором года (за "Огонек"). И, без всякого сомнения, это способный человек. Не только на писание мемуаров. Но и на многое. Можно сказать - на все.

Естественно, Коротича за его независимость и таланты преследовали и угнетали.

Клеветали. Доносили. Ущемляли. Ненавидели. Это у него через страницу. Не раз говорил, что даже завел папку ненависти, куда складывал материал. И все время с этой ненавистью боролся. Написал вот в 1983 году книгу "Лицо ненависти", в которой разоблачал американскую военщину и заодно уж рассказал, как тут В Америке отбился от семьи подросток Половчак (12 лет) и попросил политического убежища, но американские власти, ненавидя весь мир и, в частности, целостность советской семьи, не дали воссоединиться мальчику с мамой-папой, а дали ему (решением фарисейского суда) искомое убежище.

И автор, ненавидящий ненависть, получил государственную премию за эту книгу. Но к 1989 году премиальные, видимо, истощились, и он как бы в честь присуждения ему звания лучшего редактора, переиздал эту книгу - без всяких купюр и добавлений.

Были и любовные поэмы - как противоядие против жуткой ненависти. Вот нежную поэму "Ленин, том 54" с такими огромными теплыми чувствами к вождю тиснул, когда уже был председателем Союза писателей и, казалось бы, не нуждался. А еще - большую величальную статью о необозримых заслугах Леонида Ильича Брежнева в деле борьбы с ненавистью, которой является война, и огромном вкладе чемпиона по вольной борьбе за мир в дело родной словесности, ибо мир (уже в смысле Земного шара) еще не видел такого выдающегося писателя как Брежнев. Так и обозначил в тексте сам секретарь союза писателей Коротич. Оценка профессионала - что может быть выше?

Да, время было такое. И никто бы не бросил камень. Бросание камней - это проявление ненависти. Он же - борец с ней, во всяком случае, вторым номером после орденоносца всех времен. Я , конечно, давно знал об этих опусах Коротича, но это не мешало нам общаться почти все время его проживания в Бостоне (6 лет).

В конце концов, человек не исчерпывается тем, что в силу обстоятельств времени написал то или это.

Если бы не последующая его позиция. В этой книге он подает себя исключительно кристальным. Ни единого слова об этих опусах. Как будто бы даже и не он автор. Он - борец с коммунистической диктатурой и ее прихлебателями. Он в высшей степени независим и свободолюбив.

И вот за это прихлебатели писали на Коротича доносы. Книгу свою Коротич нач

инает с воспроизведения одной своей статьи в "Новом русском слове" (с небольшой редакцией), в которой впервые прошелся по своему тогдашнему заму Льву Гущину (потом долгие годы Гущин был главным редактором "Огонька"). Цитирую главное:

"... взял одного из таких деятелей своим заместителем в "Огонек". Он был всем хорош: мог бы работать в пивном ларьке, быть директором бани или руководить текстильной фабрикой. Но так получилось, что человека этого однажды повернули лицом к пропаганде и прессе. ... Несколько человек подряд вскоре же мне сказали, что в "Комсомольской правде" работает чиновный зам. главного, которого в редакции не любят. Человек этот числится на журналистской должности, но журналистику не жалует; сам он экономист, имеет организаторский опыт. Вот такой-то мне и был нужен. То, что его не любили, - ничего страшного, не кинозвезда, зато за плечами у Льва Гущина кроме экономического диплома была работа в газетах "Московский комсомолец" и "Советская Россия"... Дальше шла полоса слухов: кто-то прибегал сообщить, что Гущин сотрудничает с КГБ, кто-то наушничал по другим поводам. ... даже если это окажется правдой, то незачем будет ломать голову над тем, кто же "стучит" из журнала - все равно ведь кому-то это дело поручат. Kopoче говоря, я никого не послушал, пригласил Гущина для беседы и взял его заместителем.

      ... Мне (вполне в горбачевском стиле) нравилось иметь в заместителях этакую "серую мышь", вроде бы не претендующую ни на особую популярность, ни на собственные взгляды по основным вопросам (так мне казалось первое время)... В журнал захаживали какие- то серьезные люди с военной выправкой и стальными глазами, но стучались они к моему заму, а не ко мне, и, что странно, рукописей не приносили. Многие идеи моeгo заместителя все больше совпадали с рекомендациями, внушаемыми мне на регулярных втыках в КГБ...

      Далее идет кульминация - история того, каким же это образом лучший редактор 1989 года Коротич вдруг оказался не у дел в своем журнале.

"В Бостоне меня приняли очень радостно (Коротич прилетел на разовое чтение лекций- В.Л.), я придумывал, что именно буду преподавать, но на прощание хотел еще сделать для "Огонька" интервью с президентом Тайваня (играло роль и то, что меня давно туда приглашали, и то, что в нашем МИДе слышать про такое интервью не хотели, боялись окрика из Пекина). В общем, с начала сентября начинался учебный год, а на 19 августа 1991 года у меня был билет из Нью-Йорка в Тайбей, столицу Тайваня, на 20 августа было назначено само интервью. Но позвонила Лариса Сильницкая с радио "Свобода" и сообщила, что в Москве произошел путч. Все Тайвани отпали сразу же. Лететь в Москву? Зачем? Если путч серьезный, меня взяли бы прямо в аэропорту, если несерьезный, то тем более незачем ехать. Многие известные либералы - Каспаров, Старовойтова, Афанасьев - были в это время по заграницам и тоже не поспешили домой. Прилетел в Москву Растропович, который никогда и никем не будет арестован, кроме правительства самоубийц. Кто тронет музыканта такого уровня?

      Путч помог мне: он был как водораздел, я легко смог объяснить в журнале, почему не возвращусь работать. Мы созвонились с Гущиным и подтвердили прежние договоренности. По факсу я послал письмо с просьбой разрешить мне уйти. Гущин скоренько провел собрание, где узаконил свое редакторство (понятное дело, он был единственным кандидатом). Журнал напечатал благодарственное письмо в мой адрес с перечислением всех заслуг и до сих пор на всех титульных страницах печатает мою фамилию. Спасибо. Повыступав в дни путча по всем американским радио- и телеканалам, я через несколько дней ненадолго возвратился в Москву, где "Огонек" устроил роскошный ресторанный бал в мою честь. Спасибо". И чуть далее: "Гущин угробил "Огонек" в рекордные сроки".

Вот так почти что красиво. Хотя легкая деформация видна даже в такой мелочи как, скажем, "Растропович, который никогда и никем не будет арестован". "Растропович", более известный всему миру под именем РОстропович как раз очень рисковал - он прилетел в Москву защищать демократию без визы. И мог быть арестован именно за нарушение законов о пересечении границы. Именно так бы и поступили в Америке без всякого путча. И потом выслали бы в 24 часа.

Еще одна пикантная деталь: смотрим чуть выше, Коротич пишет: "я через несколько дней ненадолго возвратился в Москву, где "Огонек" устроил роскошный ресторанный бал в мою честь".

А вот что Коротич говорил совсем недавно в интервью Сергею Шаповалу Независимой Газете от 24 февраля 2000 г.

"Я позвонил Гущину: ребята, вы были на баррикадах, я вам желаю успехов, а мне нужно пожить здесь и пр. ... Потом я приехал, устроил прощальный бал в ресторане, и мы красиво расстались".

В книге - ему устроили бал. Шаповалу говорит, (тот точно знает кто кому устроил бал), что, оказывается, сам Коротич устроил бал журналу. А может быть произошло нечто среднее: напился с горя в одиночку? Любил Виталий Алексеевич поддать, правда, всегда на халяву, благо пиры по разным поводам в этой среде были ежедневно. Но ради такого редкого случая, как собственное изгнание из любимого журнала двенадцатью апосталами-предателями, можно было бы и раскошелиться.

Насчет того, что красиво расстались, да про факсы с добровольными заявлениями об уходе ради преподавания в Бостоне - это уже крупная ложь. Решением редколлегии "Огонька" Коротич был смещен с поста главного редактора с очень резкими формулировками "За трусость, непорядочность и аморальное поведение". Насколько это красиво? Я думаю, что чем дальше, тем будет красивее. С обедами, балами, маскарадами, салютом и фейерверком.

Только успел уехать Коротич из Бостона в Москву, как сразу же забыл, почему. Теперь во всех интервью (да и в книге тоже) рассказывает, что, тоска, де, по березкам замучила. Скучно на 7-й год оказалось в Америке.

А дело-то простое. Здесь можно быть профессором по контракту максимум 6 лет. После этого срока нужно либо принимать гостя в штат, либо прощаться. Коротича - не приняли. Ходили на его спецкурсы студенты вопреки своему желанию. Их очень стимулировал декан, тоже хороший знакомый нашего профессора. Дескать, запишитесь - вам зачтется то-то и то-то. Ну записывались по 6-8 человек в год. Бюджет университета при этом тощал на 55 коротичевских тысяч. Ткнулся Виталий Алексеевич в другие университеты - нигде не нужен специалист по перестроечной прессе. Спросил я тут у нескольких студентов, коим по 22 годка, слышали они такого знаменитого редактора Коротича? Первый раз слышим. Так проходит мирская слава.

Через всю книгу у Коротича толпой кочуют "ребята". Не студенты, нет. Его сотрудники - ребята. Генералы - ребята. Чиновники - ребята. Сталинисты - ребята. Демократы - ребята. Хулиганы Смирнова-Осташивли - ребята. Фашисты- ребята. Члены Политбюро - ребята. Не говоря уж о комсомольцах. Все ребята. Только что девчат нет. Жаль. Кстати сказать, в старой России помещики частенько вот так обращались к крепостным: "ребята".

А вот еще один обед. Приглашает его уже главный редактор Огонька Лев Гущин к себе домой на свой обед. Поверим, что так и было. И забудем на минуту, что щепетильный Коротич не отказался от званого обеда к серой мышке, мелкому агенту КГБ и нечистому на руку дельцу, как все время называет Коротич Гущина в книге. Нет , не отказался. Пришел. А потом пишет с высокой позиции аристократа:

"Гостей он (Гущин - В.Л.) представлял не с имен, а с должностей: "Это зам. председателя Совета Министров, это министр печати, а это вот еще один министр..." Я министров на семейные праздники никогда не сзывал, потому что моя жизнь устроена по-другому. Мне этого не нужно. Ему, Гущину, это было необходимо, так как чиновники не существуют вне своих связей, у них групповая ценность важнее всего". (с. 37)

Да, хорошо ходить на званые обеды. И выпивать там на дармовщину с ребятами.

Или вот еще одно гастрономическое воспоминание.

"Рано утром на следующий день я возвратился поездом "Красная стрела" в Москву. Заехал домой, переоделся и в десять утра был уже в "Огоньке". А в одиннадцать позвонил Горбачев: "Ты что делаешь?.." Он был со всеми на "ты" а с ним полагалось общаться на "вы". Их нравы.

      На мою растерянную реплику, что, мол, я сижу в кабинете и ожидаю его, Михаила Сергеевича, указаний, последовал не принимающий шутейного тона рык, повелевающий немедленно прибыть в первый подъезд Старой площади, на шестой этаж, к нему! Я тут же отправился на свидание.

      До сих пор самое неожиданное для меня в той встрече - густой мат, которым встретил меня тогдашний вождь советских трудящихся. Я кое-что смыслю в крутых словах, но это было изысканно, мат звучал на уровне лучших образцов; до сих пор угадываю, под каким же забором Михаила Сергеевича всему этому обучили. В паузах громовой речи, с упоминанием моей мамы и других ближайших родственников, Горбачев указывал на толстую стопку бумаги, лежавшую перед ним, и орал: "Вот все, что ты нес прошлым вечером в Ленинграде' Вот как ты оскорблял достойных людей' Я что, сам не знаю, с кем мне работать? Кто лидер перестройки, я или ты?'" - "Вы, - категорически уверил я Горбачева. - Конечно же, вы и никто другой'" - "То-то", - сказал генсек, внезапно успокаиваясь, и дал мне бутерброд с колбасой.

      Смысловая часть встречи на этом и завершилась. Я жевал кусочек хлеба с начальственной порцией еды и думал... " (с.17-18).

Не о второй ли порции? Одна надежда на то, что Горбачев в своих мемуарах пишет, что Коротич почти все из якобы длинных встреч и бесед с ним сочиняет в духе провинциального романиста. И что поэтому, возможно, никакого поедания барского бутерброда не было. Но вот что точно было, так это перетаскивание Коротича, как хорошо известного партбонзам послушного человека, на очень видное место в Москве, за что он всегда будет благодарен. Это он так пишет не о себе - о других. У него все так - пороки - для других. Для себя - только достоинства.

Ведь именно тот самый опереточный путч выявил некий важный лейтмотив жизни способного Виталия Алексеевича. Он всегда так точно делал ставку. Так все было выверено. Вот и колбасу генсека-матерщинника ест. И еще много есть чего от службы. Теперь он - с демократами и либералами. Весь в Огоньке. И вдруг - сгореть из-за этого Огонька синим пламенем? Из-за внезапного и пагубного для карьеры путча? Ну уж, это никак не с руки. Кто ж мог тогда думать, что путч буффонадный? Никто не мог. Хотя можно было бы. Я, совсем не семи пядей во лбу, а только с двенадцатиперстной кишкой, 20 августа точно знал, что путч - не настоящий. Не отключены телефоны (я даже легко позвонил на Би-Би-Си, "Свободу" и в Бостон!). Нет комендантского часа. Не арестован никто из лидеров демократии. Не разгоняется толпа и не ликвидируются баррикады у Белого Дома. Открыты все дороги и вокзалы. Летают самолеты туда-сюда. И потом: перевороты не начинаются в понедельник. А всегда перед выходными - в пятницу или, на худой конец, рано утром в субботу. Народ вернулся с огородов, а на дворе уже новая власть. Это могло бы быть ясным и Коротичу. Но страх все потерять оказался слишком силен.

Потери- вещь противная. Когда наше радио попало под банкротство и присланные чеки оказались не обеспеченными (у Коротича - примерно на 2000 долларов), то Виталий Алексеевич мгновенно оборвал все передачи. Бросил свою аудиторию, которую, по его словам он так сильно любит и так всегда ждет с ней встречи (повторял в каждой передаче). Как любовник молодой нетерпеливого свидания. "Даром только птички поют" - как видно, какой раз произнес он любимое присловье Шаляпина.

Вот хорошая иллюстрация из книги Коротича по поводу пения не за бесплатно.

"Однажды пришло мне письмо от Петра Вегина, бывшего московского поэта, эмигрировавшего в Калифорнию несколько лет назад. К письму была приложена небольшая рукопись совершенно бездарных стихов. "Помоги мне, - писал Петя. -Тут один графоман хочет издать свои сочинения и дает мне деньги на это, ровно тысячу долларов. Но он мечтает, чтобы именно ты написал к этим стихам предисловие на полстранички. Я прилагаю упомянутый чек на тысячу долларов. Пятьсот возьми себе, это гонорар за полстранички. Немедленно, сегодня же, пришли мне чек на другие пятьсот долларов, а этот, на тысячу, положи себе в банк". Я честно заполнил чек, запечатал его в конверт, но, идя на почту, чтобы отправить письмо, зашел в свой банк и предъявил присланный мне тысячедолларовый чек. Там пожали плечами и сказали мне, что чек оформлен неправильно и по нему деньги получить нельзя. Я удивился, не веря глазам своим, и написал Вегину, рассказывая в письме про то, что мог я наколоться по его милости на несколько сотен. "Прости, пожалуйста, - ответил мне Вегин. - Я разбил чужую машину, недешевую, "Корвет", и должен оплатить ремонт. Денег у меня нет, и я подумал, что вдруг этот фокус получится. Не обижайся, все мы люди, а жить-то надо". Так и написал. У некоторых эмигрантов развивается это состояние полной отрешенности от всяческих правил; мол, мы уже здесь и гори оно огнем все остальное!"

Тут что показательно. Человек, который столько говорит о своей неподкупности, чистоте рук, щепетильности, гордом одиночестве и пр. и пр. сам, своей рукой рассказывает, как ради всего-то 500 долларов написал предисловие к графоманской книжонке "совершенно бездарных стихов", а вторые 500 передавал собрату-поэту и явному проходимцу Вегину, используя тщеславное желание какого-то несчастного, который хотел бы так видеть имя обожаемого им кумира в качестве поэтического напутствия.

В этой книге не обошел Коротич и меня. Он и раньше, в последний год, то ли чувствуя кризис тем, то ли слишком уж сильно напрягаясь при чтении моих статей, иногда писал обо мне. Но - не называя по имени. А тут не удержался - назвал. Он мои статьи одно время собирал и наклеивал на планшеты (для целей своей преподавательской деятельности - как образцы хорошей журналистики), потом как-то сказал как бы с досадой: "Ну понятно, почему у вас такие статьи. Вы же используете профессию - знание философии и истории. Это у вас не журналистские статьи." Вроде как уличил боксера в том, что он действует не по правилам - закладывает в перчатку свинчатку.

Читая пассаж ниже, учитывайте, что это пишет человек, с которым мы были хорошо знакомы, который множество раз бывал у нас дома, и с которым мы сделали , наверное, тысячу километров при в поездках по ярд-сейлам, коротая время в разговорах на сотни тем.

"В Бостоне на улице меня как-то встретил местный графоман, надоевший всем эмигрантским собраниям хуже горькой редьки, потому что везде норовил выступить и посклочничать. Человек этот по фамилии Лебедев (эта глава - единственная, где я называю несколько настоящих фамилий в негативном контексте, но выбираю только типичные ситуации) отозвал меня в сторону и сказал, что нуждается в помощи. Русская радиостанция в Нью-Йорке отказала ему в работе, но он собрал список людей, которые работают на этой радиостанции за наличные, без разрешения правительства, и хочет его передать американским властям. Не подскажу ли я, куда можно сообщить упомянутые факты, чтобы радиостанцию наказали? Я, что называется, опупел, а Лебедев говорил-говорил, брызгая слюной, и я, прежде чем сбежал от него, подумал: а ведь не мог такой характер сформироваться здесь, за морями. Определенно, это - продолжение жизни, он и дома наверняка делал то же самое... " (с. 240)

Дело не в том, какие оценки он дает своему коллеге (вроде графомана). Это - его дело. И даже не в том, что сказанное - уголовно наказуемая клевета. Ибо никогда не было ни того, чтобы меня не брали на радио, ни какого-то списка, ни вообще самой идеи этого списка. Соответственно, никакой его посылки. У меня даже никогда не "брызжет слюна".

Дело забавнее. Дело в том, что по американским законам и по американской же морали сообщение властям о таком серьезном нарушении, как работа на кэш (наличные) и, стало быть, уклонение от налогов, есть похвальное, достойное и всячески поощряемое деяние. Гражданская доблесть, некоторым образом. Меня бы даже наградили за этот "донос" (у американцев и слова-то такого нет - есть informer, что по-русски в словарях так и переводят, как доносчик, но это слово здесь имеет значение именно "информатор"). Другое дело, что я, действительно являюсь носителем старой российской (советской) ментальности, согласно которой писать доносы - вещь в высшей степени противная. Ну, если уж только станет известно об убийстве или подготовке к нему. Или теракте. Но тогда это бы не воспринималось как донос, а именно как упреждение преступления.

И еще: Коротич в этом пассаже обвиняет всех сотрудников радио и его руководство в том, что они грубо нарушают американский закон. Именно Коротич обвиняет. Якобы с моих слов. Но я-то, по его словам, хочу об этом сообщить властям, что с американской точки зрения очень похвально, а вот Коротич "сбежал от него", то есть от меня. Но - не в налоговое управление побежал, а просто сбежал. То есть, Коротич, таким образом, стал (в собственном изложении) соучастником преступления.

Он вообще не слишком сильно изнуряет мышление, когда пишет.

Вот замечательное место:

"Иногда я показывал студентам нью-йоркскую ежедневную газету "Новое Русское Слово", где тон задают эмигранты из самых острых времен холодной войны. Затем я рассказывал, как выглядела антисоветская, антироссийская лексика пятидесятых и шестидесятых годов. Американцы давно уже так не пишут, но здесь оно застыло и не меняется. Я одно время попробовал печататься в этой газете, короткое время ее редактировал мой московский приятель, хороший писатель Георгий Вайнер, и сразу же издание лишилось налета антироссийской истерики. Но старые кадры возобладали, Вайнера из газеты вытолкали, а я печататься прекратил. Стыдно ведь оказаться на одной странице с каким-нибудь Торчилиным, злорадствующим о каждой российской трудности, истекающим ненавистью к своей прежней стране и ее народу.

      ... Мне больно писать все это, потому что вся эта шелупонь криклива... (с.241)

Владимир Торчилин - один из самых умных людей, каких я когда-либо знал. Входит в пятерку лучших ученых мира по исследованию рака. Был в свое время в стране самым молодым доктором наук и лауреатом Ленинской премии. Сейчас декан университета в Бостоне и заведующий лабораторией. Автор нескольких монографий и сотен статей по биохимии рака. Хороший литератор - вышло три книги рассказов с отменной прессой. Блестящий публицист. На голову выше Коротича даже просто как писатель. Патриот России.

Что же касается колонки Коротича "От первого лица " в НРС (откуда он и название книги взял), то тут он тоже разделся. Смотрите: Торчилин публиковался в НРС до Вайнера, при Вайнере и после Вайнера. И не только в НРС, а и во многих других изданиях. А Коротич - только при Вайнере. И только в НРС. Почему? Да вот и его ответ: Вайнер - "мой московский приятель".

Я, не раз бывая в Нью-Йорке, по просьбе Коротича заносил в редакцию его очередной опус (он всегда не успевал сляпать свою халтуру - так и сам "это" называл, - к сроку) и лично видел и слышал, как Вайнер, не читая, давал команду - "В номер". Вот так и шло. И получал там Коротич за свои песни казахского акына максимальный коэффициент "за качество", за 3-4 странички пустой болтовни (это здесь все замечали) - 150-200 долларов. А вот когда разоренный владелец Валерий Вайнберг погнал почти что однофамильца Вайнера, так сразу же и Коротич исчез.

Я как-то уже приводил оценку Коротича Андреем Карауловым в его книге "Частушки" (М.. 1998, стр. 212). Да и вообще не раз уже писал о феномене, например, здесь.

"В самом деле: Коротич то отправлял статью в набор (о Майе Плисецкой и Григоровиче и вообще о положении в Большом театре - В.Л.), то - вдруг - выкидывал ее из верстки. Так было трижды. Потом, спустя год, по-моему (статья валялась в редакции очень долго), он потребовал "мнение Григоровича". Я поехал в Большой театр. "Мнение" появилось. Но Коротич опять вытащил статью из номера.

      Москва (почти вся) видела в Коротиче "лидера интеллигенции". Ей-Богу: такой "лидер" мог быть только у нас, у "совков". Коротич боялся всего на свете. Больше всего - своей "левой" репутации, кстати говоря, но если нужно предать - о! Коротич предавал за милую душу. Не задумываясь. Говорю совершенно серьезно: чтобы остаться в "Огоньке", Виталий Алексеевич Коротич был готов на все, родную маму не пожалел бы. Для каждой из "крутых" статей Коротич умно ловил момент. Это он делал мастерски. А на самом деле Коротич просто очень внимательно слушал Александра Николаевича Яковлева. И чуть что - бежал в ЦК. Советовался. По любому вопросу. Ну и без "крутых" статей он не мог: они поддерживали его репутацию."

И вот ответный удар Коротича:

"Помню, как пришел ко мне один из журналистов прежней, софроновской, школы "Огонька" Андрей Караулов, этакий ласковый, втирушечный, предупредительный. Все было хорошо в нем, кроме скользкости, этакой постоянной намыленности и готовности выполнить любое задание. Только, мол, прикажите-укажите - разорву, кого скажете? У него со многими были собственные счеты, которые постепенно начали сводиться через журнал". (с.26).

Итак, Коротич - бесстрашный борец за правду, ради которой столько претерпел.

Вот и важно посмотреть, был ли Коротич так смел всегда. Или только тогда, когда его пригласили (как неучастника московских лит.разборок и очень послушного и как бы "чистого" литературного бонзу) на "Огонек" и поручили вести принятую руководителями Политбюро (Горбачевым и Яковлевым) линию на "перестройку". Причем хорошо бы сказать это его собственными словами. Есть такие слова! Они просочились в книгу, ибо он не всегда сам понимает, что пишет.

Цитата:

"Я возвращаюсь памятью в тот самый 1968 год, ко времени "пражской весны". Начальство дрогнуло и лихорадочно начало сортировать родимую интеллигенцию, выясняя, кто есть кто. Тогдашний украинский партийный вождь Петр Шелест включил меня в реестр украинских деятелей культуры, которых он решил пригласить к себе на дачу для обеда и душевного разговора. ... В 1968 году он еще был в фаворе, и Олесю Гончару, Павлу Загребельному, Миколе Зарудному, мне, еще нескольким украинским писателям было велено прибыть на катер, стоящий у такого-то причала. К десяти утра мы собрались, уславливаясь, о чем будем просить всемогущего Шелеста.

      Итак, в десять утра мы сидели на катере, а Шелеста не было ни в одиннадцать, ни в полдень. Охранники угощали нас чаем, предлагали коньяк; они были невозмутимы и отсутствием хозяина не смущались.

      В половине первого прибыл Шелест, усталый, угрюмый, озабоченный. Оглядел нас и простецки этак сказал: "Простите, но всю ночь и утро я был занят, пропуская танки; я отвечал за их проход через карпатские перевалы". - "Куда?" - спросил Гончар, сражавшийся там в прошлую войну. - "На Прагу, - удивленный тем, что кому-то что-то еще не ясно, ответил Шелест. - Надо было этого ожидать. Народ нас поддержит. . . "

      Обед был испорчен. ... Прости меня, собственная моя судьба, что я не заорал тогда, не плюнул в Шелеста, не укусил его, не восстал". (с. 46-47)

Да, Шелеста Коротич не укусил. Он выпил и закусил. И совершенно не понятно, в чем же заключался "испорченный обед". Может, перебрал-переел и расстроил желудок? Следы такой неумеренности я и в Бостоне не раз видел на лице "буревестника перестройки", но это было вполне извинительно, - дескать, опять немного перебрал на званой вечеринке. Без Шелеста. Бывает. Однова живем. Так что шито-крыто, полная тишина.

Еще один пример (словами автора) о его безумной отваге:

"Через 50 лет после вершинного года страшного голода (имеется в виду голод на Украине 1932-33 годов - В.Л.), мы хотели организовать в украинской прессе серию публикаций о событиях тех лет. Заведующий отделом пропаганды ЦК Леонид Кравчук собрал главных редакторов и предупредил, что каждый, кто пикнет на эту тему, будет уничтожен и разжалован навсегда. Ни строки тогда не появилось в украинской печати. Что-то прорвалось в русских публикациях, но не в Украине... с 152

Жаль, не написал Коротич, насколько был испорчен обед по случаю "отмечания" 50-летия голода на Украине. А то, что такие инструктажи обычно заканчивались легкими попойками - от него и знаю.

Но вернемся к его тексту. Итак, смотрите: Коротич пишет, что в русских публикациях "что-то прорвалось". Без помощи отчаянного храбреца Коротича. А на Украине - ничего. Но ведь Коротич-то в это время был литературным начальником именно на Украине. И главным редактором журнала "Всесвит". Что же не поместил-то без разрешения? Хотя бы только упоминание? Дескать, знаете, дорогие граждане, был такой печальный факт. И сослался бы на роман Михаила Алексеева "Драчуны" (1981), который как раз о том голоде, и был опубликован до исторического желания Коротича упомянуть о дате. Или Бориса Можаева "Мужики и бабы". Ответ слишком очевиден... Уволят. Затравят. Если ему верить.

Вся книга Коротича наполнена рассказами о том, как его травили и тайно на него доносили. Даже ближайшие сотрудники, скользкие и намыленные.

Сам Коротич - ни-ни. Ну, там идеологические разоблачения Америки - не в счет. И время было такое, да и разве ж ненависти в США не было? Мальчика Половчака вот не отдали.

Приведу документ:

" 9 февраля в средствах массовой информации Украины появилось ее сообщение о том, что в архивах ЦК Компартии УССР обнаружена докладная записка секретаря ЦК ВЛКСМ УССР Юрия Ельченко, датированная 26 мая 1964 года. Ельченко докладывал партийному руководству: "От Коротича-поэта стало известно о намерении некоторых представителей творческой интеллигенции г. Киева собраться возле памятника Т.Г. Шевченко в связи с годовщиной перевоза праха Шевченко из Петербурга в Киев. Коротичу предлагали прийти на собрание, но он ответил отказом и сообщил об этом комсомольским органам". ----- Несколько участников подобного собрания, состоявшегося год спустя, были арестованы и осуждены за антисоветскую пропаганду. Тогда же началось восхождение Коротича - он получил несколько орденов и премий, возглавил журнал иностранной литературы "Всесвит", состоял в руководстве Союза писателей УССР". 
Сообщение украинской журналистки Людмилы Чорной.

Да-с, мелкая неприятность. Да как бы и покрупнее за ней не последовали. Но и мелкая объясняет, отчего это Коротич был выездным все 60-70 годы, тем более - позже. Причем не только в составе делегаций, но и в одиночку, что дозволялось только особо доверенным любимцам.

Коротич описывает, с какой неохотой, только под нажимом, он был вынужден вступить в партию. Его прямо-таки заталкивали туда, как Лазо в топку. Но вот выходить из нее было еще более неохота. Он и не выходил, оставаясь в рядах КПСС, с которой так нещадно боролся уже в годы редакторствования в ужасно смелом "Огоньке" до самого последнего дня ее существования, пока Ельцин в октябре 1991 года не запретил КПСС своим указом (потом разрешили, но "то" уже было не то).

Лет 6 назад в Гарвардском русском центре выступала журналистка Евгения Альбац. Узнав от меня, что Коротич сейчас в Бостоне, она громко сказала (присутствовали несколько человек, которые это слышали и потому ее слова сказаны публично): "Передайте Коротичу, что он негодяй и подлец, каких мало". Считайте, передал. И подумал, что провал перестройки, да и последующих реформ проистекал оттого, что ее знаменосцами и маяками были вот такие персонажи.

По случаю вспомнил. В 1937 году Сталин вызвал тогдашнего главного редактора "Огонька" Михаила Кольцова (тот приехал из раздираемой гражданской войной Испании) и спросил:

- У вас есть пистолет?
- Есть, товарищ Сталин.
- А вы не собираетесь из него застрелиться?
- Нет, с какой стати - поразился тот.
- Я бы на вашем месте знал, как поступить со своим оружием.

На этом Сталин кивком милостиво отпустил Кольцова. Тот был вскоре арестован и расстрелян. Из казенного нагана.

Как же повезло Коротичу, что у него нет и не было пистолета. И что нет никакого Сталина. И даже нет Бога, хотя Коротич ныне пишет иначе.

Конец мемуаров Коротича умиляет: книга полностью посвящена обретению Коротичем Бога и его глубокой религиозности. Это для меня новость: ни разу за 6 лет общения я никогда от него не слышал о его вере в Бога. Напротив, он всегда подсмеивался и над религиозными передачами нашего радио, да и вообще над религией и ее служителями. А тут - страницы с рассказами, сколько раз он был на волосок от смерти, но вот чудесным образом выжил. И даже хорошо себя чувствует. По этому случаю прозрел и обрел веру. Последняя фраза "мемуара-исповеди":

"Я верю, верую что меня спас Бог. Видимо, был там, у Всевышнего, какой-то план. Промысел, и вдруг ему суждено осуществиться до конца..."

Меня тоже удивляет, что Коротич до сих пор жив. Вполне возможно, что это обстоятельство будет одним из веских доказательств существования Бога, всепрощающего и всемилостивого.

Печальный факт мы имеем с Коротичем. Человек с явно врожденным феодальным сознанием. И полным отсутствием врожденной нравственности. Не аристократическим врожденным сознанием (надо только почитать страшную и мерзкую ложь, которую он пишет о мотивах моего отъезда и о прочем), а вот именно феодальным. Он полагает, что ему от природы, в силу происхождения, положено это, другое и третье. Писать о России. Или об Америке. Или обо всей эмиграции, окунуться в которую, по его словам, есть кошмарный ужас. ("Идти в эмигрантскую среду - это просто конец света..." из интервью Шаповалу).

Коротич доказал, что без государственной поддержки, без зданий, фонда зарплаты, бумаги, сети распространения, транспорта и т.д. он ничего собой не представлял. Доказал он это от противного: Коротич не сумел, да и не захотел в Америке сделать ничего. В 1991-1993 годах в Бостоне не было ни одной русскоязычной газеты. В Нью-Йорке - одна и только спорадически то появлялась, то исчезала другая. Сейчас в Нью-Йорке - около 50 газет. В Бостоне - 4 бумажных издания, не считая десятков интернетовских. Вот где он мог бы тогда развернуться. Показать и организационные таланты, и класс журналистики. Но - он феодально-партийная бонза. Ему все нужно принести на подносе. А он будет только давать ценные указания. А уж что и как он тут писал...

Он полагает себя вправе посылать на конюшню и сечь всякого , ему не понравившегося. Зато критиковать опусы самого Коротича - ни-ни. Еще в бытность редактора НРС Георгия Вайнера газету засыпали критическими, язвительными, разоблачительными письмами по поводу бесконечных казахских песен "что вижу, то пою" Коротича. Не было напечатано ничего. Один такой текст о статье Коротича прислал мне как-то Борис Гарт, язвительный ум которого не раз мы видели на страницах НРС , но всегда применительно к любым персонажам, кроме Коротича. Я как-то спросил Георгия Вайнера, почему, к примеру, он не публикует статьи Гарта о Коротиче? Вайнер мне сказал:"Вы же знаете, что поместить критический разбор любой статьи Коротича, даже доброжелательный - это означает разорвать с ним всякие отношения. Вернее, это он тогда разрывает отношения. Человек же он мстительный, и потом хлопот не оберешься. Да, отзыв Бориса Гарта доказательный и написан лихо, но... я вам уже все объяснил".

В книге есть некоторые места, которые могли быть полезными или даже интересными. Скажем, его оценка Олеся Гончара и Павла Загребельного. Или его суждения об американских феминистках (впрочем последнее общеизвестно и потому банально). Но явное вранье, не подлежащее никакому сомнению, выкручивание, умалчивания, фальшь и огромное количество банальностей и пошлостей про "систему", "чиновников", "власть" - не позволяют отнестись даже к этим страницам с мало-мальским доверием. Кто его знает, говорили ли эти персонажи то, что им приписывает Коротич, подавая их высказывания в прямой речи.

Если это итог жизни, - а книга задумана как чуть ли не последняя исповедь, - то утрем непрошеную слезу и не будем проявлять никакой ненависти, столь нетерпимой мемуаристом, не будем бросать на этот жалкий могильный холмик еще один камень. Холмик должен украшаться скромностью, как и учил всякого коммуниста тов. Сталин.