ОТВЕТЫ Я. РУБЕНЧИКУ О ШОСТАКОВИЧЕ

Яков Рубенчик

USA - Monday, December 23, 2002 at 22:34:41 (CST)

Уважаемый Дмитрий!
В Вашей статье много интересного. Есть над чем задуматься и есть о чем спросить. А желание задавать вопросы появляется лишь тогда, когда налицо что-то новое, в частности, в области шостаковичеведения. Ведь сочинения культоносцев о Шостаковиче никаких вопросов не вызывают, поскольку ответы известны заранее.

 

Спасибо.

Но прежде, чем перейти к вопросам, хочу заметить, что, наряду с объективностью статьи в целом, категорически возражаю против приписываемого мне поливания Шостаковича помоями. То, что я писал о Шостаковиче и его музыке, ограничивалось изложением фактов, скрываемых в писаниях служителей культа, а также ссылками на высказывания о Шостаковиче известного Вам В. Суслина. А мои оппоненты, которых факты не устраивали, не будучи в состоянии их опровергнуть, оскорбляли меня, а сами факты старались превратить в помои.

 

Уважаемый Яков,

Пожалуйста, напомните: что именно Вы написали о музыке Шостаковича? Что же касается фактов”, то они, как известно, вещь упрямая. У Вас же в отношении Шостаковича произошла некоторая аберрация: Вы много и часто ссылаетесь на тексты людей, писавших о Шостаковиче (С. Хентова, С. Волков и др.), но совершенно игнорируете тексты самого Шостаковича. (Не потому ли, кстати, что из них Вам решительно нечего извлечь?) При этом, помнится, Вы сами оценили тексты С. Хентовой крайне негативно; что же касается текстов С. Волкова, то им крайне негативную оценку давали многие. (Надеюсь, что вскоре будет опубликована справедливо резкая рецензия Михаила Лидского на новую книгу С. Волкова “История культуры Санкт-Петербурга: с основания до наших дней”.)

Теперь — об “обливании помоями”. Вот Вы всё не можете успокоиться по поводу количества Сталинских премий, полученных Шостаковичем. Но подаёте Вы это так, будто Шостакович выклянчивал эти премии и интриговал, чтобы они не дай бог не достались другим. Сталинские премии утверждал соответствующий комитет, а не Шостакович (он в данном случае объект, а не субъект). И потом: если один автор сообщает одно число полученных Шостаковичем Сталинских премий, а другой — другое, то, опять же, это не проблема Шостаковича, а проблема данных авторов. Вот с ними Вам бы и следовало разобраться — а Шостакович-то здесь при чём?..

Теперь вопросы. Если знак вопроса не стоит, то нужен Ваш комментарий. Вы написали, что талант Шостаковича был сравним с талантом Эйзенштейна, Ал. Толстого. Это что — высшая похвала? Ведь их никто гениями не называл и к гениям не причислял?

 

Это, возможно, и не высшая похвала, но всё же похвала весьма высокая. По-моему, талант Эйзенштейна и Ал. Толстого неоспорим. Заметьте, что гениями я их не называл ни разу. Как ни разу не назвал гением и Шостаковича. (Гениально одарённый не означает гений!)

Вы написали, что Шостакович — это Маяковский в музыке. В романсах Шостаковича это не прослеживается: конструкция стихов Маяковского — железная, а конструкция романсов Шостаковича — рыхлая и аморфная.

 

Я имел в виду не “конструкцию”, а содержание музыки Шостаковича, которое я сравнивал с содержанием поэзии Маяковского. И у того и у другого есть как величайшие достижения, так и глубокие провалы. Продолжаю считать, что по содержанию сравнение этих крупнейших художников правомерно.

Когда Вы “советский человек”, то Шостакович для Вас родной. Предположим, в этом Вашем состоянии Вы слушаете какую-то из симфоний (5-ю, 8-ю или 10-ю, по Вашему выбору).

 

Не угадали: предпочитаю Шестую — и только её!

Сможете ли Вы наслаждаться, т. е. воспринимать это сердцем и душою, или же только мозгами, т. к. Ваш двойник-музыкант будет стараться Вам мешать?

 

И тогда, когда я советский человек, и тогда, когда музыкант, произведения Шостаковича я всегда воспринимаю “сердцем и душою именно поэтому они мне, как правило, не нравятся. “Мозгами я никакую музыку вообще воспринимать не могу: “мозги” нужны только для прикладных операций (анализ гармонии, формы, инструментовки и т. п.).

Кстати, замечу: говоря об искусстве “сердцем и душою”, я лишь отвечаю в Вашем стиле, но сам подобных метафор всегда избегаю они абсолютно бесперспективны.

И тот же вопрос для 2
-го виолончельного концерта и “Казни Степана Разина”. Вопрос о получении наслаждения или хотя бы удовольствия.

 

Не люблю ни одно из этих произведений. Они меня не трогают.

Вы написали, что Шостакович оказался безумно-безгранично-зверски талантлив”. А как такие эпитеты могут сочетаться с отсутствием у него мелодического дара, с чем Вы согласны (я прочел это в одной из Ваших записей)?

 

Талант композитора вовсе не обязательно — и даже, я бы сказал, крайне редко — проявляется в мелодическом даре. Это легко объясняется, во-первых, тем, что история мелодии как феномена европейской музыки 2-го тысячелетия необычайно коротка (приблизительно конец XVIII начало ХХ вв.), а во-вторых, тем, что даже на этом кратчайшем отрезке музыкальной истории мелодия хотя и занимала главенствующее положение, но музыкальное содержание никогда не исчерпывалось ею одной.

У меня опубликована об этом статья в двух частях (см. здесь и здесь). Она вызвала утомительные споры и острое неприятие, хотя всё, о чём там говорится, — вещи общеизвестные и бесспорные для музыканта-профессионала, поскольку там в основном цитируется энциклопедия. (Только очень прошу Вас не поднимать здесь дискуссий на эту тему!)

Шостакович сочинил более 75 романсов (песен, муз. стихотворений). Как Вы относитесь к ним и оцениваете их значение с позиций весьма значительного композиторского пласта, с одной стороны, и отсутствия мелодического дара у композитора, с другой стороны?

 

Я не считаю, что вокальное творчество Шостаковича является его сильной стороной, но вовсе не потому, что у него не было мелодического дара, а потому, что основным средством его высказывания на протяжении всей жизни была симфония (то же касалось и Н.Я. Мясковского). [Кстати, я не совсем понимаю: что такое “муз. стихотворение”? Это такой жанр, да?..]

С другой стороны, можно назвать несколько по-настоящему гениальных композиторов, у которых с мелодическим даром тоже было не ахти: Скрябин, Форе, Дебюсси, Стравинский, Барток, Веберн, Мессиан и др. Ну и, прежде всего, конечно, Иоганн Себастьян Бах — чья сила не в мелодии, а в уникальном комплексе гармонии, полифонии, инструментовки, фактуры и общей линеарной пластики всей тканевой структуры, который — именно как комплекс — как раз и создаёт музыкальное содержание непреходящей ценности.

При всём при этом, вышеупомянутые композиторы (кроме, пожалуй, Скрябина) писали вокальную музыку в гораздо больших количествах, чем Шостакович, однако скромное мелодическое дарование им вовсе не мешало. Так, например, Веберн и Стравинский сочиняли вокальную музыку в додекафонной(!) манере — но это ведь превосходная музыка, и безо всякой мелодии. Почти нет мелодий широкого дыхания в романсах Форе и Дебюсси — однако от этого они вовсе не становятся менее пленительными (и, в конечном итоге, популярными)!..

Наконец, как говорится, романс романсу рознь”. Величайший мелодист Чайковский далеко не в каждом своём романсе предлагал россыпи непревзойдённых мелодий. Так, например, один из его лучших (и знаменитейших) романсов “Средь шумного бала” (слова А.К. Толстого) мелодически относительно беден — при этом само произведение вот уже полтораста лет не оставляет равнодушным практически никого, поскольку в нём акцентированы не мелодические, а совершенно иные “композиторские механизмы”. То же самое можно сказать о многих романсах Танеева и Рахманинова (хотя оба мастера — крупнейшие мелодисты)…

После сочинения оперы “Леди Макбет Мценского уезда” Шостакович периодически сообщал о своих намерениях писать оперы, а над некоторыми начинал работать. Всего им было сделано 13 таких заявлений (12 опер и 1 оперетта), но ничего написано не было, кроме незаконченной оперы “Игроки”. Как Вы считаете, какие причины, помимо отсутствия мелодического дара у композитора, могли мешать осуществлению этих оперных планов?

 

Самые разные могли быть причины. Основная, как мне кажется, — нехватка времени, которого на воплощение любого оперного замысла всегда требуется больше. Кроме того, работа над оперой — это вынужденное взаимодействие с множеством людей. Во-первых, у Шостаковича не было такого количества времени; во-вторых, он был интровертом — а потому общение с посторонними людьми было ему в тягость.

Не смогли ли бы Вы кратко охарактеризовать отношение россиян (не “новых русских”!) в настоящее в

ремя к музыке Шостаковича? Наблюдаются ли признаки падения интереса, могущие подтвердить Вашу гипотезу о будущем музыки Шостаковича?

Здесь я воспользуюсь случаем и отвечу на выпад Нестора, который почему-то решил, что моя гипотеза непременно имеет характер прогноза. Разуверьтесь: это не прогноз — просто мне так кажется.

Теперь — об интересе. К сожалению, в нынешнее время интерес именно к музыке Шостаковича отследить нелегко, поскольку наблюдается почти полное падение интереса ко всей академической музыке вообще — в особенности к музыке ХХ века. Шостаковича не исполняют точно так же, как Прокофьева, Мусоргского или Глинку. (Так или иначе, Чайковского и Рахманинова исполняют явно чаще.) Кроме того, я и не отслеживаю исполнений Шостаковича — мне они сегодня больше не интересны.

А в новые “исполнительские концепции” его музыки я просто не верю.

* * *

ПРИЛОЖЕНИЕ
Николай Мясковский о Дмитрии Шостаковиче:
высказывания разных лет

На демонстрации сочинений (ленинградских композиторов-консерваторов) я не был — слышал только, что это было очень убого, причём не понравилось ничего, даже симфония Шостаковича. [Симфония № 3, “Октябрю”.] Но с этим я не согласился. Он потом ко мне зашёл и ещё раз сыграл симфонию, и у меня определённо укрепилось о ней хорошее мнение. Письмо Асафьеву, 26 февраля 1926 г.

Правда, что Вы обещали Шостаковичу как-нибудь перестроить его жизнь — с кино на педагогику? Если действительно это в Ваших силах — обязательно сделайте что-нибудь. Яворский тоже очень просит Вас. 28 февраля 1926 г.

[О Камерной симфонии Гавриила Попова.] Но какое же сравнение всё же с Шостаковичем! Вы знаете, что я его музыку не очень люблю. Но он берёт за живое — им не любуешься и не следишь за его шутками с таким интересом, как у Попова, но его музыка просто и непосредственно захватывает. Я плевался на репетициях “Октябрю” — это было так же мерзко, как репетиции Стравинского, но в концерте вещь эта меня просто потрясла — так всё сильно, так всё на месте, так лаконично и вместе с тем интересно и законченно сказано. Неприятный мальчишка, но действительно крупный талант. 28 декабря 1927 г.

Не так давно здесь был концерт из неизвестных мне сочинений ленинградцев. Я был огорчён. “Самарканд” Дешевова показался мне настолько убогим, а Симфония (№ 3) Щербачёва в целом вызвала ощущение какого-то запоздалого снобизма и сплошной ужимки, а инструментован [хорошо], и ритмичен, и мелодико-полифоничен, и даже гармоничен […] Как всё-таки, после всего щербачёвского мастерства и выдумок оркестровых, творчески и ярко, без крикливости, звучит оркестр Шостаковича! Предпочитаю. 6 апреля 1932 г.

За Вашим отъездом здесь произошло одно крупное музыкальное событие: была оркестровая проба оперы Шостаковича “Леди Макбет Мценского уезда”. [Оркестровая проба в Муз. театре им. Немировича-Данченко. Московская премьера оперы состоялась 24 января 1934 г.] Надо сознаться — ошеломляюще здорово, хотя и мучительно временами. Оркестровка тоже необыкновенная, хотя так же, как у Франсе, крикливая (трубы верещат беспрерывно). Письмо Прокофьеву, 21 июля 1933 г.

Музгиз. Вечером концерт Гаука. Шостакович — Третья симфония — странно, но интересно. Фортепианный концерт — блестяще, с обывательщиной. Сюита из балета “Болт” — ослепительно, но с дурно-пахнущими номерами. Дневник Мясковского, 9 декабря 1933 г.

Репетиция концерта Хайкина на Радио: …вечером — “Катерина Измайлова” Шостаковича — гениально и театрально; умопомрачительная оркестровка. 24 января 1934 г.

Опять приехал с Николиной Горы, измученный шумом стройки. Читаю “Анти-Дюринг”. Новые сочинения Шостаковича — Прелюдии, Фортепианный концерт — оставляют впечатление карикатуры на что-то знакомое. 30 июля 1934 г.

Приехал с Николиной Горы. Концерт Гаука (Парк культуры)… “Болт” Шостаковича — здорово, но тривиально. 30 августа 1934 г.

Смотрел виолончельную сонату Шостаковича — превосходно. 29 марта 1935 г.

Концерт Себастьяна: …Франк — Симфония и Шостакович — фортепианный концерт (Оборин) — всё почти превосходно. 5 октября 1935 г.

Концерт Себастьяна: Симфония Хренникова — хорошо, хотя несамостоятельно (Шостакович). 11 октября 1935 г.

Большой театр: “Светлый ручей” (балет) Шостаковича — банально, инструментовано крикливо. 3 декабря 1935 г.

Во внешнем мире открыто ничего ещё не произошло, то есть в концертах, а в композиторских кельях выросли кое-какие плоды: …Шостакович кончил грандиозную (30 минут!) первую часть [Четвёртой] симфонии, по словам Шебалина, оркестрованную ослепительно… Письмо Прокофьеву, не позже 6 декабря 1935 г.

Опять на “Светлом ручье” — с музыкой мирюсь, но опять разболелась голова. Дневник Мясковского, 12 декабря 1935 г.

Недавно слушал “Светлый ручей” Шостаковича. До чего это слабо! Письмо Прокофьеву, 12 декабря 1935 г.

Концерт А. Орлова: Чайковский — Третья симфония и музыка к “Снегурочке”; кое-что занимательное (в пляске “скоморохов” — наглая труба — словно из Шостаковича (фортепианный концерт). Дневник Мясковского, 16 апреля 1936 г.

Шостакович до того затравлен дискуссиями, что снял исполнение новой (Четвёртой) симфонии — монументальной и ослепительной. Какой позор для нас — современников. 11 декабря 1936 г.

Играли (у Ламма) Четвёртую симфонию Шостаковича (в восемь рук) — сочинение изумительное: “новый мир”, хотя и не всегда из доброкачественного материала. Поразительное чувство меры и колоссальное дыхание. 22 декабря 1936 г.

Хожу на репетиции Пятой симфонии Шостаковича. Лучше всего первая и третья части, вторая — малерично [т. е. в духе Малера] (в характере менуэтов и лендлеров), четвёртая — хлёстко, хорошая середина, но конец — плохой. D-dur’ная отписка [т. е. в ре-мажоре]. Пёстро по стилю, но всё-таки отлично. Инструментовка — дьявольская. 23, 24, 26, 28 января, 2 февраля 1938 г.

Концерт Гаука: опять [Пятая] симфония Шостаковича — слушал конец как бы с авторской точки зрения, кажется, помирюсь. 11 февраля 1938 г.

Беседа с Голубевым об усовершенствованиях во второй симфонии, беспощадно и несправедливо обруганной Шостаковичем. 5 декабря 1938 г.

[Евгений Кириллович Голубев (1910–1988) — композитор, педагог; ученик Мясковского. Профессор Московской консерватории с 1947 г. Нар. артист РСФСР (1966). Среди учеников: Татьяна Николаева, Александр Холминов, Альфред Шнитке, Андрей Эшпай и др.]

В концерте Штриммера слушал виолончельную сонату Шостаковича — отлично. 4 февраля 1939 г.

“Декада советской музыки”: …Шостакович — Шестая симфония — блестяще и интересно в каждой части, но целого не почувствовал. 10 декабря 1939 г.

…перестал реагировать на обиды исполнителей, запрещено, мол, и всё… Единственно, где ещё себя немного понимаешь, это в квартете: там хоть всё артистично, а у дирижёров — ну их всех подальше. Я в этом плане иногда задаю себе вопрос: в чём здесь секрет? Особо сложной музыки я больше не пишу, и всё же — чепуха. Неужели психологический мир так чужд этому народу? Ну, а что в нём, в этом мире, такого особенного? Непонятно мне. Неужели мой мир сложнее мира Шостаковича? Я не сравниваю музыки (его Пятую симфонию я считаю гениальной), но когда Гаук играет его Пятую симфонию, они делают вид, что всё понимают, и симфонию как-то доводят, а когда Гаук пыхтит над моей Семнадцатой симфонией, я чувствую, что ни он ничего не понимает и не чувствует, ни слушатели, а между тем та же симфония, играемая нами (в хорошем ансамбле) в восемь рук, производит определённое и нужное мне впечатление. Инструментована она обычно, нисколько не хуже, а вероятно, даже и лучше других моих вещей. Ничего не понимаю. Ничего не сравнивая, я вспоминаю два явления: Первую симфонию Бородина — понятую сразу, несмотря на её новизну, и Первую Чайковского — не понятую вначале никем, несмотря на простоту её средств. Опять психология? Странная вещь искусство и люди. Письмо Асафьеву, 18 февраля 1940 г.

Слушал новый фортепианный квинтет Шостаковича — очень впечатляющее, хотя неровное сочинение. Кончается миловидными фразками в венской манере (Шуберт).Дневник Мясковского, 22 октября 1940 г.

Была сессия Комитета по государственным премиям. Одно, кажется, сочинение бесспорно — Седьмая симфония Шостаковича. 4 марта 1942 г.

Ездили в Ереван. Четыре беззаботных дня — музеи, записи песен Комитаса, Севан и т. п. Три раза слушал Седьмую симфонию Шостаковича (две репетиции и концерт) — сильная первая часть, отличная музыка во всех других, но непомерно растянуто. Дневник Мясковского, 14 июля 1942 г. Симфония по материалу и стилю ровнее, чем другие, но и Пятая и Шестая в разных отношениях лучше. Письмо Прокофьеву, 14 июля 1942 г.

Вечером у Нечаевых: Шостакович показал свою новую сонату [Соната № 2 для фортепиано, посв. Л.В. Николаеву] — очень интересно, но в двух первых частях слишком аскетично по звучности; варьяции — превосходные. Дневник Мясковского, 8 апреля 1943 г.

Концерт Рахлина: Седьмая Шостаковича — масса разглагольствования, но всё время непосредственность музыкальной речи и необыкновенно пластичный оркестровый язык. 13 апреля 1943 г.

Вечером у Книппера Шостакович показал Восьмую симфонию — интереснейшее сочинение, но своеобразно трудное, очень трагическое, несмотря на просветлённый конец. 15 сентября 1943 г.

Генеральная репетиция Восьмой симфонии Шостаковича — полное разочарование. 3 ноября 1943 г.

Концерт Мравинского: Восьмая симфония Шостаковича — гораздо лучше, чем вчера, но всё-таки много уязвимого: неяркие темы, нудная четвёртая часть, неуклюжая форма финала с неприятной реминисценцией из первой части. Но, в общем, очень значительно — трагедийность экспрессионистичная. 4 ноября 1943 г.

На днях опять слушал Восьмую симфонию Шостаковича — не увлёкся, что-то в ней чуждо. 12 ноября 1943 г.

…Шостакович написал превосходное фортепианное трио… 13 сентября 1944 г.

На днях Шостакович показал Второй квартет — превосходное сочинение. 21 октября 1944 г.

В Союзе [композиторов] исполнялось Трио и Второй квартет Шостаковича — очень хорошо, хотя неровно… Второй квартет и Трио Шостаковича в Большом зале консерватории не прозвучали — мрачно и надрывно вышло. 9, 28 ноября 1944 г.

Самосуд сыграл как-то Восьмую симфонию Шостаковича — очень плохо и даже нелепо. 8 октября 1945 г.

Шостакович показал Девятую симфонию — не понравилось. 12 октября 1945 г.

Сейчас слушал по радио из Ленинграда Девятую симфонию Шостаковича — впечатление не улучшилось; звучит визгливо. 3 ноября 1945 г.

В концерте с Девятой симфонией Шостаковича — понравилось больше, чем ожидал. 20 ноября 1945 г.

Ещё раз [слушал] Девятую симфонию Шостаковича — понравилось меньше. 23 ноября 1945 г.

Разговоры о музыке в Комитете по [государственным] премиям. Бестактные выступления Шостаковича по поводу “Бэлы” Ан. Александрова и Оратории Голубева. 5 апреля 1947 г.

Зашёл Шостакович, показавший замечательные песни и ансамбли на еврейские тексты и очень интересный скрипичный концерт. 30 ноября 1948 г.

Слушал новую кантату Шостаковича “О лесах”. Очень просто, но свежо и ярко; прелестно звучит в голосах и, конечно, в оркестре. 26 ноября 1949 г.

Цит. по: О.П. Ламм. Страницы творческой биографии Мясковского. М., Советский композитор, 1989.