НЕИЗВЕСТНЫЙ МИХАЙЛО ЛОМОНОСОВ

05-06-2003

«Жалею только о том что не мог я совершить всего того,
что предполагал я для пользы Отечества,
для приращения науки и для славы Академии».
Предсмертные слова Михайло Ломоносова.

«Что о дураке жалеть, казну только разорял, и ничего не сделал».
Великий князь Павел на смерть Ломоносова.

Михайло Васильевич Ломоносов вошел в историю как первый крупный, с международной известностью, ученый. Его биография определенно достойна подражания. Сын поморского промысловика испытывал такую тягу к знаниям, что не только перечитал все книги в своей родной деревне, но и пошел учиться в Москву, чем вызвал удивление ректора Славяно-греко-латинской академии. Мол, мои ученики от учения как от чумы бегут, и палкой не загонишь, а этот сам пришел.

Впоследствии Ломоносов был зачислен студентом в Петербургскую Академию Наук, и уже через полгода после зачисления попал в списки студентов, отправляемых на обучение за границей. После блестящего обучения в Германии, Ломоносов приехал обратно в Петербург, стал адъюнктом, а потом и профессором Академии Наук.

Ломоносов совершил большое количество открытий в области физики, химии, совершил много изобретений, оставил труды по истории России и грамматике русского языка. Он был признанным в европейском мире ученым, членом Шведской и Болонской академий.

Конечно, такая фигура не могла остаться без внимания почитателей и популяризаторов. Не будет преувеличением сказать, что Ломоносов это самый известный, и самый популяризованный российский ученый за всю ее историю. Именем Ломоносова назван Московский университет, основанный при его участии, его портеты выбивались на значках членов Академии Наук СССР, на всевозможных памятных медалях. Ломоносову посвящена необозримая литература, и столь же необозримое количество сборников и собраний его работ, увенчанных капитальным, 11-ти томным академическим изданием его Полного собрания сочинений.

Однако, долгое время личность и жизнь Михайло Ломоносова подвергалась идеализации. Из рассказов и повестей о нем, встает образ человека, совершенно далекого от всякой политики и сосредоточенного только на науке, абсолютно и кристально честного, боровшегося против умаления достоинств российской науки.

Но из подлинных документов встает совсем другой Ломоносов, с чертами, совершенно противоположными только что перечисленным.

Совершенно непонятно, как это Ломоносов, вращаясь в высших кругах российского общества, и постоянно общаясь с представителями высшего придворного дворянства, мог быть в стороне от политики. Тем более, что время, на которое пришлась его активная работа, было временем «дворянских переворотов» и сложной дворцовой политики.

Напротив, есть много свидетельств тому, что Ломоносов принимал участие в политических событиях, так или иначе связанных с Академией Наук.

Достаточно назвать дело Г.Ф. Миллера, в котором Ломоносов принял активное участие. Этот случай настолько громкий, что не вошел полностью ни в одну биографию Ломоносова. Там этот инцидент попытались изобразить как борьбу за приоритет российской науки в географии, а позицию Ломоносова как позицию борца на справедливость.

Однако документы, посвященные этому, и опубликованные в Полном собрании сочинений Ломоносова, в десятом томе, показывают совершенно иную картину. В следствии над Миллером, Ломоносов принял очень живое участие. Под предписанию Президента АН графа К.Г. Разумовского, 19 октября 1748 года, было созвано собрание Академической канцелярии, на котором присутствовали И.Д. Шумахер, Г. Теплов, Й. Штелин, К.Н. фон Винсхейм, Ф.Х. Штрубе де Пьермонт, В. Тредиаковский и М. Ломоносов. Собравшиеся обвинили его в сговоре с Делилем и подготовке публикации порочащих сведений об Академии наук.

Перед этим собранием  в Канцелярии Миллер давал объяснения по поводу своей переписки с профессором Делилем. Он предъявил несколько писем Делиля, и отвечал, что никакого умысла и сговора у него с ним не было.

Объяснения Миллера не удовлетворили почтенное собрание, которое определило оставить Миллера «в подозрении». Все присутстсвовавшие члены собрания поставили свои подписи. Следом было принято любопытнейшее решение о производстве обыска на квартире Миллера:
«Хотя при вышепомянутом собра

нии вопросные пункты профессор Миллер ответом своим и очищал, однако остался против письма Делилева подозрительным же. Того ради присутствие по тому делу приказали: те письма, о которых он в ответе показал, что имеются у него, без остатку взять в Канцелярию, да и кроме тех все в доме его какие бы ни были письма на русском и иностранных языках, и рукописные книги, тетради и свертки, осмотря во всех его каморах, сундуках, ящиках и кабинетах, по тому ж взять в Канцелярию, которые запечатать канцелярскою печатью. Сего ради в дом сего ж числа ехать гг. профессорам Тредиаковскому и Ломоносову и при них секретарю Ханину и по отобрании того репортовать в Канцелярию»[1] .

Под этим определением семь подписей, в том числе и Ломоносова.

Любопытное решение, не правда ли. Профессора обыскивают профессоров. Ломоносов, всегда показывающий свое радение за науку и научную справедливость, не возмутился против этого решения. Его не смутило, что обыск проводится профессорами, а не полицией.

Ломоносов и Тредиаковский поехали на квартиру Миллера, и произвели там обыск. Как они пишут в своем рапорте в Канцелярию, изъяли у Миллера все рукописи и письма, набрали два больших сундука и один кулек. Все это было опечатано печатью Канцелярии Академии Наук и личной печатью Миллера, а потом доставлено в Канцелярию. Под рапортом подписи Ломоносова и Тредиаковского. Поехали, обыскали, отчитались.

На следующий день Канцелярия АН, тем же собранием, только за исключением Ф.Х. Штрубе де Пьермонта, назначила комиссию по разборке бумаг Миллера. Повторное слушание дела состоялось 28 октября 1748 года.

Из документов Канцелярии видно, что дело против Миллера разваливалось. В определении от 28 октября 1748 года сказано:
«Хотя г. Профессор Миллер и дал изъяснение чрез партикулярные письма к ассесору Теплову о предприятии, которое он имел с профессором Делилем тайно, однако ж, потому что оно таким образом сочинено, что ничего почти подлинного из того заключить невозможно, а притом на французском языке, да и много постороннего вмешал,… того ради в собрании определено требовать от него, Миллера, завтра вкратце изъяснения на русском языке, ибо он, по мнению всего собрания, больше разумеет русский язык, нежели французский…» [2].

Миллер такое изъяснение на русском языке дал. Собрание не удовлетворилось и этими ответами, и постановило каждому участнику собрания подать до 31 октября свои личные мнения по этому вопросу.

Вот мнение Ломоносова:
«Поданные от г. Профессора и историографа Миллера на письмо, присланное к нему от профессора Делиля из Риги, письменные и словесные ответы не токмо не довольны к его оправданию, но и своими между собой прекословными представлениями подал он причину больше думать о его помянутым Делилем предосудительных для Академии мероприятиях»[3].

Это мнение показывает, что Ломоносов в этом деле был не просто пассивным участником. Есть основания полагать, что решение Канцелярии об обыске на квартире Миллера он выполнял не только по определению.

Мнения сложились против Миллера. Собрание постановило, оставить Миллера под подозрением, и написать рапорт графу Разумовскому обо всем этом деле.

Интересно, отчего это почетное академическое собрание, мало того, что вытребовало многочисленные оправдания от Миллера, мало того, что произвела обыск на его квартире и вывезла весь рукописный архив, так упорствовало в своих подозрениях? В рапорте Разумовскому есть четкая причина этому:
«Но как помянутому Миллеру явно открыли, что с письма от Делиля к нему из Риги писанного имеется у нас копия и что его ответы и письменное оправдание к его изъяснению недовольны…»[4] .

Почтенное академическое собрание, и кристально честный Ломоносов для обвинений Миллера использовали перлюстрацию его переписки с Делилем. Кто постарался: полиция, или же сами академики читали в Канцелярии почту друг друга – это не суть важно.

Знал ли Ломоносов об этом вскрытом письме Миллера? Знал, безусловно. Знал потому, что присутствовал на всех собраниях по этому поводу, подписывал все решения, и даже редактировал рапорт Разумовскому. На документе, опубликованном в Полном собрании сочинений, есть собственноручная правка Ломоносова и его подпись в конце документа. Так что считать его обманутым нет никакой возможности.

Для середины XVIII века перлюстрация писем – дело обычное. То, что Ломоносов этим занимался, лично у меня нет никаких сомнений. Это и доказано документально. Даже если он сам лично не вскрывал писем Миллера, то знал об этом и пользовался сведениями, полученными перлюстрацией. То есть, солидаризовался с перлюстраторами.

Ну а участие в обыске  и вовсе ярчайшее доказательство. Не всякий ученый имеет такие подвиги в своей биографии.

Читаем рапорт Разумовскому дальше. Авторы сего документа пишут, как Миллер изменился лицом, когда они скзаали о копии письма Делиля ему, и как они приняли решение произвести обыск. О результатах обыска пишут так:
«…а что в них нашлось, о том, где и когда потребуется, рассуждать будут, то только при сем случае упомянуть надобно, что между многими письмами найдены его приятеля профессора Крузиуса, который Миллеру так, как другу, открывает, сколь худое мнение и он о новом правлении Академии имеет»[5] .

Любопытный пассаж. Если бы почтенные профессора-следователи ограничились только расследованием дела Миллера, то можно было бы сказать, что они выполняли патриотический долг. Но они пишут, что есть и другие люди, и это им стало известно из изъятых писем Миллера, которые имеют предосудительное мнение. Речь идет об утвержденном императрицей Елизаветой Петровной регламента Академии.

Как это называется? Называется это кратко – донос. Профессора: Штелин, фон Винслейм, Штрубе д Пьермонт, Тредиаковский и Ломоносов, вместе с Шумахером и Тепловым, пишут донос на профессора Крузиуса графу Разумовскому.

21 октября 1748 года Миллер пишет объяснение, что хотел с помощью Делиля повлиять на управление Академией наук, чтобы Делиль из Парижа написал в Россию, министрам об Академии. Но и на это у авторов нашлись возражения:
«И понеже ему в первом присутствии объявлено было, что он с помянутым письмом поступил против своей должности, утаив оное от вашего сиятельства, зная, коль много оное чести академической предосудительно…» [6] .

«Вашего сиятельства» - это от Разумовского. В первоначальном тексте было написано «Академии президента». Но Ломоносов, при правке, вычеркнул это сочетание и написал своей рукой обращение лично к Разумовскому.

Если он был только честным ученым, то какая ему разница, как обращаются к вышестоящему лицу, как к Президенту Академии, или как к личности высокого достоинства? Но нет, Ломоносов настаивает, чтобы обращались к личности графа Разумовского.

Разница и в самом деле есть. В рапорте сказано:
«Посему видно, что он, Миллер, сообщник был Делиля в том, чтобы повредить чести корпуса Академии, а следовательно шефа ее…
А понеже сие было бы против присяжной должности и такого иностранного человека, который служит в России по контракту на время, но он, Миллер отдал себя России в вечное подданство и присягал служить как верный российский подданный, для того сей его, Миллеров, поступок учинент против его присяги, в которой он обязался всячески хранить честь Академии и противу должности подданного раба е.и.в.» [7] .

Это чисто политическое обвинение, на современном языке оно звучит как «измена родине». Миллер, в переписке с Делилем согласился с негативной оценкой Академии наук, и это стало достаточным основанием для обвинения Миллера в «измене родине», для следствия, обыска и рапорта-доноса Разумовскому.

Под всеми этими документами стоит подпись Ломоносова. Это значит, что он никак не стоял в стороне от политики, и приведенные факты это подтверждают.

Это значит, что нельзя лепить сусально-патриотический облик Ломоносова, как некоего чистого ученого, далекого от политики, и борца за справедливость. Этот «борец за справедливость» участвовал в обыске и политическом обвинении Миллера, в перлюстрации его писем, и в сочинении доноса на него, что документально доказано. И собственноручная правка на документе – это обвинение Ломоносову.

В этом деле Ломоносов участвовал в деле наравне с другими, далеко не чистоплотными людьми. Но бывали в его биографии дела, организованные им самим. Вот, например, 13 марта 1757 года советник Ломоносов подписывает Указ Канцелярии АН, о запрещении Миллеру печатать в «Ежемесячнике» Академии эпиграмм А.Н. Сумарокова и статьи Г.А. Полетина[8] .

Само по себе это уже звучит несколько странно. Такой кристально честный Ломоносов, и вдруг такой запрет в подписанном им документе.

Но это еще не все. На следующий день после этого приказа Ломоносов пишет другой любопытный документ, теперь уже о высказываниях Миллера. Судя по всему, получив известие об этом запрете Ломоносова, Миллер явился в Канцелярию, и сказал присутствующим все, что о них думает.

Ломоносов пишет о высказываниях Миллера:
«Доносил Канцелярии, что ему сомнение пало, оный указ писан не г-ном советником Ломоносовым с ведома статского советника Шумахера и коллежского ассесора г-на Тауберта… а г-ну советнику Ломоносову злобное огорчение, якобы он писал указ высочайшим именем е.и.в. также и без согласия профессоров присутствующих;… потом поносит канцелярских служащих, которые указу сопротивляются»[9] .

Любопытные сведения приводит Миллер в своем ответе Канцелярии. У него было сомнение, что указ написан с согласия Шумахера и Тауберта, и вообще, он считает, что Ломоносов самолично написал этот указ.

Трудно сказать, насколько обоснованы эти обвинения. Но сам по себе факт интересен. Интересно то, что против «честного труженика науки» Ломоносова могло быть выдвинуто такое обвинение. Интересно и то, что Ломоносов защищается от обвинений запиской. У него есть свое, определенное мнение о Миллере, которое он в своей записке и привел:
«Всем нам показывал он свою древне вкорененную зависть, злобу и необузаданное властолюбие и поносил людей честных, которые об общем добре радеют, и пресекают его коварные поступки…»[10] .

Сумарокова Ломоносов искренне считал дураком, и в выражении этого своего мнения не считался с правилами поведения. Будучи однажды приглашенным на обед к камергеру императрицы графу И.И. Шувалову, Ломоносов увидел среди приглашенных Сумарокова. Он тотчас развернулся, пошел к двери, и на вопрос Шувалова, куда он пошел, ответил, что не намерен обедать с дураком, показывая при этом на Сумарокова[11] .

Это далеко не единичные случаи. Ломоносов очень плохо отзывался об очень многих людях. Например, о Миллере, о котором написал однажды: «Г-н Миллер не токмо пишет, но и печатает ложь, и общество обманывает»[12] .

В своих нападках на Миллера Ломоносов не брезговал и политическими обвинениями:
«Ясно и весьма доказательно сего можно приметить, что Миллер пишет и печатает на немецком языке смутное время Годунова и Расстриги [13] >, самую мрачную часть российской истории, из чего чужестранные народы худые будут выводить следствия о нашей славе» [14] .

Это только малая часть высказываний и нападок Ломоносова на Миллера, которого он преследовал больше десяти лет, начиная со знаменитой дискуссии вокруг диссертации Миллера «Происхождение языка и народа российского» октября 1749 – марта 1750 года.

Плохо отзывался о начальнике Канцелярии АН Шумахере, которого обвинял в разжигании ссор между профессорами и расстройстве дел Академии:
«Вашему высокографскому сиятельству вельми довольно известить о состоянии Академии Наук, испорченному злобными поступками Шумахеровыми и нахальными и коварными происками зятя его, прямого наследника в продолжении академического несчастия, советника Тауберта»[15] .

Это еще одно письмо графу Разумовскому, написанное в декабре 1761 года, которое по своему содержанию и стилю больше походит на банальный донос.

Плохо отзывался от Тауберте, которого у Разумовского в том же письме «слезно просил» отдать под следствие:
«Того ради ваше высокографского сиятельства, милостивого государя, слезно прошу окончить известное академическое несчастье и вашей особе нарекание, то есть отдать оного Тауберта под следствие, где надлежит…» [16] .

Это далеко не полный список высказываний Ломоносова о коллегах по Академии наук. Их можно насобирать целую корзинку.

Миллера в 1748 году профессора обвиняли в измене родине за то, что он поделился своими негативными и согласился с негативными оценками профессора Делиля о состоянии дел в Академии наук. Ломоносов в этом активно участвовал. Это, впрочем, не мешало ему самому распространять негативные суждения, сплетни и домыслы о коллегах по Академии наук не только в России, но и за ее пределами. Из письма Леонарду Эйлеру от 21 февраля 1765 года:
«Вы достаточно хорошо знаете, каким плутом был в отношении ученых Шумахер, и знаете, что его ученик, зять и преемник еще хуже его; что Миллер невежда и сами первые профессора прозвали бичом профессоров… И при всем том, вы не сумели разобраться в их лживых поступках, касающейся Таубертовой комнатной собачки – Румовского»[17] .

За малую часть подобных высказываний Ломоносова следовало судить или вызывать на дуэль.

Вообще, судя по всему Ломоносову было присуще острое чуство превосходства над окружающими, что иногда доводило его до вот таких выходок в светском обществе. Доказательством этому может служить одно из его стихотворений:

Устами движет Бог; я с ним начну вещать.
Я тайны свои и небес отворил,
Свидения дома священного открыл.
Я дело стану петь, неведомое прежде!
Ходить превыше звезд, влечет меня охота.
И облаком нестись, презрев земную низость[18] .

Оказывается, «честный и скромный ученый» Ломоносов вещал от имени Бога, открывал божественные тайны, и влекло его хождение выше звезд и презрение к земной низости.

Этих сведений вполне достаточно, чтобы поставить вопрос ребром: является ли Ломоносов тем «честным, скромным ученым» и «радетелем о славе Отечества», как он сам себя, и многочисленные почитатели его выставляли?

По-моему, такой чести Михайло Ломоносову оказать нельзя. Это только в патриотическом мифе предстает пред нами кристально честным. А из подлинных документов встает другой Ломоносов – интриган, участник политических обвинений и преследования, доносчик и злословный сплетник.

Одно только участие в обыске на квартире Миллера, одно только личное участие в написании доноса на него же, участие в его преследовании, собственноручное написание доноса на Тауберта дает нам право сказать, что Ломоносов был таким же, как и остальные его современники, ничем не выделяясь в моральном и нравственном плане.

В связи с этим встает вопрос: а за что его, собственно, почитают? За открытия? Конечно, в естественных науках Ломоносов сделал большие открытия. Но кроме него есть другие российские ученые, которые сделали не менее эпохальные открытия. Умаление их достоинства есть несправедливость.

Или же почитают за некую «патриотическую нравственность»? За преследование, то есть «борьбу с немецким засильем»? Но позвольте не согласиться с таким почитанием. Эта «борьба с засильем», как мы видели на примерах, велась самыми гнусными методами, вплоть до обысков, перлюстрации писем и оскорблений. И почитание Ломоносова за это – это есть почитание политических погромов в науке, обысков профессоров профессорами, доносов и сплетен и интриг.

Если это почитается, что уже само по себе свидетельствует о глубоком нездравии почитающих в морально-нравственном плане, то почему нужно почитать одного только Ломоносова. Давайте тогда превозносить политические погромы в науке Т.Д. Лысенко или Н.Я. Марра. Давайте вернем преследование «вейсманистов-морганистов-менделистов» и прочих, и прочих. Дело ведь патриотическое! Его сам Ломоносов начал. И вообще, нужно крепить славные Ломоносовские традиции политического сыска и доносительства в Академии наук.

Нужно провести четкое разделение. Научные достижения Ломоносова – это одно, а политические погромы и преследования, в которых он участвовал и которые инспирировал – это другое. И эту традицию политического сыска осудить.


  • [1] Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10 Служебные документы и письма 1734-1765 гг. М.-Л. «АН СССР», 1957, с. 174
  • [2] Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10 Служебные документы и письма 1734-1765 гг. М.-Л. «АН СССР», 1957, с. 176
  • [3] Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10 Служебные документы и письма 1734-1765 гг. М.-Л. «АН СССР», 1957, с. 177
  • [4] Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10 Служебные документы и письма 1734-1765 гг. М.-Л. «АН СССР», 1957, с. 179
  • [5] Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10 Служебные документы и письма 1734-1765 гг. М.-Л. «АН СССР», 1957, с. 180
  • [6] Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10 Служебные документы и письма 1734-1765 гг. М.-Л. «АН СССР», 1957, с. 180
  • [7] Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10 Служебные документы и письма 1734-1765 гг. М.-Л. «АН СССР», 1957, с. 185-186
  • [8] Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10 Служебные документы и письма 1734-1765 гг. М.-Л. «АН СССР», 1957, с. 191
  • [9] Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10 Служебные документы и письма 1734-1765 гг. М.-Л. «АН СССР», 1957, с. 192
  • [10] Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10 Служебные документы и письма 1734-1765 гг. М.-Л. «АН СССР», 1957, с. 194
  • [11] Михайло Ломоносов. Жизнеописание. Избранные труды. Воспоминания современников. Суждения потомков. Стихи и проза о нем. М. «Современник», 1989, с. 79
  • [12] Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10 Служебные документы и письма 1734-1765 гг. М.-Л. «АН СССР», 1957, с. 228
  • [13] Имеется в виду Лжедмитрий I
  • [14] Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10 Служебные документы и письма 1734-1765 гг. М.-Л. «АН СССР», 1957, с. 232
  • [15] Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10 Служебные документы и письма 1734-1765 гг. М.-Л. «АН СССР», 1957, с. 246
  • [16] Ломоносов М. Полное собрание сочинений. Т. 10 Служебные документы и письма 1734-1765 гг. М.-Л. «АН СССР», 1957, с. 247
  • [17] Михайло Ломоносов. Жизнеописание. Избранные труды. Воспоминания современников. Суждения потомков. Стихи и проза о нем. М. «Современник», 1989, с. 66
  • [18] Михайло Ломоносов. Жизнеописание. Избранные труды. Воспоминания современников. Суждения потомков. Стихи и проза о нем. М. «Современник», 1989, с. 312
Комментарии

Добавить изображение