Японские любители смерти

07-01-2001

Samurai

Все справки об истории Японии начинают ее с каких-то баснословных времен каменного века (40000-13000 лет назад), который также называют «периодом Ивадзюку» (по месторасположению первой открытой палеолитической стоянки). Памятники палеолита, открытые только в послевоенное время, не слишком многочисленны, а их атрибуция вызывает много вопросов. Хозяйственными занятиями населения, антропологический состав которого неясен, были охота и собирательство.

Видите? "Антропологический состав которого неясен". Хотя что же тут неясного - это еще вовсе не были японцы, а были далекие предки волосатых айнов, коренного населения Японии (что-то вроде коренного населения Америки - индейцев).

Собственно историческую Японию тоже начинают смутно - с мифического императора (тэнно) Дзимму, непосредственного потомка богини солнца Аматэрасу. То есть - как бы ее сына. Относят это происшествие согласно японской легенде к 660 г. до н.э. Что тоже никак не может быть признано научной датировкой. Тем не менее, так как в Японии ни разу не прерывалась императорская династия (какой контраст с Китаем, где таких смен в результате гражданских войн или дворцовых переворотов было около 25 !) , то отсчет императорских поколений ведется именно от этого мифического Дзимму, и нынешний император Японии Акихито - 125-й по счету от "основоположника".

Кстати, давайте прикинем, сколько лет назад жил этот основоположник, полагая на императорское правление в среднем 25 лет. 125 Х 25 = 3125. Гм... Это даже еще дальше (на полтысячи лет), чем 660 год до нашей эры. Стало быть, нечего императорам было править по 25 лет. Хватит и 21 (в среднем) с небольшим года. Впрочем, историки полагают, что государство в Японии начало образовываться не ранее 3 века нашей эры, так что беспокоиться о малой продолжительности императорских правлений не стоит. Это и понятно. Ведь современные японцы - это китайцы,или корейцы, (или пришли с территории Алтая - дело темное) , перебравшиеся на острова и потеснившие (с некоторым истреблением) коренное айнское население. Правда, о китайском происхождении японцев говорит не только антропологическое сходство, но и одинаковая иероглифика, которая до сих пор позволяет японцам читать китайские книги-газеты, а китайцам - японские (если не учитывать значительную реформу японской иероглифики, сводящуюся к упрощению этой китайской грамоты). Однако тут везде есть домыслы - - почему-то в источниках не увидел однозначного раскрытия тайны происхождения японцев.

Зато сам язык изменился до неузнаваемости. Каким-то образом бывшие китайцы, а ныне японцы в своем говорении утратили звук "Л" - один из самых распространенных и любимых в китайском языке (хань). Так что слово "любовь" у них превратилось в "рюбовь" , "Ленин" - в "Ренин", а Клинтон с Левински - в Кринтона с Ревински. Полная конспирация.

Самое колоритное в японской истории - это, конечно, сословие самураев, а у них - торжественный обряд самоубийства - харакири.

В дословном переводе харакири означает «резать живот» ("хара" - живот и «киру» -резать). Однако слово «хара", пишет японист Александр Борисович Спеваковский, - имеет и скрытый смысл. Понятию «хара», в японском языке соответствует не только слово «живот», но также «душа», "намерения", "тайные мысли" с тем же написанием иероглифа. Так сказать, раскрывая свой живот, самурай демонстрировал всем чистоту своих помыслов и честность намерений. Но харакири - это термин для экспорта. Для внутреннего же потребления чаще применялось слово "сэппуку", который означает примерно тоже самое и является синонимом харакири.

Разрезание живота требовало от воина мужества и выдержки, так как брюшная полость - из наиболее чувствительных мест тела человека, средоточие многих нервных окончаний. Именно поэтому самураи, считающие себя самыми смелыми, хладнокровными и волевыми людьми в Японии, отдавали предпочтение мучительному способу смерти. Разрезали живот обычно малым стальным самурайским мечом, но особо доблестные делали это бамбуковым, ибо тогда перерезание брюшины, печени, кишок и прочей требухи было еще гораздо болезненнее, а самурай становился еще доблестнее.

Очень важно было, чтобы длина меча оказалась не маленькой, но и не слишком большой, иначе бы он мог зацепить позвоночник, что привело бы к параличу и прервало бы харакири на самом интере
сном месте.

А место это таково: как только самурай воткнет меч, а потом в положении сидя сделает два длинных разреза (схем было много - под прямым углом, крест накрест и пр.) и отрежет себе тем самым всякую возможность возвращения (выжить после такое процедуры было бы невозможно даже при всех достижениях современной медицины), он перерезал себе горло, дабы быстрее прекратить мучения.

Но наиболее красиво и торжественно бывало, когда голову ему отсекал ассистент, доверенное лицо - кайсяку (это мог быть его друг), причем именно в момент, предшествующий потере сознания и так, что бы голова не покатилась, а осталась тут же. Особым шиком считалось, если голова оставалась соединенной с туловищем тоненькой полоской кожи. После этого кайсяку отрезал перемычку и всем показывал голову - в знак того, что обряд совершен точно по канону бусидо и самурай еще раз доказал себе, своим близким, всему сословию и всему миру превосходство японского благородного духа.

 harakiri

Напомню: "Бусидо", первоначально трактовавшийся как "путь коня и лука", впоследствии стало означать "путь самурая, воина" ("буси" - воин, самурай- "до" - путь, учение, способ, средство). Кроме того, слово "до" переводится ещё и как "долг", "мораль", что имеет соответствие с классической философской традицией Китая, где понятие "путь" является некой этической нормой (дао-дэ).

Согласно философии дзен буддизма в качестве основного, центрального жизненного пункта, и тем самым местопребыванием жизни рассматривалось не сердце, а брюшная полость. В соответствии с этим японцы выдвинули тезис, что жизненные силы, расположенные в животе и занимающие как бы срединное положение по отношеению ко всему телу, способствуют якобы более уравненному и гармоничному развитию азиата, нежели европейца, основным жизненным центром которого является сердце.

Но еще до всякой философии, когда переселенцы с материка теснили айнов в северных районах Японии, они увидели этот обряд (пере), носящий ритуальный характер, у самих айнов. У айнов он имел истоком жертвоприношение духам, которым нужно было показать открытость души (живота), поэтому добровольцам (а потом - и не добровольцам) вскрывали живот и бросали их в таком виде в воду. Духи были очень довольно, жертвы - гораздо меньше.

У самураев обряд харакири появился и стал обычаем где-то в IX веке, но широкое распространение как способ смыть позор от совершения недостойного самурая поступка (например, - не пришел во время в назначенное место - независимо от причин, или обнажил меч в доме своего господина) или подозрения в чем-то недостойном, доказать преданность (после смерти своего сюзерена - дайме - "большое имя" - название крупного японского феодала), или по приговору старшего (или семейного совета), наконец,в качестве наказания, приобрел только в конце XII века.

Да, любопытный народ эти самураи.

Слово «самурай» («сабурай»), образовано от глагола старояпонского языка «сабурахи», имеет в японском словаре древнего языка следующее толкование: «служить великому человеку, человеку высшего сословия»- «служить хозяину, защищать хозяина». Для графического обозначения этого слова японцы воспользовались китайским иероглифом, который читается как «дзи». Разложение этого иероглифа на составные говорит о вероятном применении этого знака вначале для обозначения людей, охранявших буддийские храмы и служащих при них.

В лингвистическом плане глагол «сабурахи» («сабурау») - наблюдать за поместьем феодала. Следовательно, самураем называли в Японии слугу знатного лица, слугу феодала, служащего его интересам, охраняющего его поместье, имущество и его самого.

Кроме указанного обозначения, понятие «воин», «боец», «дружинник» показывалось в японском языке еще иероглифами, читавшимися «буси» (или просто «Си»), которые были также взяты из китайской письменности (ву и ши).

Начало становления сословия самураев - мелкопоместного военно-служилого дворянства Японии - можно отнести к относительно позднему времени - VII-VIII вв. До этого времени Япония представляла собой конгломерат из воюющих друг с другом глав родо-племенной знати - в основном двух домов Сумэраги и Накамоти. Наконец, род Накамоти победил, и его глава Нака-но Оэ возвел в 645 году своего императора, по мифологическому отсчету - аж 36-го, по имени Кото
ку, который уже официально исторически принял титул тэнно. Вот он и был, судя по всему, реально первым императором. Титула тэнно ("небесный государь" - калька с китайского) японским императорам оказалось мало, и вскоре появился еще один - хорошо нам знакомый термин - микадо ("величественные врата"), более применяемый заграницей, чем в самой Японии.

Веселая междоусобица явно мешала возникновению государства. Поэтому тэнно Котоку произвел реформы, получившие названия реформы Тайка - это девиз правления Котоку, означает "Великая перемена", точно также как и в Китае, где императора называли по имени девиза, а не по его действительному имени.

Суть реформ была проста: ликвидированы звания родо-племенной знати, и , что гораздо важнее, упразднено их право на владение землей. Заодно и у крестьянских общин тоже забрали землю. Она вся стала считаться принадлежащей государству, или, что тоже самое, императору (точное заимстование из Китая эпохи Тан).

Император же снова выдал земли крестьянам во временное пользование ( в замен они платили подати и выставляли от каждых 50 дворов по одному солдату в армию), и знати - либо за исполнение должностей, либо жалованные за особые заслуги, часто пожизненно, что с течением короткого времени перестало отличаться от их полной собственности. Землю давали или жаловали вместе с крестьянами (донин), которым запрещалось покидать место их проживания. Получился почти что классический феодализм. Но с японским колоритом. Который заключался в том, что новоявленные феодалы продолжали под шумок враждовать между собой, а по дороге грабить крестьян своих родовых врагов. И своих - тоже. Впрочем, в этом особого колорита как раз не было. Он начался чуть позже, как следствие этих грабежей крестьян.

В YII веке и позже в Японии получилось нечто очень похожее на Россию спустя 1000 лет - конца 16-го и начала 17 веков. Крестьяне побежали. Но если в России они могли побежать далеко - на Дон, на Кубань, на Яик и там создавать свое псевдогосударство казаков, живущее набегами на купеческие персидские, а то и на свои караваны, то при малых размерах Японии скрыться от центральной власти, ловящей беглецов, было невозможно.

Потому они и не скрывались. Бродячих японских крестьян стали называть "ронин" или "фуронин" - бродяга или "человек-волна". Ну и сколько можно бегать перекати-полем без еды? Потому очень быстро ронин стали кучковаться в шайки, которые , в свою очередь, стали грабить поместья (сеэн) владельцев (реси).

Владельцы призывали свои дружины, плюс армию императора для ликвидации шаек людей-волн. Тогда шайки ронин для выживания стали предлагать себя владельцам поместий как вооруженная сила для борьбы с такими же шайками, и для нападения на недругов реси-хозяина. Те стали их принимать - вот так и возникли самые первые самураи, воины-буси. Аналог западноевропейским рыцарям, верой-правдой в духе оммажа служащим своим сиятельным сюзеренам-феодалам.

И вот тут история учинила очередную гримасу: реформы Тайка проводились для ослабления родовых вождей и укрепления власти императора. А получилось следующее: первым набрал больше всех подкреплений в виде бывших шаек, а ныне верных самураев, глава рода Минамото. Правда прошло несколько сотен лет бесконечных междоусобиц (нечто очень похожее на клановые войны Дона Корлеоне с другими "семьями" гангстеров) рода Минамото с противником - феодальным домом Тайра. В 1192 году Минамото Еритомо одолел своих врагов и принял титул тайсегун (великий воевода) или проще - сегун (воевода) - ранее этот титул давался императорами своим полководцам. И закатилась звезда императоров.

Возник первый сегунат, когда власть императора была сугубо номинальной, реально она принадлежала сегуну, он же ее делегировал вниз.

Более того, не раз императоры находились в почетной ссылке и под домашним арестом, что в самых вежливых японских традициях подавалось как особая забота о священной особе тэнно - дабы он не простудился и не огорчился недостойными его картинами окружающего пространства. Но - никогда ни один волос не упал с его головы.

Потом снова разгоралась междоусобица между крупными феодальными домами и в 1338 году власть перехватил род Асикага, а его глава Асикага Такаудзи основал второй сегунат. И опять же по русскому обычаю на троих, в 1603 году после очередной междоусобной войны глава феодального д

ома Токугава дайме Токугава Иэясу заломил своих врагов и основал третий сегунат - сегунат Токугава. Он перенес столицу из Киото в Эдо, ставшей позднее Токио.

Этот сегунат правил до так называемой революции Мейдзи (1867-1868). Мейдзи - это - девиз правления, оно же тронное имя (как и в Китае) нечто вроде "Блистательное" или «Светлое правление» императора Муцухито, проходившего под лозунгом "Почтения к императору и возвращения ему всех положенных властных полномочий". Реформа "закрыла" сегунат, отменила сословие самураев и запретила харакири. Но - какое там. И дух бусидо, и харакири продолжали процветать все десятки лет и после того. Когда сам Муцихито умер (в 1912г.), то его любимый генерал Ноги вместе со своей женой сделали себе харакири, что прославлялось тогда же в Японии как торжество принципа верности в традиционном самурайском духе. Правда, женское харакири было условным - им позволялось сразу же, не затрагивая живота, перерезать горло мечом, предварительно связав себе ноги (созвучие с именем Ноги случайно), дабы упасть в пристойной позе.

А массовое харакири по случаю подписания капитуляции 2 сентября 1945 года ! И это несмотря на то, что в документе о капитуляции специально оговаривалась полная личная неприкосновенность божественного микадо Хирохито (отца нынешнего императора Акихито) и право на ношение холодного оружия сдавшимися в плен офицерами.

Несколько тысяч офицеров, солдат и чиновников, а также частных патриотических лиц пришли на площадь перед дворцом императора и стали стрелять сами себе или друг другу (по уговору) в живот - такой легкий военно-полевой вид харакири. Полицейские только и успевали, что оттаскивать трупы в сторону и складывать их штабелями, очищая поле последней битвы для желающих продемонстрировать высоты самурайского духа и презрения к врагу с его атомной бомбой.

Или вот случай, проанализированный в работе Григория Чхартишвили (Бориса Акунина) "Писатель и самоубийство".

Речь идет об одном из самых известных послевоенных писателей Японии Мисима Юкио. Он был не только писатель, но и представитель японских ультра, нечто вроде нашего Эдички Лимонова, у которого (у Мисимы), однако, слово не расходилось с делом. 25 ноября 1970 г. Мисима с четырьмя своими сообщниками, принадлежавшими к так называемому "Обществу щита", пошли на крайнюю меру, стремясь поднять солдат токийской базы сил самообороны Итигатани на вооруженное выступление с целью повернуть Японию на путь милитаризации. Проникнув в штаб командующего восточным военным округом генерала Масуда Канэтоси, заговорщики под дулом пистолета заставили его собрать один из полков базы у здания, в котором они находились. После этого Мисима выступил по микрофону перед солдатами с речью, призывавшей к отмене конституции 1946 г. и восстановлению в японцах «национального самурайского духа». Он говорил: «Мы надеемся, что сегодня именно в „силах самообороны" сохраняется дух истинной Японии, истинных японцев, дух бусидо. Однако... армия лишена своего имени - все это привело к тому, что разлагается дух японцев и падает их мораль».

Призывы Мисима «погибнуть всем ради пересмотра антинародной конституции» не увенчались успехом. Слушатели остались равнодушными к речи потомка самураев. Одни зевали, другие ругались, посылая Мисиму к "япона мать". Результатом этой неудачи явилось харакири, произведенное в соответствии с правилами средневековой самурайской этики Мисима и его другом Морита Хиссё. Вслед за Мисима и Морита еще семь человек в Японии последовали их примеру, сделав харакири во имя возрождения великояпонского духа, веры в «чистоту и верность идеала самурая». Убыль для 120 миллионов японцев не такая уж большая.

Но были во время реформы Мэйдзи и сдвиги. Появилась конституция и парламент (1889). Проявлялась довольно удивительная веротерпимость - еще тогда в Токио действовали два православных храма, в которых позже, во время русско-японской войны 1904-1905 годов проводились молебны за победу русского оружия ! Победы не было, но и храмы не закрыли.

Казенный учебник пишет о реформах Мэйдзи так:

"Не в силах противостоять нараставшему военнополитическому давлению западных держав, Япония была вынуждена провести широкомасштабные реформы, имевшие своей целью создание современного индустриального государства. Реформы, носившие революционный характер, были облечены в идеологическую оболочку возврата к традиционным ценностям, к правопорядку древности, т. е. «реставрации» власти императора, отодвинутого на второй план при сёгунах. Бурное промышленное развитие, широкое заимствование достижений западной цивилизации, при котором, однако, удалось сохранить национальную идентичность".

      Все правильно - но, скучно, девушки.

Я бы хотел остановиться на некотором парадоксе. Самураи с детства воспитывались в духе верности долгу, бесстрашию, личной храбрости, мужеству, отсутствию страха смерти. Казалось бы, такой армии было бы невозможно противостоять. Казалось бы... А вместо этого Япония после первого контакта с португальцами (они появились в 1542 - португальские миссионеры принесли в Японию огнестрельное оружие, сами самураи никогда бы не дошли до этого своим умом, и еще принесли христианство) очень быстро испугались. Несколько десятков лет японцы всячески пытались сдерживать европейскую экспансию - даже и не военную, а только торговую и культурную (даже как-то в 1597 году запретили менять веру и казнили 26 францисканцев в качестве предупреждения), но в 1639 году больше не выдержали христианского напора, всех иностранцев изгнали и объявили полную изоляцию Японии от остального мира. А потом многократно терпели поражения от западных сил (да и от СССР - достаточно вспомнить Хасан и Халкин-Гол), из коих самым сокрушительным было поражение в 1945 году, в том числе и разгром Квантунской армии советской армией.

kamikadzeА ведь самурайский дух был возрожден в полную меру в императорской армии во второй мировой войне. Всем известны камиказде - летчики-самоубийцы, которые взлетали на самолетах-бомбах без посадочного шасси и искали ближайший американский авианосец или другой корабль, чтобы хоть не зря тратить дорогое топливо. Камиказде означает "божественный ветер" - так назвали ураган, который разметал флот внука Чингиз-хана Хубилая (два раза - в 1274 и 1281 г.), возглавлявшего главную часть монгольской империи - Китай (там была установлена китайская династия Юань), когда он пытался высадиться на Японских островах. Японские самураи, далекие потомки первых китайцев, высадившихся когда-то на островах, не признали родственников и добили уцелевших гостей.

Кроме камикадзе-летчиков, были еще люди-торпеды, люди-минные тральщики, и еще несколько военных специальностей разового героического действия. Когда камикадзе или человек-торпеда неслись к цели в полном отрешении глубокой медитации (это состояние нечто вроде эпматии при стрельбе из лука - об этом ниже), то зрелище, наверно, было прекрасным. Жаль, никто не видел.

Много ярких ритуалов исполняли самураи, которые должны были бы поднять их и так высочайший боевой дух на невиданную высоту и обрушить его оттуда на врагов, сокрушая их в полное ничтожество. Например - обряд кимотори, поедание печени пленных офицеров. Особенно этим прославились нынешние самураи в лагерях американских летчиков-военнопленных на Суматре. Дорого же им потом пришлось заплатить за эти трапезы. В целом же Япония терпела страшные поражения. Но вот почему? Прежде, чем ответить, я все же остановлюсь на доблестях самураев. Так как они описаны очень выпукло и славно, то нет смыла пытаться сделать это лучше, чем уже есть. И я ограничусь самой яркой подборкой, компендиумом на эту тему.

В космогонических воззрениях всех племён дальневосточного региона (ареала культурного влияния древнего Китая) Вселенная предстаёт как гигантский единый организм, продукт животворной биоэнергии (кит. - ци, или яп. - ки), бесконечно членящийся на несметное количество частей, которые образуют всевозможные органические и неорганические соединения. Человек, будучи одним из таких соединений, не может пребывать вне соединения высшего порядка, каким является коллектив - семья, род, клан, государство - и далее соответственно Азия, Мир, Вселенная. Человек является порождением всех соединений высшего порядка и порождающим для своих потомков для своих потомков и подчинённых. Таковыми являются постулаты, общие для синтоизма, буддизма и конфуцианства.

Участник подобного миропорядка должен был испытывать чувство благодарности ко всем "порождающим" и проявлять уважение к своим родителям, предкам и божествам рода, вышестоящим, правителю, далее к императору (тэнно) как к началу, скрепляющему нацию, и к его божественным предкам, формообразующим Вселенную. Синтоистская доктрина "государства как единого тела" (кокутай), главой которого является император, прекрасно дополнялась конфуцианским учением о "мировой семье", где классическая триада - Небо и Земля, порождающие человека, - соподчиняла по убывающей все звенья социальной структуры.

Практическим путем к осуществлению "долга благодарности" для самурая было следование пяти классическим "постоянствам": гуманности, справедливости, благонравию, мудрости и правдивости. Все эти добродетельные свойства, как известно, по конфуцианскому канону, призваны были регламентировать нормы важнейших отношений (го рин): между господином и слугой, отцом и сыном, мужем и женой, старшим и младшим и между друзьями.

Самурайская мораль предъявляла к буси серьезные требования для исполнения "он", развивающие абстрактные этические положения в стройную практическую систему. Прежде всего воин должен был воспитать в себе отрешенность от личного блага. Далее следовало претворить эту отрешенность в дух сознательного самопожертвования ради интересов долга. Личность, проникнутая духом самопожертвования и усвоившая закон чести должна была направить все силы на достижение всеобщего блага в рамках своего рода, клана и т.д. "Молодым людям следует совершенствовать свои качества воина так, чтобы у каждого была твердая уверенность: "Я лучший в Японии!" В то же время юный самурай должен ежедневно здраво оценивать свои занятия и быстро ликвидировать обнаруженные пробелы и недостатки. Кто не будет именно в таком смысле понимать самурайскую доблесть, ничего не сможет добиться", - учит бусидо.

Гордость и самоуважение самурая должны были проявляться не только в храбрости на поле боя, но и в стойкости, столь необходимой каждому в повседневной жизни:

"Даже в случайном разговоре самурай не имеет права жаловаться. Он должен постоянно контролировать себя, чтобы случайно не проронить словечка, уличающего в слабости. По случайному замечанию, произнесённому невзначай, можно догадаться об истинной природе человека", пишет Ямамото Цунэтомо.

Не приходится удивляться, что в феодальной клановой системе, где благополучие буси и его рода целиком зависело от расположения сюзерена, главным из всех "пяти видов человеческих отношений" раз и навсегда стала связь между господином и слугой. Хотя самураи воспитывались на дидактических конфуцианских хрестоматиях вроде "Двадцати четырёх почтительных сыновей Китая", верность господину часто брала верх над сыновней почтительностью и постоянно - над родительской любовью, относящейся к сфере "чувствительности". Предания о знаменитых самураях и литературные произведения, в которых правда переплетается с вымыслом, изобилуют примерами торжества вассального долга над узами родства и дружбы.

Сюжет заклания собственного сына (дочери, внука) ради спасения жизни или чести членов семьи сюзерена получил повсеместное распространение. И никогда ангел не останавливал руку японского Авраама.

В японском языке долг, чувство (сознание) долга обозначается словом "гири" (букв.: "справедливый принцип"), которое произошло от "гиси" - "верный вассал, человек чести и долга, человек благородства". Первоначально это слово означало простую и естественную обязанность по отношению к родителям, старшим, обществу, близким и т.д. Со временем термин "гири" распространился и на обязанность по отношению к господину. В силу этого слово "гири" стало объяснять такие поступки, как жертвование самураями жизнью ради феодала, жертвование родителей детьми и т.д. Выбор между долгом (гири) и чувствами (ниндзё) всегда должен был разрешаться в пользу долга.

Нечего и говорить о том, с какой радостью самурай приносил свою жизнь на алтарь служения великому закону гири. Быть щитом и мечом господина - в этом видели буси свой долг и единственную возможность следования своему Пути (До). Единственной же гарантией наилучшего выполнения долга, предначертанного самураю в его земной жизни, было овладение тайнами воинских искусств и через них - тайной мироздания, гармонического единства Неба, Земли и Человека.

Обучение самураев в клановых школах начиналось обычно с восьми лет и продолжалось до 15. После чего он считался готовым к подвигам. Педагогические требования бусидо добавляли к овладению искусствами еще и изучение литературы, истории, географии и т. д. . Однако самураи не слишком себя утруждали посторонними для военного дела дисциплинами. Специальные школы, в которых преподавались классическая китайская литература, изящные искусства и т. д., считались необходимым приличием только из подражания императорскому двору, где император находился в почетной ссылке (ссылка затянулась на почти все время сегунатов), но не более.

Само собой разумеется, что, будучи воинами, самураи должны были основное внимание военному ремеслу и признавать только его единственным занятием, достойным «благородного» человека, т. е. буси.

Отличительной особенностью всех японских видов военных искусств (бугай) являлось то, что основной акцент при овладении ими делался прежде всего на нравственно-моральную сторону и развитие «духовных способностей самурая», т. е. психической уравновешенности воина, а затем уже на формирование физически развитой личности.

Моральное содержание таких дисциплин, как кэндо (фехтование на самурайских мечах), кюдо (стрельба из лука) и т. д., показывается иероглифом, который в сочетании с другими звучал как «до», являясь основой этих слов, говорящей о нравственном принципе и имеющей также глубокую связь с религиозными аспектами жизни военного сословия.

Меч - это символ воинской доблести самурая. Дар богини солнца Аматэрасу. В нем - его душа. Потому самураи имели право на ношение двух мечей, что символизировало как бы двойную одушевленность буси. И меч самурая стоил целое состояние - мастера изготавливали каждый меч ( в производстве находились сразу несколько мечей) иногда до десяти лет, сваривая проковкой тонкие полосы из стали с разным содержанием углерода в лезвие и доводя число этих тончайших полос до десятков тысяч (в научном фильме о Японии говорилось даже о миллионе, но это уж чересчур! . Японские самурайские мечи не уступали дамасским клинкам и бодрый самурай на тренировках перерубал сразу три трупа. Или одного живого превращал в труп от плеча до седалища.

Так же как и кэндо, искусство стрельбы из лука (кюдо) включало в себя ряд религиозных элементов, было пропитано мистицизмом, что делает кюдо не похожим на стрельбу из лука в Европе видом военного мастерства. Многое в кюдо, по японским понятиям, выходило за рамки человеческого разума и не было доступно пониманию. Даже японскому. Считалось, что стрелку в этом полумистическом искусстве принадлежала лишь второстепенная роль, роль посредника и исполнителя «идеи», при которой выстрел осуществлялся как бы без его участия. Действия стрелка здесь имеют двуединый характер: он как бы стреляет и попадает но, с другой стороны, это обусловлено не его волей и желанием, а влиянием сверхъестественных сил. Стреляет «оно», «дух» или «сам Будда». Самурай не должен был думать в процессе стрельбы ни о цели, ни о попадании в нее - только: «оно» хочет стрелять, «оно» стреляет, и «оно» попадает.

Во время выстрела воин должен был обладать совершенным спокойствием, достигавшимся посредством медитации «Все приходит после достижения полного спокойствия», - говорили японские мастера стрельбы из лука. В дзэновском смысле это значило, что стреляющий погружал себя в беспредметный, несуществующий мир, стремясь к сатори (просветление при медитация). Просветление, по японским представлениям, означало одновременно «бытие в небытии, или положительное небытие". Только уйдя в состояние «вне себя», при котором самурай отказывался от всех мыслей и желаний, производилась «связь с небытием», из которого стрелок «возвращался снова в бытие» лишь после отлета стрелы к цели. Таким образом, единственным средством, ведущим к просветлению, являлись в данном случае лук и стрела, что делало бесполезными всякие усилия человека в работе над самим собой без этих двух элементов.

По указанию Токугава Иэясу в первые же годы после его прихода к власти было составлено "Уложение о самурайских родах" ("Букэ сё хатто"), определявшее нормы поведения самурая на службе и в личной жизни. Вторым сочинением, посвящённым воспеванию догматов бусидо, было житийное описание подвигов князя Такэда Сингэна в двадцати томах, авторство которого разделили Косака Дандзё Нобумаса и Обата Кагэнори. Несколько позднее появился труд Дайдодзи Юдзана (1639 - 1730) "Начальные основы воинских искусств" ("Будо сёсин сю"). И наконец, в 1716 г. вышли 11 томов книги "Сокрытое в листве" ("Хагакурэ"), ставшей "священным писанием" буси. Это любопытное произведение принадлежало Ямамото Цунетомо, монаху, а в прошлом самураю клана Сага на южном острове Кюсю. После смерти своего господина, даймё Набэсима Наосигэ, которому он верно служил десять лет, Ямамото принял постриг и всю оставшуюся жизнь посвятил обобщению догматов самурайской чести. Требования Бусидо сформулированы в "Начальных основах воинских искусств" Дайдодзи Юдзана:

      "Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть.
К смерти следует идти с ясным сознанием того, что надлежит делать самураю и что унижает его достоинство.
Следует взвешивать каждое слово и неизменно задавать себе вопрос, правда ли то, что собираешься сказать.

      Необходимо быть умеренным в еде и избегать распущенности.
В делах повседневных помнить о смерти и хранить это слово в сердце.
Уважать правило "ствола и ветвей". Забыть его - значит никогда не постигнуть добродетели, а человек, пренебрегающий добродетелью сыновней почтительности, не есть самурай. Родители - ствол дерева, дети - его ветви.
Самурай должен быть не только примерным сыном, но и верноподданным. Он не оставит господина даже в том случае, если число вассалов его сократится со ста до десяти и с десяти до одного.
На войне верность самурая проявляется в том, чтобы без страха идти на вражеские стрелы и копья, жертвуя жизнью, если того требует долг.
Верность, справедливость и мужество суть три природные добродетели самурая.
Во время сна самураю не следует ложиться ногами в сторону резиденции сюзерена. В сторону господина не подобает целиться ни при стрельбе из лука, ни при упражнениях с копьём.
Если самурай, лёжа в постели, слышит разговор о своём господине или собирается сказать что-либо сам, он должен встать и одеться.
Сокол не подбирает брошенные зёрна, даже если умирает с голоду. Так и самурай, орудуя зубочисткой, должен показывать, что сыт, даже если он ничего не ел.
Если на войне самураю случится проиграть бой и он должен будет сложить голову, ему следует гордо назвать своё имя и умереть с улыбкой без унизительной поспешности.
Будучи смертельно ранен, так что никакие средства уже не могут его спасти, самурай должен почтительно обратиться со словами прощания к старшим по положению и спокойно испустить дух, подчиняясь неизбежному.
Обладающий лишь грубой силой не достоин звания самурая. Не говоря уж о необходимости изучения наук, воин должен использовать досуг для упражнений в поэзии и постижения чайной церемонии.
Возле своего дома самурай может соорудить скромный чайный павильон, в котором надлежит использовать новые картины-какэмоно, современные скромные чашки и налакированный керамический чайник".

У добротного самурая имелись три ценности: меч, драгоценный камень (да и не такой уж драгоценный - яшма или нефрит) и зеркальце. Это зеркальце ... Ну, чисто как у папуасов. Хотя и тут была своя мистика, недоступная незамутненной папуасской детской радости детей природы, связанная с синто и все той же богиней Аматэрасу . Надо было контролировать глубину своей отрешенности, посматривая в зеркало.

 

То, чего недоставало самураям в канонах буддизма и конфуцианства, в изобилии давало воинам синто. Наиболее важными доктринами, которые бусидо почерпнуло из синтоизма - древней религии японцев, представлявшей собой сочетание культа природы, предков, веры в магию, существование души и духов, были любовь к природе, предкам, духам природы и предков, к стране и государю. В непосредственной связи с бусидо стояла также медитация дзэн, вырабатывавшая у самурая уверенность и хладнокровие перед лицом смерти, которые рассматривались как нечто положительное и великое, как мужественное вхождение в "му" - небытие.

Личный героизм самураев, жажда подвига и славы не должны были служить, по буси, самоцелью. Только - ради беззаветной верности своему дайме-сюзерену. Принцип верности был взят из синто, а самоотверженность вплоть до смерти - на буддийское убеждение в бренности всего земного, которое усиливало у самурая дух самопожертвования и не боязни смерти, и философию конфуцианства, сделавшую лояльность (верность вассала феодалу) первой добродетелью.

Верность по отношению к своему господину требовала от самурая полного отрешения от личных интересов. Однако верность вассала не подразумевала принесение ей в жертву совести самурая. Если верить бусидо, то оно не учило людей отказываться от своих убеждений даже для сюзерена, поэтому в случае, когда феодал требовал от вассала действий, идущих вразрез с убеждениями последнего, тот должен был всеми силами стараться убедить своего князя не совершать поступка, порочащего имя благородного человека.

Если это оканчивалось неудачей, самурай обязан был доказать искренность своих слов, прибегнув к самоубийству путём харакири. При всех других обстоятельствах бусидо призывало жертвовать всем ради верности. А если жертвовать уже было нечем, то всегда в запасе оставалось харакири - универсальная японская валюта..

Как видим, харакири было универсальным средством решения любых проблем. Тебя обидел начальник - ты в ответ делаешь себе харакири. Ты обидел - тоже самое. Не выполнил слова - харакири. Тебя "подставили" - опять харакири. Вытащил ненароком меч - тут же харакири. Не вытащил (а надо бы), что истолковали как трусость - харакири без всяких разговоров. На самом же деле, конечно, самурай был человек и ничто человеческое ему было не чуждо. В том числе - инстинкт жизни. Так что к харакири он прибегал не всегда, когда того требовал кодекс чести. А то самураи быстро бы себя извели.

Множество рассказов феодальной Японии повествует о беспрекословном повиновении господину и военачальнику этих японских рыцарей. В одной старинной истории рассказывается о некоем дайме, который с остатками разбитой неприятелем дружины оказался в безвыходном положении - на краю высокой скалы, окруженный со всех сторон самураями врага. Не желая сдаваться на милость победителя, даймё решил погибнуть, как полагается всякому мужественному воину. «За мной» - вполголоса сказал князь и бросился в пропасть. Все самураи немедленно последовали примеру своего господина, ни на минуту не задумываясь над приказом военачальника. Если дайме умирал сам по себе, то все его верные самураи должны были бы покончить с жизнью через сэппуку прямо на могиле.

Презрение к смерти самураи черпали в дзен-буддизме. Бытие в существующем мире признавалось дзэн лишь видимостью, а не действительностью. Внешний мир по буддийским представлениям, иллюзорен и эфемерен, он проявление всеобщего «ничто», из которого все рождается и куда все уходит, а жизнь в нем дана людям на время и подлежит возвращению, причем это может случиться в любой момент. Поэтому дзэн-буддизм учил человека не цепляться за жизнь и не бояться смерти. Концепция непостоянства всего существующего и призрачности жизни (мудзё-кан), выработанная под непосредственным влиянием буддизма, связывала все кратковременное с понятием прекрасного.

Смерть во имя исполнения долга считалась не только прекрасной, но и «настоящей жизнью». Ведь согласно буддизму жизнь вечна и смерть - лишь звено в вечной цепи перерождений, при которых каждое живое существо возрождается к жизни через определенный промежуток времени. Смерть индивидуума не означала конца существования его в будущих жизнях. Поэтому человек должен был безропотно подчиняться великому закону возмездия, своей карме (го) т. е., судьбе. По словам Томомацу Энтая, этим объясняется гибель многих воинов на полях сражений с улыбкой и словами буддийской молитвы на губах.

Да, самоценность земной жизни для ревностного буддиста любого толка была очень невелика. Дзэнский монах, крестьянин, веровавший в милосердие будды Амитабы, священник секты Тэндай и нищий отшельник, исповедовавший тантрическое учение Сингон, в равной степени считали жизнь иллюзорным кратковременным эпизодом в бесконечной драме Бытия. Еще в большей степени легко относились к смерти самураи.

С чем же сравнить
тело твоё, человек?
Призрачна жизнь,
словно роса на траве,
словно мерцанье зарниц.

В этом стихотворении дзэнского мастера Роана отражён не субъективный взгляд на действительность, а универсальная истина, не требующих никаких подтверждений. Именно такое представление о смерти было присуще и самураям, которые видели своё предназначение в том, чтобы "уподобиться опадающим лепесткам сакуры", погибнуть в бою, "словно яшма, разбивающаяся об утёс".

Смерть во имя долга стала восприниматься в самурайской среде как довольно трудный, но не лишённый эстетического наслаждения этап самосовершенствования.

О смерти много и прочувствованно рассуждали, смертью восторгались, к красивой смерти стремились. В чем то даже превосходили заунывных мистиков из Блоковского "Балаганчика". Хрестоматийными стали строки (если только эта история не миф) о самурае Уэсуги Кэнсин, который прежде, чем пасть от руки наёмного убийцы, успел продиктовать (как видно, убийце) такие строки:

Ни раем, ни адом
меня уже не смутить,
и в лунном сиянье
стою непоколебим -
ни облачка на душе…

      Речь идёт даже не о презрении к смерти, а о равнодушном отношении к ней, о естественном принятии небытия, ожидающего "по ту сторону добра и зла". Самураи превратили тривиальную религиозную догму в средство воспитания сверхчеловеческого бесстрашия.

Дайдодзи Юдзан писал:

      "Для самурая наиболее существенной и жизненно важной является идея смерти - идея, которую он должен лелеять днём и ночью, с рассвета первого дня года и до последней минуты последнего дня. Когда понятие смерти прочно овладеет тобой, ты сможешь исполнять свой долг в наилучшем и наиполнейшем виде: ты будешь верен господину, почтителен к родителям и тем самым сможешь избежать всех невзгод. Таким образом ты не только сможешь продлить свою жизнь, но и поднимешь собственное достоинство в глазах окружающих. Подумай, как непрочна жизнь, особенно жизнь воина. Уразумев это, ты будешь воспринимать каждый день как последний в своей жизни и посвятишь его выполнению важнейших обязательств. Не позволяй мыслям о долгой жизни завладеть собою, иначе погрязнешь в пороках и беспутстве, окончишь дни свои в позоре бесчестья".

Вроде бы не нуждается в доказательстве тезис о том, что воин, начисто лишённый страха смерти и видящий в смерти лишь дело чести, обладает в бою всеми преимуществами перед воином, судорожно преодолевающим естественные человеческие эмоции - чувство страха и инстинкт самосохранения. Вот именно вроде бы...

"Сокрытое в листве" ставит смерть в центре всех представлений о чести и долге самурая:

      "Бусидо - Путь воина - означает смерть. Когда для выбора имеется два пути, выбирай тот, который ведёт к смерти. Не рассуждай! Направь мысль на путь, который ты предпочёл, и иди!

      Каждое утро думай о том, как надо умирать. Каждый вечер освежай свой ум мыслями о смерти. И пусть так будет всегда. Воспитывай свой разум. Когда твоя мысль постоянно будет вращаться около смерти, твой жизненный путь будет прям и прост. Твоя воля выполнит свой долг, твой щит превратится в стальной щит."

В моральном кодексе самураев феодальной эпохи большое значение придавалось также катакиути - кровной мести, узаконенной бусидо в качестве вида нравственного удовлетворения чувства справедливости. Верность сюзерену требовала непременного отмщения за оскорбление господина. Конфуций по этому поводу сказал следующее: "Обиду надо заглаживать справедливостью". А что могло быть справедливее, чем отсечение головы обидчику?

Кроме верности и чувства долга одним из ключевых требований Бусидо была личная храбрость, несгибаемое мужество самурая, пример которого даёт нам биография Такэда Сингэна, исполненная в духе обычной японской сказки.

Как-то раз заклятый враг князя - Уэсуги Кэнсин пробился к шатру, где восседал Такэда. Занеся меч над головой Непобедимого, Кэнсин саркастически спросил, что тот собирается делать перед лицом смерти. Такэда хладнокровно отразил меч противника своим боевым железным веером и тут же, нисколько не изменившись в лице, сложил лирическое пятистишие. (Возможно это было пятистишие насчет "ни облачка на душе"). Подоспевшая охрана вынудила пристыженного Кэнсина удалиться.

Больше всего умиляет пристыженный удаляющийся асассин. В то время как по бусидо, обнажение (даже случайное) меча в доме дайме уже каралось смертью или приговором к харакири.

Но далее. По бусидо мужество, как некое благороднейшее свойство человеческой природы вообще, по конфуцианской формулировке, включает в себя также понятия "храбрость", "отвага", "смелость". Бусидо признавало только разумную храбрость, осуждая напрасный риск; неразумная, бесцельная смерть считалась "собачьей смертью".

Принцип скромности вырабатывался вследствие подчинённого положения рядовых воинов, невозможности для них поднимать голову перед своим господином. К скромности было близко также понятие "вежливость", подразумевавшее терпение, отсутствие зависти и зла. В лучшей своей форме вежливость приближалась, по конфуцианским понятиям, к любви.

Да, вежливость японцев - это нечто выдающееся. Когда я смотрел японский фильм об эпохе установления третьего сегуната, там самураи, ворвавшиеся в дом противника Токугава, говорили очень вежливо: "Господин, я с величайшим почтением и извинениями послан к тебе, ибо должен взять твою жизнь" - и отсекал тому голову. Иногда голова до отсечения успевала выразить что-то еще более вежливое ( вроде "Я безмерно благодарен за столь высокую и незаслуженную мною честь") по поводу своего отбытия в лучший из миров.

Душевное равновесие являлось идеалом бусидо, поэтому самурайская этика возвела этот принцип в ранг добродетели и высоко его ценила. Яркой иллюстрацией способности к самоконтролю самураев является обряд харакири, о чем уже говорилось. Но повторю: самоубийство через вскрытие живота считалось среди самураев высшим подвигом и высшим проявлением личного героизма.

Два примера сцен сэппуку.

Первый описывает секретарь английского посольства в Японии А.Б.Митфорд, приглашённый на церемонию в качестве одного из семи свидетелей-иностранцев. Харакири для генерала Таки Дзэндзабуро было утверждено императором по требованию правительства Англии в связи с приказом, отданным Таки Дзэндзабуро своим самураям в Кобэ (1868), открыть огонь по иностранцам. Митфорд подробно описал весь обряд харакири в своих "Рассказах о Древней Японии":

      "Мы (семеро иностранцев) были приглашены японцами в качестве свидетелей в хондо, центральный зал храма, где должна была проходить эта церемония. Это была очень впечатляющая сцена. Огромный зал с высоким сводом, опирающимся на тёмные деревянные колонны. С потолка спускалось множество тех позолоченных ламп и украшений, которые обычны для буддийских храмов. Перед высоким алтарём, там, где пол, покрытый прекрасными белыми коврами, поднимался над землёй на три-четыре дюйма, был расстелен алый войлочный коврик. Длинные свечи, расставленные на равных расстояниях друг от друга, озаряли всё вокруг призрачным и таинственным светом, настолько тусклым, что он едва позволял следить за происходящим.

      Семеро японцев заняли свои места по левую сторону от возвышения перед алтарём, а мы, семеро чужеземцев, были проведены направо. Больше в храме никого не было.

      Через несколько минут беспокойного ожидания в зал вошёл Таки Дзэндзабуро, крупный тридцатидвухлетний мужчина благородной наружности, наряженный в церемониальные одежды с особыми пеньковыми крыльями, которые одеваются по торжественным случаям. Его сопровождали кайсяку и трое официальных чиновников, одетые в дзимбаори - военные мундиры, отделанные золотом.

      Следует заметить, что понятие кайсяку означает не совсем то, что наш "палач". На эту службу выбираются только благородные мужи; во многих случаях эту роль исполняет кровный родственник или друг осуждённого, и отношения между ними соответствуют скорее отношением начальника и подчинённого, чем жертвы и палача. В этом случае кайсяку был ученик Таки Дзэндзабуро - он был выбран товарищами последнего из всего круга его друзей по причине высокого мастерства в фехтовании мечём.

      Вместе с кайсяку, по левую руку от него, Таки Дзэндзабуро медленно приблизился к японцам, и оба поклонились семерым свидетелям. Потом они подошли к нам, и приветствовали нас таким же образом - возможно, даже с большим почтением. В обоих случаях ответом был такой же церемонный приветственный поклон. Медленно и с огромным достоинством осуждённый поднялся на возвышение перед алтарём, дважды низко поклонился ему и присел на войлочном коврике спиной к алтарю. Кайсяку склонился по левую сторону от него.

      Один из трёх провожатых выступил вперёд, вынул подставку, подобную той, какая используется для подношений в храме, на которой, обёрнутый в бумагу, лежал вакидзаси - японский короткий меч, или кинжал, длиной в девять с половиной дюймов; края и кончик этого меча остры как бритва. Поклонившись, он протянул его осуждённому, который принял его обеими руками и почтительно вознёс над головой, после чего положил его на пол перед собой.

      После ещё одного глубокого поклона Таки Дзэндзабуро, голосом, выдававшим ровно столько чувств и колебаний, сколько можно ожидать от человека, делающего мучительное признание, он без единого признака эмоций на лице и в движениях, произнёс следующее:

      "Я и только я отдал непосредственный приказ стрелять в чужеземцев в Кобэ, и сделал это ещё раз, когда они пытались скрыться. За это преступление я вскрываю себе живот и прошу присутствующих оказать мне честь и стать свидетелями этого".

      Вновь поклонившись, говоривший позволил своей накидке соскользнуть с плеча и остался обнажённым до пояса. Очень аккуратно, как велит обычай, он подобрал рукава под колени, чтобы не упасть на спину, ибо благородный японский аристократ должен, умирая, падать лицом вперёд. Не спеша, крепкой рукой он поднял кинжал, лежащий перед ним; он смотрел на него с грустью, почти с любовью. Он на миг остановился - казалось, он в последний раз собирается с мыслями, - а потом вонзил кинжал глубоко в левую часть живота и медленно провёл его вправо, после чего повернул лезвие в ране, выпуская наружу небольшую струйку крови.

      Во время этих невыносимо болезненных действий ни один мускул на его лице не пошевелился. Вырвав кинжал из тела, он наклонился вперёд и вытянул шею; лишь сейчас на его лице промелькнуло выражение страдания, но он не издал ни звука. В этот миг кайсяку, который до того сидел в глубоком коленопреклонении слева от него, но внимательно следил за каждым его движением, поднялся на ноги и, выхватил меч и поднял его в воздух. Мелькнуло лезвие, раздался тяжёлый, глухой удар и звук падения: голова была отсечена от тела одним ударом.

      Наступила мёртвая тишина, нарушаемая только отвратительными звуками пульсирующей крови, выбрасываемой неподвижным телом, лежащим перед нами, которое лишь несколько минут назад было отважным и рыцарственным мужчиной. Это было ужасно. Кайсяку низко поклонился, протёр свой меч заранее приготовленным клочком бумаги и сошёл с возвышения. Обагрённый кровью кинжал был торжественно поднят как кровавое свидетельство экзекуции.

      Двое представителей Микадо покинули свои места, подошли к тому месту, где сидели мы, и попросили нас быть свидетелями того, что смертный приговор, вынесенный Таки Дзэндзабуро, был надлежащим образом приведён в исполнение.

      Церемония завершилась, и мы покинули храм".

Второй пример.

Сакон, которому было 24 года, и Наики - 17 лет - за несправедливость по отношению к отцу решили отомстить обидчику - сёгуну Иэясу Токугава. Однако они были схвачены, как только вошли в лагерь Иэясу. Старый генерал был восхищён мужеством юношей, осмелившихся покуситься на его жизнь, и отдал приказ позволить им умереть почётной смертью. Их третьего, самого младшего брата Хатимаро, которому было всего восемь лет, ждала та же участь, поскольку приговор был вынесен всем мужчинам их семейства, и троих братьев сопроводили в монастырь, где должна была состояться казнь. До наших дней сохранился дневник врача, присутствовавшего при этом и описавшего такую сцену:

      "Когда приговорённые присели в ряд для отправления последней части экзекуции, Сакон повернулся к самому младшему брату и сказал: "Начинай первым - я хочу убедиться, что ты сделал всё правильно". Младший брат ответил, что он никогда не видел, как проводят сэппуку и поэтому хотел бы понаблюдать, как это сделают они, старшие, чтобы потом повторить их действия. Старшие братья улыбнулись сквозь слёзы - "Отлично сказано, братишка! Ты можешь гордиться тем, что ты сын своего отца" - и усадили его между собой. Сакон вонзил кинжал в левую часть живота и сказал: "Смотри! Теперь понимаешь? Только не вводи кинжал слишком глубоко, не то можешь опрокинуться назад. Наклоняйся вперёд и твёрдо прижимай к полу колени". Найки сделал то же самое и сказал малышу: "Держи глаза открытыми, иначе будешь похож на умирающую женщину. Если кинжал застрянет внутри или тебе не будет хватать силы, наберись смелости и постарайся удвоить свои усилия, чтобы провести его вправо". Мальчик смотрел то на одного, то на другого, а когда они испустили дух, он хладнокровно вскрыл себе живот, чуть не перерезав себя пополам, и последовал примеру тех, кто лежал по обе стороны от него".

Причем чем более короткой оказалась жизнь, тем более прекрасной она была. В качестве аналогии обычно приводилось цветение вишни-сакуры, опадание лепестков розы, испарение капель росы с поверхности листа при утреннем солнце. Так все красиво - и так мимолетно. Краткая жизнь, завершенная исполнением долга и смертью ради императора, особенно путем сэппуку, была поистине эстетически прекрасной.

Только в Японии была возможна книга "Самоучитель воспитания для смерти за императора". Летчики-камикадзе перед вылетом благородно сидели, возвышенно пили согретое сакэ, вежливо говорили о великом счастье скорого ухода с мягкой улыбкой исполненного долга. Кто пообразованней, цитировал строки из буддийского канона о бренности всего сущего, об иллюзорности реальности, о великой искусительнице майе (нечто вроде миража, фата-морганы). С добавлением чисто японских красивостей о "вечности в чашечке цветка" Камикадзе мечтали об этом с такой же страстью, как русский о скорой выпивке.

"Путь самурая есть одержимость смертью. Подчас десятеро противников не в силах одолеть одного воина, проникнутого решимостью умереть. Великие дела нельзя совершить в обычном состоянии духа. Нужно обратиться в фанатика и пестовать страсть к смерти. К тому времени, когда разовьётся в человеке способность различать добро и зло, может быть уже слишком поздно. Для самурая надо всем довлеют верность господину и сыновняя преданность, но единственное, что поистине нужно ему, - одержимость смертью. Если одержимость смертью достигнута, верность господину и сыновняя преданность придут сами собой - гласит "Сокрытое в листве".

Смерть превратилась в высшую форму добродетели. Оскорбивший добродетель должен погибнуть. Не сумевший отстоять добродетель тоже должен погибнуть. Это так же нормально, как восход солнца и наступление ночи, как любой закон природы. Поэтому кровавая вендетта и массовые избиения вражеских солдат были для самурая так же естественны, как и массовые самоубийства в связи с поражением или индивидуальное харакири.

И вот может показаться, что армия, состоящая из самураев, должна с легкостью разбивать любую другую армию. Что ей просто суждено завоевать весь мир. Кто может сопротивляться бесстрашному и бесстрастному буси, который с одинаковым наслаждением убивает сам или сам умирает? Ведь самурай - это совершенный боевой биоробот для убийства, идеальная машина войны.

Но нет, ничего подобного. К примеру, в 1592 году армия сегуна Хидэёси вторглась в Корею и за несколько недель захватила Сеул; однако уже на следующий год они были отброшены назад более сильной армией Китая. Хидэёси упорствовал и не сдавался до последнего поражения и вывода войск из Кореи в 1598 году. В том же году он умер. Хотя должен был бы сделать себе харакири, чтобы смыть позор поражения. Не успел, как видно.

Маленькая Корея потом была присоединена к Японии ( в 1910 году). И легко, как нож в масло, вошли японские войска в 30-х годах ХХ века в рыхлый желеобразный северный Китай, раздираемый гражданской войной, и даже основали там свое марионеточное государство Манчжоу-Го, которым управлял до 1945 года последний китайский император Пу И. Уж и позверствовали они в Китае ! Это на европейский взгляд. Сами китайцы тоже ведь именовали смерть белой радостью, так что ничего необычного не заметили. Как бы очередная зима, идет снег, белая радость. Не заметили даже убыли населения, так как никакой демографической статистики не имели. Но все эти самурайские победы были так кратковременны... Как жизнь самурая.

Да, есть в этом загадка. Мы попытаемся ее разгадать в следующем выпуске.

Комментарии

Добавить изображение