ОПЫТ ПРАВОСЛАВНОЙ ЖИЗНИ В АМЕРИКЕ

Придите ко Мнъ всъ труждающiеся и обремененные, и Я успокою васъ.

Матфей, 11:28*

Город

 

Город, в котором мы поселились, местные жители называют изумрудным – “Emerald city”. “Волшебник изумрудного города” считается здесь земляком и изображения персонажей этого фильма можно видеть повсюду, в том числе, и на стенах домов. По обилию зелени и близости воды город этот напоминает другой Город - наш родной Киев. Так же расположен он “на семи холмах” и такие же спуски ведут к воде. Только вода здесь солёная, заливы, к которым устремляются крутые улицы, соединяются прямо с океаном. Крутизна этих улиц использовалась раньше по назначению – для транспортировки по желобам огромных брёвен, продукции основной промышленности этих мест. Но это было раньше, когда здесь ещё росли леса, а не небоскрёбы. Холмов в городской черте тоже было восемь, но отцы Города один из них посчитали лишним и решили снести. Дело это оказалось непростым, так как владелец одного из домишек, стоявшего как раз посередине холма, наотрез отказался переселяться. В нашем родном Киеве этот вопрос решили бы быстро и эффективно, а тут, при распоясавшейся демократии, с эгоистичным владельцем не могли справиться ни городские власти, ни самые опытные юристы. Тогда за решение проблемы взялись инженеры. Они пригнали бульдозеры, экскаваторы и скреперы и снесли весь высоченный холм за исключением малюсенького пятачка, на котором находился злополучный домик. Через короткое время непокорный владелец обнаружил себя и свои владения на вершине земляного столба, причём инженерную задачу ежедневного спуска и подъёма приходилось решать уже ему самому. К решению удовлетворительному ему прийти не удалось и обесцененное жилище было вскорости оставлено. Так инженеры-строители посрамили крючкотворов и политиков.

*Здесь и далее текст Евангелия цитируется по изданию:
Господа нашего Иисуса Христа Святое Евангелiе отъ Матфея, Марка, Луки и Iоанна на славянскомъ и русскомъ языкахъ, Изданиiе сорок четвёртое, Санктпетербургъ в сyнодальной типографiи, 1892.

 

Климат

 

Зелено в изумрудном Городе действительно круглый год, хотя климат здесь не тропический и даже не тёплый. Он у нас умеренный, морской. Зимой почти не бывает снега, природа заменила его дождями. От океана мы отделены каскадом гор, названных кем-то Олимпийскими. Несмотря на символическое название, никто не мечет на нас молний ни с горных вершин, ни с подступающих с океана облаков. Они вальяжно перетекают через хребты по ущельям и перевалам, пересекают заливы и обнаруживают себя перед ещ более высоким горным каскадом. Здесь, видимо, фантазия изменила первооткрывателям, эти горы так и были поименованы – Каскадными.

А облака, оказавшись запертыми меж двух горных цепей, отдают свою влагу местной флоре, а заодно и местной фауне. Мы относим себя к последней.

Травы, деревья и кусты впитывают проливающиеся на них капли дождя корнями и возвращают свою благодарность пышным цветением и круглогодичной зеленью. Мы же ничем, кроме одежды, влагу не впитываем и особой благодарности не чувствуем. Местные дожди редко бывают бодрящими, грозовыми, когда хочется после них прыгать по лужам и пускать кораблики по уносящимся вниз ручьям. Нет, у нас уж как зарядит, так зарядит. Пять лет назад был зафиксирован абсолютный рекорд – дождь лил девяносто три дня подряд. Где-нибудь в тропиках это считается нормальным. На одном из Гавайских островов есть место, где дождь идёт всегда. Но это там, далеко, плотность населения в таких местах обычно близка к нулевой. А здесь, посреди небоскрёбов, макдональдсов и прочих достижений цивилизации, такие природные явления кажутся неуместными. Оттого и процент самоубийств в нашем Городе относительно высок, если верить здешней статистике.

Но мы ни здешней, ни какой другой статистике не верим. Жизнь в Городе отнюдь не тусклая. Да и облака здесь гораздо красивее, чем где бы то ни было. Не думайте, что небесные пейзажи для голливудских фильмов снимали в Лос Аджелесе. Они были запечатлены здесь. Над Голливудом небо удручающе однообразное – голубое со смогом. И так – каждый день, круглый год. Вот где впору удавиться!

В голливудских же фильмах, если вы видите героиню, томно переводящую взгляд с предзакатных горяще-окаймлённых облаков на мужественное лицо героя, а ободрённый этим зовущим взг

лядом герой, одетый в пропотевшую шляпу и кожаные штаны, ловко выхватывает шестизарядный кольт и особым голливудским приёмом (навскидку и наповал) укладывает семерых соперников, знайте: единственно достоверная часть этой сцены снималась не в павильйонах Universal Studio, а на наших холмах.

Соборы

В нашем Городе есть два Русских Православных собора. Вообще русских и украинских церквей гораздо больше. Имеются и Православные церкви: и греческие, и сербская, и украинская, и эфиопская и несколько других. Но Русских Православных собора всего два. Они не похожи на американские церкви-клубы. Всем в Городе знакомы их скромные голубые купола.

Собор Святого Николая находится на горочке, в районе, называемом Capitol Hill. Собор Святого Спиридона разместился внизу, совсем близко от центра Города. Их разделяет расстояние в два километра, которое можно преодолеть пешком или на машине минут за десять. Ещё их разделяет автомагистраль, несущая бесконечный поток авто с севера на юг и обратно. Но рёв моторов и шуршание шин не проникает церковные стены и не нарушает благочестия. Стены храма – кирпичные, старинной кладки, хотя до петровских стандартов по толщине им далеко. Об этих стандартах автор слышал от своего деда, строителя дореволюционной закваски. Дед соборы не строил, поскольку был отчаянным безбожником, имел по закону Божьему тройку и тем закрыл себе путь к получению высшего образования в царской России. Диплом инженера-строителя он получил в Варшаве. От него-то автору и довелось узнать, что Пётр I, борясь с расточительством, повелел экономить стройматериалы. Под страхом строгого наказания царь запретил строить стены любых сооружений толще определённого стандарта. Стандартом же царь определил толщину не в полтора кирпича, но в полторы сажени.

Наш собор построен людьми ещё более бережливыми. Если бы стены были в полторы сажени, то прихожанам и разместиться внутри собора было бы довольно затруднительно. Наши стены потоньше будут петровских раза в четыре, не более аршина на глаз. Но службу свою несут исправно, звуки внешнего мира к нам не проникают, а случающиеся в Городе землетрясения не тревожат.

Русские Православные соборы разделены не только расстоянием и автомагистралью.

Святониколаевский собор относится к Русской Православной Церкви Заграницей (именно так и пишется – Заграницей, Outside of Russia). Русская Православная Церковь Заграницей не имеет ничего общего с большевистским режимом и их клевретами – Патриархом и священниками, продавшихся большевикам.

Правда, прихожане Святониколаевского собора в основном состоят из эмигрантов из недавнего СССР, тех, что родились и выросли при большевистском режиме. Служба в Святониколаевском соборе тоже ведётся не на заграничном, но на родном церковно-славянском языке.

Собор Святого Спиридона сохраняет дружественные отношения с московским Патриархатом, хотя относится к автокефальной церкви. Однако, богослужение здесь ведётся на английском языке. Паства тоже не имеет ничего общего с советским режимом. Она в основном состоит из старых политических эмигрантов, вытесненных неугомонными большевиками из Харбина за океан, а также их потомков. Большая часть из них не говорит по-русски, а если говорит, то нетвёрдо. Ещё и сейчас можно увидеть в нашем соборе лица стариков, будто сошедших с картины Ильи Ефимовича Репина “Торжественное заседание Государственного Совета 7 мая 1901 года”.

Монументальная картина эта, кстати, впервые покинула стены Русского музея в Санкт-Петербурге, чтобы предстать перед москвичами в том самом кремлёвском помещении, где заседают нынешние члены государственной думы. Наверное, для того, чтобы москвичи могли почувствовать разницу.

Женщины в Святониколаевский собор ходят с покрытой головой и в длинных платьях. В Святом Спиридоне обычаи не так строги, здесь чаще увидишь женщину в брюках, чем с косынкой на голове. Отец Вадим говорит: “Если человек пришёл к Богу, не всё ли мне равно, во что он одет”.

Святые и святыни

Собор Святителя Николая назван в честь одного из самых почитаемых на Руси святых. Его торжественный облик с белоснежной окладистой бородой знаком каждому с пелёнок. Храмов, посвящённых ему на Руси – не счесть. Особенно много их на Русском севере, ибо Святой Николай известен своим покровительством мореплавателям. “Кто на море не бывал, тот Богу не маливался”, - говорит русская поговорка. Там же, на Севере, услышано было автором: “От Архангельска до Колы – тридцать три Николы”. Кола – прежнее название Мурманска, по нему назван и полуостров. Тёзка нашего Собора – греческая Православная церквушка Святителя Николая в Нью-Йорке - была погребена под остатками одной из башен-близнецов 11 сентября 2001 года.

Святой Спиридон не так известен, хотя и возраста тоже почтенного. Жил он примерно в одно время с Николаем, только не в Малой Азии, а на Кипре. И епископом он тоже был, но не в Мирах Ликийских, а в городе Тримифунт.

Участвуя в работе Никейского Собора в 325 году, Спиридон удивил всех поистине евангельской мудростью. Как известно, Святая Троица – один из самых трудных постулатов христианской религии. Представить себе Единого Бога в трёх лицах доступно далеко не всякому просвещённому мыслителю и теологу. Святой Спиридон объяснил единство ипостасей Святой Троицы на примере обычного кирпича, состоящего, как известно, из стихий огня, земли и воды. В подтверждение своих слов епископ перекрестил кирпич, из которого тотчас вырвалось вверх пламя, вниз потекла вода, а в руках чудотворца осталась глина.

Святитель Спиридон похоронен в Тримифунте, а тело его чудесным образом сохранило свойства живой плоти. В Православном мире он известен как “ходящий святой”, говорят, что шёлковые туфли, обутые на его ступни, каждый год изнашиваются, и их заменяют новыми в день праздника этого святого.

Так ли это, автору доподлинно неизвестно, но в нашем соборе хранится икона другого православного святого – Германа Аляскинского - с заключенными в неё мощами. Стекло этой иконы по каким-то причинам всегда теплее, чем у других икон, в чём автор неоднократно убеждался, прикасаясь к ней губами. Явление это, само по себе необычное, могло бы стать предметом поклонения и укрепления веры местного христианского населения. Но отец Вадим не делает никаких попыток рекламы. Многие прихожане даже не подозревают об этом. Почему икона тёплая, никто не знает. Отец Вадим тоже не знает, но и не удивляется: значит, так нужно.

Имеется в нашем соборе и другая достопримечательность: старинная икона Святителя Николая. Икона многофигурная, в окладе из серебра и камней. Хранится она в соборе более сорока лет. На протяжении последних двух десятков лет икона эта вдруг стала непостижимым образом светлеть и постепенно превратилась из совершенно тёмной и неразбочивой в ясную, с хорошо различимыми ликами, фигурами и деталями. Причём, в течение этого времени икона не находилась в специальном месте, её сначала держали в затенённом киоте, потом переместили на более светлое место возле окна – процесс продолжается и по сей день, на наших глазах.

Ни священнослужители, ни паства этому особенно не удивляются и не обсуждают. В литературе о соборе никаких упоминаний об этом не имеется.

Так уж мы, смертные, устроены. Вот, если бы у нас в доме батареи стали сами по себе тёплыми, это – да, это было бы чудо. Мы тут же узнали бы об этом из многочисленных печатных материалов, таких, как газеты, научные журналы и счета за отопление.

Случись так, что картина Рембрандта ван Рейна “Ночной дозор”, хранящаяся в Амстердамском музее изящных искусств, прояснилась бы сама собой, без помощи реставраторов, а лица стоящих на переднем плане капитана Франса Баннинга Кока и лейтенанта Рейтенбурга вдруг просветлели, это было бы предметом удивления и восхищения. В музей стали бы стекаться огромные толпы.

В нашем же соборе – это рядовой факт и список прихожан по-прежнему невелик.

Под голубыми куполами

В собор ведёт два входа: первый – центральный, с двухстворчатой дверью, а второй – боковой, через арочную пристройку, в которой расположены колокола.

Внутри многое напоминает киевские соборы, только всё раза в три поменьше. Да и сам Город поменьше будет Киева раз в пять. Но это если по населению брать. А по площади – почти такой же. Многоэтажных жилых домов здесь нет, в основном или апартмент-комлексы на три этажа, либо двухэтажные частные коттеджики. Мы вообще живём в пригороде, за озером, в так называемом Истсайде, по-киевски – на Левобережье. Но, если дороги не загружены, добираемся на богослужение за четверть часа.

Доехав до собора, паркуемся тут же, поднимаемся по лесенке из одиннадцати ступенек и, перекрестившись, заходим. Небольшой прилавок справа от входа, здесь заведующий свечным ящиком выдаёт желающим свечи. Там же, на прилавке, можно взять брошюрки с описанием собора и порядка богослужения, а также оставить записки “О здравии” и “О упокоении” и заказать просфорки. По противоположную сторону от прилавка – вход на клирос. На клиросе располагается хор, которым руководит наш регент, Евгений Николаевич. Он белорус, но родился и вырос в Польше. Свободно говорит на нескольких языках, но на всех, включая родной польский, с акцентом.

Поведение людей внутри собора отличается простотой и непринуждённостью. Почти все знакомы, улыбаются друг другу, жмут руки, обнимаются, целуются. Дети находят себе прибежище на полу, где им предоставляется возможность играть или листать книжки. Редко когда детский плач нарушает тишину. Но зато дети отлично знают о наступлении причастия. Тут они в очереди – первые. Уморительные малыши и малышки, начиная от того возраста, когда ещё нетвёрдо держатся на ногах и кончая солидными шести-семилетними, важно наставляющими младших по возрасту в правилах поведения и скрещения рук на груди (правую – поверх левой), малюсенькой змейкой тянутся к священнику с золотым потиром и лжицей в руках, а, причастившись, степенно идут к подносам, где их ожидают малюсенькие пластмассовые чашечки со сладким вином и блюдо с нарезанным белым хлебом.

Воскресное богослужение начинается в половине десятого, а к четверти двенадцатого народ, отдав целование креста, вытекает из церкви и спускается в нижнее помещение. Там – по традиции – подаётся лёгкий ланч. Называется это официально “coffee hour”, но кроме кофе, вас приглашают отведать и других яств, от супов, салатов и бутербродов до печений и пирожных. Ланчи приготавливаются и раздаются добровольцами из прихожан. Возле стола раздачи стоит специальная корзинка, в неё принято класть доллар или два, но деньги эти не идут на возмещение расходов на еду. Они поступают в фонд церкви. Добровольцы всё делают за свой счёт.

Доходы собора довольно скромны. Их не хватает на содержание церковнослужителей. Поэтому все, кроме отца Вадима, имеют дополнительное место работы. Нам пришлось увидеть одного из них подвизающимся в не совсем подобающей священнослужителю роли мытаря. Святой отец стоял в будке и взимал мзду за парковку в аэропорту.

Прихожане жертвуют деньги в виде так называемых ежегодных pledge, а также во время богослужения. Обряд этот очень скромен. В плетёные подносы кладут купюры или конверты. Там можно увидеть купюры стоимостью в один доллар, редко – пять. В конвертах, очевидно, находятся чеки или относительно крупные купюры, которых жертвующие стесняются. Ибо завещано было нам, “чтобы милостыня твоя была втайнъ”.

Из своих скромных доходов собор находит возможным оказывать помощь тем, кто нуждается ещё больше.

Раньше мы помогали семинаристам Курской семинарии, а ныне посылаем средства Свято-Димитриевскому православному детдому в Москве и Свято-Серафимовскому детскому летнему лагерю под Новосибирском. Трогательные фотографии детишек-сирот можно видеть на стендах внутри собора.

Окунаясь в историю

Первые представители христианского мира узнали о существовании наших мест, когда сюда прибыл сподвижник знаменитого капитана Джеймса Кука не менее знаменитый капитан Джордж Ванкувер. Трудно представить себе безграничную отвагу и неисчислимые трудности, которые испытывали тогда мореплаватели. По свидетельству современников, Джордж Ванкувер уже в сорокалетнем возрасте выглядел, как глубокий старик, а скончался он, нескольких дней не дотянув до сорокаоднолетнего возраста.

Жизнь в наших местах и сейчас непроста, и таит в себе много неопределённостей. Нас постояно подстерегают опасности типа безработицы, падения индекса Доу Джонса и регулярных землетрясений. В те далёкие времена жизнь была намного неопределённее. А уж служба на малюсеньких деревянных судёнышках просто непередаваема современными изобразительными средствами.

Представьте себе, что вас заключили в плавучую тюрьму, всё пространство которой ограничено семнадцатью метрами от носа до кормы и семью – от борта до борта. Срок заключения у вас неопределённый, а окружение состоит из четырёх десятков таких же, как вы, отпетых личностей. Спите вы в душном кубрике на пропотевшем гамаке, где нельзя вытянуться во весь рост, а тишину нарушают храп, сонные проклятия искусанных насекомыми соседей и непрерывное шуршание корабельных крыс. Пищу вашу нельзя назвать однообразной, она просто отвратительна. Капитан Джеймс Кук был, по-видимому, первым, кто догадался взять на корабли большие запасы кислой капусты, чтобы бороться с постоянным спутником мореплавателей – цингой. Однако, неблагодарные моряки отказывались есть её. Они предпочитали солонину и другие вредные для здоровья продукты, точь в точь, как сегодняшние дети и взрослые налегают на гамбургеры и хот-доги.

Питьевая вода быстро приходила в негодность и мореплаватели запасались для утоления жажды другой жидкостью – ромом. Этот напиток, как известно, несвежим не бывает. Регулярная, два раза в сутки, раздача спиртового рациона была чуть ли единственным украшением многомесячного пребывания в открытом океане. Каждому моряку полагался ежедневный литр пива, в его отсутствии - пол-пинты рома или бренди. В ходу была и смесь бренди с пивом. Называлась эта смесь не “ёрш”, как у православных, но тоже красиво: “flip” – щелчок.

Можно спорить по поводу эффективности утоления жажды с помощью рома и виски, но дело вербовки экипажа, этот обычай, по-видимому, облегчал. Для особо трудных экспедиций желающих находилось в то время недостаточно, и матросов зачастую приходилось набирать по тюрьмам или просто отлавливать на улицах и запихивать на корабли.

Примечательно, что в списках экипажей обоих кораблей капитана Ванкувера не значится ни одного священника. То ли отчаянный экипаж не испытывал нужды в пастырском попечении, то ли священников не принято было умыкать силком, но факт остаётся фактом.

Морские офицеры, не сдерживаемые Божественным словом, были под стать своему экипажу, а в жестокости частенько превосходили его. Пинки, подзатыльники и более серьёзные наказания находились в повседневном употреблении. Поскольку каждый человек был на счету, а пополнения экипажа ждать было неоткуда, то забота о здоровье являлась одним из постоянных занятий капитана. Однако, чтобы принудить просолённых моряков закусывать ром не солониной, а кислой капустой, словесного убеждения или простых зуботычин оказывалось недостаточно – в ход шли даже линьки, так живописно описанные в произведениях Константина Михайловича Станюковича. Эта суровая мера способствовала мгновенному выделению желудочного сока и повышению аппетита до нужного градуса. Поэтому большая часть моряков возвращалась в родной порт в полном здравии, похудевшими, мускулистыми, с исполосованной спиной, но с достаточным набором зубов и ногтей. К тому их покрывала неувядаемая слава первооткрывателей.

Каково было бы удивление капитана Джорджа Ванкувера, пройдись он по сегодняшним улицам нашего Города. Толстые американские матроны и необъятных размеров представители сильной половины человечества, в одиночку перегораживающие узкие тротуары, потрясли бы видавшего виды моряка до глубины души. Ещё больше удивился бы он, узнав, сколько денег тратят американцы на то, чтобы избавиться не от голода, но от лишнего веса. И что же? Несмотря на миллиардные затраты, сотни миллионов таблеток для похудения и квадратные километры таблиц для подсчёта калорий, общий вес нации прибывает и прибывает.

Ох, уж эти издержки демократии! Возродить бы проверенные опытом поколений средства нетрадиционной медицины, применяемые мореплавателями прошлого на всех кораблях флотов всех величеств мира! И сэкономленные деньги можно было бы направить на помощь голодающим народам, и граждане, почёсывая располосованные спины, лёгкой походкой зашагали бы по своим делам.

Джордж Ванкувер отлично понимал, что стать первооткрывателем какого-либо географического объекта можно только один раз, ибо слова “второоткрыватель” не существует ни в одном языке мира. Поэтому он давал имена всему, чего достигал его зоркий глаз.

Происходила эта историческая процедура, скорее всего, следующим образом. Каким-нибудь непривычно солнечным утром капитан Джордж, проснувшись после вчерашнего утоления жажды в не совсем радужном настроении, с удивлением вопрошал первого подвернувшегося члена экипажа: “Эт-та чего там такое на горизонте белеется? Вчера, кажись, не было такого объекта”. “Так что, гора это, господин капитан, сэр”, - с почтением докладывал третий лейтенант. “Сам вижу, что гора, не слепой. Почему белая, спрашиваю?” “Так она, это, высокая, значит. Не иначе, как снег лежит”. “Ишь ты, смышлёный какой. Ну-ну. Как тебя звать-то, запамятовал?” “Третий лейтенант Джозеф Бейкер, сэр”. “Ага, из булочников, значит. Ладно, лейтенант, где там у нас карта, сейчас именовать будем? Вот здесь расстели, да бутылки-то в сторону сдвинь. Что-то у меня рука дрожит сегодня, сам нарисуй там название. Гору эту, так и быть, в твою честь назовём. Давай по стаканчику за Mount Baker пропустим”.

“Ага, - продолжал капитан, постепенно приходя в соприкосновение с действительностью, - а на юге чего это там возвышается?”. “Обратно, гора, господин капитан, сэр. Ещё по одной, сэр?” “Ну, ты не очень, быстрый какой. Не расплёскивай только. Эта гора повыше твоей будет, лейтенант. Вот мы её в честь моего друга адмирала Райниера поменуем. То-то старик обрадуется, когда узнает. Эт-та тебе, лейтенант, не так просто, названия георг... географическим объектам давать. Выше звание – выше гора. Эт-та наука, братец. Картография называется”.

Конечно и адмирал Rainier, и корабельный клерк Orchard, и маркиз Townsend, и боцман Whidbey вместе с лордом Hood могли быть довольными – их имена нанесены были на карту, да так и остались на ней по сегодняшний день в виде городов, заливов, островов и каналов.

Если читатель думает, что регулярное потребление спирного действовало на боевой дух и работоспособность моряков отрицательно, то это мнение, по крайней мере, спорно. Вот что повествует нам задокументированная история славного рейда боевого корабля “Constitution”. Честно говоря, многое в этой истории кажется преувеличенным, но автор не решился изменить ни слова, ни цифры из поведанного ему. История эта такова.

Экипаж этого боевого судна состоял из 475 человек. Согласно бортовому журналу, “Constitution” отбыл из Бостона 27 июля 1798 года, имея на борту 185 тысяч литров воды, что считалось достаточным для шестимесячного рейда, а также 7 тысяч 400 ядер, 5 тысяч 200 килограммов чёрного пороха и 300 тысяч литров рома. В задачу экипажа входило нарушать морские коммуникации и топить корабли ненавистных тогда англичан. К 6 октября “Constitution” бросил якорь у берегов Ямайки, где, согласно тому же бортовому журналу, на борт было принято 375 килограммов муки и 260 тысяч литров рома. Следующую остановку экипаж сделал на Азорских островах, где 12 ноября были загружены очередные 250 килограммов муки и 250 тысяч литров, на этот раз, португальского вина. И только после этого бравый экипаж направился к берегам Альбиона для выполнения боевых действий. В ходе победоносных сражений “Constitution” захватил пять боевых и двенадцать торговых суден противника. С экипажем противной стороны победители обошлись в соответствии с суровыми обычаями того времени, то есть весьма невеликодушно. Жизнь им, правда, сохранили, имущество тоже, но все запасы спиртного были захвачены и безжалостно, в полном виду у побеждённых экипажей, переправлены на борт “Constitution”.

В результате интенсивных боевых действий все ядра и порох были вскорости израсходованы. Но это не остановило отважных моряков. Они совершили небывалый по смелости десант на шотладское побережье. В ходе дерзкой ночной атаки на ничего не подозревающего противника они голыми руками захватили стратегический объект - вражеский винокуренный завод - и успели ещё до восхода солнца переправить к себе на борт 150 тысяч литров шотландского виски.

И только после этого капитан счёл боевую задачу выполненной и направил судно в порт приписки.

В Бостон славный экипаж прибыл, не имея на борту ни единого ядра, ни грамма пороха, ни капли рома, вина или виски, но доставив к родным берегам 150 тысяч литров испорченной воды.

А мы тут толкуем про фронтовые 100 грамм...

(Продолжение следует)