КЕНАРЬ

По соседству с квартирой моих родителей, за стенкой, жила "ничья бабушка". Долгое время у соседской старушки никаких - ни ближне-зарубежных, ни дальних - родственников не просматривалось. А, вот, когда страна по уши влезла в рыночную экономику, у "ничьей бабушки" вдруг объявились внуки. Они увезли свою бабушку далеко за кудыкины горы, а ее однокомнатную квартиру начали сдавать в аренду. В череде квартиросъемщиков, которым эта квартира сдавалась без боя, попадались очень незаурядные личности. Одно время нашим соседом был студент института искусств, которого мой папа называл "Кенарь".

Кенарь работал докером в порту Петропавловска-Камчатского. Во время работы он часто напевал песенки (возможно, из тех, что нынче называют "русский шансон"). Его услышал неравнодушный к народному творчеству коллега и смело посоветовал поступить в какой-нибудь "институт культуры", чтобы выучиться на эстрадного певца. Ближайшим к полуострову Камчатка институтом, где обучали петь, оказался Институт Искусств города Владивостока. Экс-докер поступил в него на отделение вокала и стал нашим соседом по квартире.

В первый же год обучения Кенарь женился на студентке с кафедры аккомпанемента. В соседней квартире начались репетиции. Кенарь пел, жена аккомпанировала. Как говорил товарищ Сталин: "Жить стало лучше, жить стало веселей".

Когда мой папа возвращался домой из рейса, он любил вздремнуть после обеда на диване; в это же самое время, за стенной - в квартире Кенаря, начиналась репетиция.
Сначала супруга пробовала клавиши, а Кенарь "распевался":
"Ми-ми-ми-ма-мо-му-мэ-э-э" или:
"Бык, тупогуб, тупогубенький бычок. У быка бела губа была тупа-а-а-а".
А потом начинал репетировать песни, "заданные на дом".

Мой папа терял сон и уже не мог традиционно отдыхать в послеобеденный - "капитанский час".

Первое время, пытаясь обмануть судьбу, папа старался прилечь пораньше и успеть "чутка вздремнуть" еще до начала репетиции за стенкой. Но каждый раз вступительные аккорды пианино будили его буквально через несколько секунд после того, как он закрывал глаза. Довольно скоро репетиции за стенкой папе надоели и он перестал к ним относится со смиреньем и добрососедской чуткостью. Особенно бесила папу неаполитанская народная песня "Санта Лючия", которую Кенарь пытался одолеть в течение всех двух лет обучения, пока занимал соседскую квартиру.

"Море чуть дышит в со-онном покое,
Издали слышен шепот прибоя", - вкрадчиво начинал за стеной Кенарь, и папа вздрагивал, просыпаясь.
"Ласковый ветер ве-ет с предгорий", - старательно выводил сосед.
"Он навевает сны золотые".
Учитывая ситуацию, эти строчки просто "брали папу за душу".

"Санта Лючия! Са-анта Лючи-ия!", - голос Кенаря крепчал, и его супруга молотила по клавишам уже не стесняясь никаких соседей.
"Лодка, как лебедь, вдаль уплыва-ает,
Звезды на небе ярко сияют", - выводил рулады Кенарь, -
"Дивную песню слышу в ночи я", - бывший докер замирал на миг, вбирая в легкие побольше воздуха, но вместо привычного докерского "Вира!" - орал:
"Са-анта-а Лю-учи-ия, Санта-а-а Лючи-ия!!!!"

Папа начинал материться и, прижав губы к электрической розетке, гремел через нее в соседскую квартиру единственную песню, которую знал от начала до конца:

"Шел отряд по берегу, шел издалека.
Шел под красным знаменем командир полка!"

От хриплого, хронически простуженного капитанского баса позванивала посуда в серванте и мама, вбегая в комнату из кухни, умоляюще складывала руки на груди:
"Виталик, тише! Я прошу тебя, соседи же услышат!"

Папа метал в маму испепеляющие взгляды и хрипел:
"Так, а какого хрена он один тут репетирует? Я, может, тоже к смотру самодеятельности пароходства готовлюсь!"

"Вечер над морем полон истомы,
Тихо мы вторим пе-есне знакомой.
О, мой Неаполь, дали родны-ые..." - еще пытался убедить за стенкой Кенарь, но трубный рев моего папы в розетку, душил его рулады, словно кролика - удав.

Папа "расширял репертуар": "Э-эй, ухнем! Э-эй, ухнем!"

"Са-анта-а Лю-у-чи-ия!" - отстреливался сосед из последних сил.

Но папа добивал: "...Красный командир!!!"

За стеной становилось тихо, как в зимнем лесу на картине Шишкина. Постояв у розетки 30 "контрольных секунд", папа снова ложился на диван и закрывал глаза.

Встречая мою маму на лестнице подъезда, то Кенарь, то его су

пруга начали культурно интересоваться: "Ваш супруг дома или уже ушел в рейс?" В зависимости от маминого ответа, репетиции за стеной соседской квартиры то возобновлялись, то опять срывались опять же по вине моего папы, глушившего первые же аккорды пианино, ревом "Э-эй, ухнем!".

Через два года Кенарь бросил институт искусств и уехал обратно на Камчатку, продолжать свою карьеру докера. Преподаватели вокала не смогли раскрыть его талант. Наверное, не глубоко копали. Соседская квартира пустовала недолго, но вселившиеся в нее новые жильцы уже практически ничем не отличались от "ничьей бабушки". Разве что голубей не кормили с подоконника. Никогда.