СВОБОДА И ЕЁ ОСЛОЖНЕНИЯ

Немногие сейчас сомневаются в том, что либерализм нанес душе и телу русского народа удар, не имевший прецедента в истории - удар, который может оказаться смертельным. Немногие сейчас уверены, что русский народ в привычном нам понимании протянет хотя бы еще 50-100 лет.

В то же время критика либерализма - дело неблагодарное; времена переменились: и хлеб, и зрелища, и контроль над запросами плебса - в руках либералов; ныне от песенок этих (т.е. от критики либерализма) зябко, -- как пел в свое время Галич, хотя он-то пел именно в защиту либерализма.

Слово либерализм образовано от латинского liber, что значит свободный; это слово вполне честно связано с понятием свободы. (Разумеется, я имею в виду честный либерализм, а не ту лицемерную его разновидность, которая кричит на каждом углу о свободе слова, но всегда имеет наготове намордники с ярлыками "Пропаганда ненависти" и "Антисемитизм" для затыкания неугодных ртов.) Каждый хочет быть лично свободным; критика либерализма для большинства людей выглядит покушением на понятие их собственной личной свободы. В руках демагога сладкое слово свобода является почти неотразимым оружием. Да и честно мыслящему человеку, кажется, нужно всякий раз предуведомлять критике либерализма обширную преамбулу, более или менее сбивчиво поясняющую, что ничего плохо он не имеет в виду и пепла еврейских младенцев отнюдь не алчет.

Целью этой статьи и является формулировка такой преамбулы, так чтобы в будущем любой критик либерализма мог просто дать на нее ссылку. Для простоты будет рассматриваться понятие "равной свободы для всех", исключающее такие виды юридически закрепленного неравенства, как рабство, крепостная зависимость, монархия.

1. Об абсолютной свободе

Такая бывает - например, в джунглях у зверей. У них нет государства, значит, нет и аппарата, способного ограничить свободу. Неверно было бы отрицать аналогию джунглей с человеческим обществом на том основании, что звери все разные: есть большие слоны и есть маленькие шакалы. Люди ведь тоже одинаковые только внешне, а внутри они очень даже разные.

Нетрудно видеть, кто больше всего доволен абсолютной свободой и был бы самым яростным ее пропагандистом, если бы умел говорить: крупные хищники. Естественно ожидать, что многочисленные, но маленькие животные от абсолютной свободы совершенно не в восторге.

Интересно, что абсолютная свобода приводит к абсолютному неравенству: интересы тигра всегда будут преобладать над интересами лани. И, наоборот, вполне можно представить себе абсолютно несвободное общество (например, монастырь) с почти совершенным равенством. Таким образом, лозунг французской революции "Свобода, равенство, братство!" был принципиально противоречив; не удивительно, что эта революция не сумела осуществить не первое, ни второе, ни третье.

Уже в этом месте можно понять, что выбор не так прост, поскольку выбирать надо не между свободой и неволей, то есть не между хорошим и плохим, что легко, а между свободой и равенством, то есть между хорошим и хорошим, что трудно. Человек, выбирающий равенство, выглядит уже не таким пещерным, как человек, отказывающийся от свободы, при том, что это один и тот же выбор.

Что мешает джунглям считаться цивилизованным сообществом? Отсутствие права. А право есть ограничение свободы, и это ограничение даже либералы и даже либертарианцы вынуждены признать. Таким образом, провозглашать: "Я за свободу!", при всей привлекательности этого слова, бессодержательно и откровенно глупо. Это демагогии чистейший образец, каковым является и большинство других либеральных лозунгов.

Свобода может быть только относительной; определение свободы должно включать в себя и те или иные ограничения, то есть определение ассоциированной несвободы. Выбор, который мы должны сделать, есть нетривиальный выбор положения подвижной границы между абсолютной свободой и абсолютной несвободой, что естественным образом подводит нас к следующему параграфу.

2. О мудрости

Чем ребенок отличается от взрослого? Уровнем интеллекта? Отнюдь нет: многие дети умнее многих взрослых. Отличается взрослый жизненным опытом и проистекающей из него мудростью. Не вдаваясь в детали определения этого обширного и не всеми одинаково понимаемого понятия, отмечу одну важную
компоненту мудрости: способность к диалектическому мышлению, или, проще говоря, способность оценивать явление с разных сторон. "Нет худа без добра", -- сказал русский народ, неистребимый оптимизм которого помешал ему сформулировать и не менее верную антитезу: "Нет добра без худа". Ребенок и подросток склонен в каждом явлении находить прежде всего что-то приятное для себя, не задумываясь о том, что мало есть на свете приятных вещей, не имеющих отталкивающую оборотную сторону. (Кстати, широко распространенное представление о взрослых американцах как о великовозрастных подростках совершенно справедливо и обусловлено тем, что американцы почти никогда не видят разных сторон разных явлений. Их благополучие и их искушенные средства массовой информации всегда показывают жизнь с ее наиболее привлекательной стороны (см. по этому поводу фильм The Truman Show (1998)). У большинства из них нет опыта восприятия жизни во всем ее многообразии, поэтому нет и опыта диалектического мышления. Страдания утончают чувства и притупляют самоуверенность и верхоглядство; американская детская неискушенность избегла страданий, а с ними и мудрости взрослого человека).

Рассмотрим, например, сладкую когда-то мечту советского человека иметь собственный автомобиль. Если бы советским людям в разгар их советского благополучия предложили бы по автомобилю в каждую семью, почти все с восторгом бы согласились: ведь именно это было одной из главных составных частей лозунга "Догнать и перегнать Америку!". Кстати, именно автомобиль был (а в Америки и сейчас является) и важным символом свободы: куда хочу, туда и ворочу (рулевое колесо)! Еще бы: пересесть из битком набитого, вонючего и тряского советского автобуса в комфортабельное лоно современной машины, а сумки и авоськи, немерянной тяжестью оттягивающие руки, небрежно перебросить из магазинной тележки в поместительный багажник!

Что же может быть плохого в наличии у каждой семьи собственной машины - такое и вообразить-то было невозможно! Мудрые Ильф и Петров писали еще на заре автомобилизации, примерно в 1930 году: "Пешехода надо любить!" Подросткам же или приравненных к ним, не имеющим достаточно мудрости и воображения, можно просто пожить в Америке. Оказавшись там, они увидят, во что популяция автомобилей численностью во многие десятки миллионов превращает жизнь страны и ее народа. С неумолимостью законов природы автомобилизация приводит к следующим последствиям:

1. Многочисленное автомобильное стадо решительно заявляет свои права: огромные площади должны быть покрыты многослойным высококачественным асфальтом под дороги и стояночные площадки. Собственно людям в их двуногой ипостаси места остается все меньше.
2. Когда все больше людей ездят на собственных машинах, все меньше людей ездят на общественном транспорте. В результате последний чахнет, обслуживая все меньше линий со все более редким расписанием (часто с большими провалами в середине дня и на выходных), перестает сводить концы с концами, садится на государственную дотацию, но, все равно, постепенно вымирает. Это, в качестве положительной обратной связи, еще более вынуждает людей ездить на собственном транспорте, вынуждая правительство заменять трамвайные линии и пересадочные станции все новыми и новыми автостоянками.
3. Огромный спрос на автомобили и их огромные ежегодные пробеги приводят к бурному росту и обогащению автомобилестроительных корпораций, которые, естественно, оказывают все большее влияние на правительство, заставляя последнее, через дорожное и градостроительное законодательство, подстраиваться под интересы первых. "Что хорошо для General Motors, то хорошо для Америки", -- сказал один американский президент. В результате правительство смотрит сквозь пальцы на то, как автокорпорации скупают линии общественного транспорта лишь затем, чтобы вывести их из оборота, а градостроители разбрасывают города на многие десятки километров так, что, чтобы купить пакет молока или коробок спичек, надо садиться в машину. Все это Ноам Хомский назвал выразительным термином лос-анджелизация Америки, имея в виду самый, наверное, неудобный для жизни город США - Лос-Анджелес, имеющий, вместе с пригородами, километров 200 в поперечнике.
4. Езда, как и наркотики, оказывается приятной только в первые разы. А затем - чертыхание в многокилометровых и иногда многочасовых пробках, в клубах угарного газа, приводящие в отчаяние поиски места для стоянки в городе, и внимание, занятое не достопримечательностя
   1. ми, а высматриванием дорожных указателей и шараханьем от лихачей. О паре часов времени, потраченного на езду на работу и обратно в силу пробок и искусственно растянутых расстояний, уже не говорим.. Избавленный от необходимости дойти из дома до автобусной остановки, бежать за уходящим автобусом, донести из магазина до дома батон хлеба и пакет молока, западный человек с раннего утра до позднего вечера сидит в более или менее комфортабельном кресле: в машине ли, в конторе ли. Малоподвижность приводит к физической деградации. Теоретически, это можно компенсировать тренировками, практически же мало кто выделяет на это время и силы. Это одна из причин чудовищного ожирения американской популяции.
   2. Всеобщая автомобилизация приводит к колоссальному расточению углеводородных энергоресурсов. В США 70% нефти тратится на транспорт, из них около 70% -- на автомобильный транспорт, львиную долю в котором занимают частные автомобили. То есть примерно половина всего американского потребления нефти, дающего, кстати, по разным оценкам, от трети до половины мирового выброса парниковых газов, приходится на мечту бывшего советского идиота - личный автомобиль. Откуда дровишки, то есть нефть на это избыточное потребление? С Ближнего Востока, Латинской Америки и Африки, вестимо; отсюда ощущение потребности контроля соответствующих регионов, отсюда политика разжигания и поддерживания военных конфликтов, терроризма и всех прочих прелестей современной американской дипломатии.

   Как бы там ни было, съездить, например, за продуктами на своей машине в недалекий гастроном гораздо удобнее и дешевле, чем ехать туда на автобусе, а обратно - на такси. Машина, безусловно, нередко оказывается очень кстати, иногда даже в качестве средства для извлечения удовольствия. С этих никто не спорит: владение машиной имеет плюсы, иногда довольно значительные. Надо просто отдавать себе отчет, что это имеет свою цену; во владении машиной есть и минусы, которые нельзя не взвешивать. Пару часов в неделю волнующих поездок с девушкими вдоль тихоокеанской набережной, и также экономия на такси для подвоза продуктов - это, безусловно, восторг! Об этом мечтал советский обыватель. Он, однако, не задумывался, что, вместе с этими несколькими часами приятности, не следует упускать из виду многие часы дышания отравленным воздухом пробок, еженощный шум машин за окном, многие сотни долларов на содержание машины, загубленную природу, эскалацию международной напряженности и т.п. - см. выше. И все это безальтернативно: другого выбора просто нет.

   Что же в итоге? В итоге - жизнь, похожая на жизнь с красивой, но крайне стервозной женой: кто спорит, хорошо с ней в постели, хотя любовные забавы случаются не так часто, как воображалось в холостячестве, а все остальное время - унылое существование со стиснутыми от стресса зубами. Человек становится рабом машины, находясь в полной от нее зависимости: каждый работающий или совершеннолетний учащийся должен иметь машину, иначе просто не сможет за приемлемое время попадать на работу или учебу: это уже не приятный выбор, а обязательное бремя. Не дай бог, машина сломается: придется брать другую в аренду. Все это штуки не дешевые: 300 долларов ежемесячных платежей, казалось бы, невелика сумма, но, учитывая, что средняя зарплата трудящегося рассчитывается так, чтобы ее хватало на жизнь впритык, то есть из двух-трех тысяч долларов чистыми в месяц можно едва ли сэкономить несколько сотен, даже 300 долларов весьма заметны. А ведь надо еще платить за страховку, бензин, ремонты, стоянки. А если машина сломалась? Труд механиков - 50-70 долларов в час, плюс запчасти, плюс неизбежная аренда машины - минимум 50 долларов в день. Теперь на первом месте в американской жизни - интересы машины и, естественно, соответствующей инфраструктуры. Ну а девушки? А девушки потом.

   Даже для среднего американца его автомобильная свобода весьма недешева, не говоря уж о трудящихся Востока. Итак, что бы мог предложить в свое время мудрый советский человек? Отнюдь не поголовную автомобилизацию, как думалось простолюдинам, а всемерное развитие общественного транспорта (включая такси для еженедельных поездок из гастронома домой) и подлаживание под него городской инфраструктуры. И ведь во многих городах начало было положено многообещающее, да и в Европе множество образцов, да даже и в самих США - город Нью-Йорк, например. Да где там... "Хочу, чтобы было красиво, хочу свободы!", -- потребовал советский недалекий обыватель от либеральной золотой рыбки, вскоре обнаружив, что его слегка треснутое корыто в историческое мгновение ока превратилось в груду щепок, пригодную разве что для погребального костра.

   Что больше всего сбивало с толку советского обывателя? Ход его мысли был вполне естествен: он брал гнусную российскую действительность и представлял себя в нейс автомобилем. Получалось хорошо. Вся голытьба на автобусах, которые ходят как ни в чем не бывало, а наш герой - на своей машине, сопровождаемый завистливыми взглядами. И ведь это совершенно верно! Очень хорошо иметь машину, когда очень немногие вокруг тебя имеют машины: это ведь действительно столь желанная ситуация свободы: хочешь - коптись в патриархальном быту, хочешь - наслаждайся дарами технического прогресса, поплевывая на "отсталых" аборигенов! Свобода - это прежде всего право выбора, и у тебя это право есть! Для благолепия этой воображаемой картинки важно, однако, что у других этого права нет. Поскольку, если оно появится у других, то - смотри выше пункты 1-6 - автомобильная свобода немедленно превратится в автомобильное рабство, в точном соответствии с правила новояза Орвелла.

   Мечтая о свободе, не следует забывать, что она будет не только у тебя, но и у других тоже. К примеру, многие американцы искренне считают себя приверженцами идеи свободы для всех. Только не могут они, на самом деле, вместить в свои скудные умишки воображаемую картину того, что получится, если, скажем, все народы мира получат американскую автомобильную свободу вместе со свободой тратить на нее свои и чужие энергоресурсы. Во что превратится мир, весь живущий по-американски, и надолго ли хватит дровишек?

   Как видно, по-американски свобода - это свобода "для меня и только для меня"; не зря она так хорошо сочетается с порабощением и истреблением "несвободных" народов.

   Эта обывательская ограниченность представления о свободе совершенно естественна. Требуется немалая мудрость для того, чтобы предвидеть: когда привлекательная концепция свободы получает массовую реализацию, последствия могут оказаться плачевными и, что особенно неприятно, необратимыми. Представьте, например, что ждет Лос-Анджелес и множество подобных ему американских городов в случае возникновения серьезного дефицита нефти - событие вполне реальное через несколько десятков лет. Скорее всего, эти города будут просто покинуты.

   Если я скажу: "Я не хочу для себя свободы!", то это звучит глупо и ущербно, как символ то ли личной дегенерации или - более популярный ныне тезис - дегенерации целого русского народа в народ рабов. Но в точности то же самое я могу сформулировать чуть-чуть иначе: "Я не хочу свободы для окружающей меня публики (потому что она мешает мне жить)!" -- и это звучит вполне современно индивидуалистически-эгоцентрично и вполне резонно, не так ли?

   Таким образом, интуитивно очевидный тезис "Каждый человек хочет свободы", кажущийся вполне естественным, надо уточнить: "Каждый человек хочет свободы для себя, но не хочет ее для других" -- вот абсолютно естественное правило здравого смысла, начисто, однако, отрицающее всю патетику борьбы "просто за свободу".

   2. Свобода и справедливость

   Итак, вышеприведенные рассуждения должны показать, что свобода не может считаться абсолютным благом, если мы, следуя либерализму, предполагаем, что свобода одинакова для всех. Последнее уточнение важно, поскольку проблема состоит именно в неизбежном конфликте свобод разных индивидуумов. Классики гуманизма, разумеется, не могли обойти молчанием это противоречие, но то, что им удалось придумать, выглядит очень беспомощно: "Человек свободен делать все, что не ограничивает свободу других людей". Не густо. Да помилуйте, если мы живем на одной планете, дышим одним воздухом, пользуемся обшими на всех ресурсами, каждый наш вдох - реализация нашей свободы использовать общий воздух - непременно ущемляет право всех других на этот воздух, каждый наш глоток воды ущемляет право всех других пить сколько влезет, каждый галлон сожженного в автомобиле бензина ушемляет возможности других, в особенности, наших потомков, раскатывать в свое удовольствие, и т.д.!

   И почему, воздух - общий для всех, а земля и ее недра зачастую - в частной собственности? Неужели только потому, что не существует технических средств для того, чтобы дозировать воздух, приватизировать его, сделать его товаром, торговать им на бирже, перекрывать кислород неплательщикам?

   Есть ли у человека свобода дышать, как ему вздумается? А вдруг с прогрессом высоких технологий появится возможность приватизировать воздух (см. здесь), и он станет частной собственностью, а без разрешения и без подписки дыхание этим воздухом станет посягательством на священную и неприкосновенную частную собственность? Как уживутся эти две свободы: свобода дышать и свобода распоряжаться своей частной собственностью по своему усмотрению?

   Еще раз посмотрел вчера фильм The Silence of the Lambs (1991) -- фильм столь же талантливый, сколь и подлый. В этом фильме один злодей осуществлял некоторые имущественные отношения со своими жертвами и делал это в противоречии с законом. Эти отношения состояли в том, что он захватывал право своих жертв на владение собственной кожей (то есть просто отдирал кожу, убивая своих жертв перед этим из чистой гуманности). Если вдуматься, право частной собственности на чужую кожу - должным образом оформленное, разумеется, в соответствии с буквой закона - никоим образом не является более бесчеловечным, чем право частной собственности на воздух или землю - это все явления совершенно одного порядка, и разрешать одно (право частной собственности на землю), запрещая другое (право частной собственности на воздух и чужую кожу) является одним из многочисленных противоречий и непоследовательностей либерализма, парадоксальным образом наделяющих его чертами тоталитаризма.

   Таким образом, свобода в некоторых случаях является самопротиворечивой абстракцией, которую невозможно последовательно осуществить на практике. Свобода одних часто оказывается попранием свободы других. Вы хотите больше свободы? Извините, они тоже хотят, вы это учли? Вы и для них хотите больше свободы? Увы, не получается, придется потерпеть. И им, и вам.

   Даже в отсутствие явных личностных конфликтов осуществление многих наших прав на свободу уменьшает свободу других. В случае с нашим правом владеть автомобилем это ущемление проявляется в переустройстве всего образа жизни людей и окружающей среды не только в данной стране, но и во всем мире, и не только современников, но и потомков в ближайшем и отдаленном будущем!

   Таким образом, свобода - не только не безусловное благо, но и, в ряде случаев, немалое зло, в том числе и для тех, кто этой свободой "наслаждается". Не убеждает пример с автомобилизацией? Возьмите тогда ковбойские нравы Дикого Запада США XIX века или дуэльные обычаи Франции феодальной эпохи. Как тогда было? Я свободен вас оскорбить, а вы свободны защитить свою честь, пытаясь проткнуть меня шпагой, а я свободен защищать свою жизнь, обороняясь. Либералы говорят: "Вот и хорошо, никто друг друга не оскорблял, зная, что может получить пулю между глаз". И тут они очень кривят душой: еще как оскорбляли, но только те, кто очень хорошо стрелял или фехтовал. При такого сорта свободе преимущество получают сильные против слабых, что кажется несправедливым, поскольку слабых больше, чем сильных. И это верно не только для этого частного примера свободы владеть оружием: во многих аспектах жизни свобода обеспечивает диктат сильных над слабыми, где под силой надо понимать не только физическую силу, но и умственную, и хитрость, и бесжалостность, и подлость.

   От свободы владеть оружием и пускать его в ход по своему усмотрению люди постепенно отказались, потому что поняли, что есть еще одна вещь, не менее важная, чем свобода убивать и умирать - это справедливость. Можно, конечно, и справедливость рассматривать в вышеприведенном либеральном контексте: "Не справедливо, когда один человек ущемляет свободу другого". Но справедливость - это нечто большее. Например, известно, что некоторые стадные животные помогают выжить своим раненым или больным сородичам, например, слоны и дельфины. Здесь действует принцип человечности "помоги" вместо либерального принципа "не навреди".

   Откуда есть пошло понятие справедливости, тесно связанное с понятием cовести и нравственности? Это науке неизвестно. Лучшее объяснение предлагает религия: совесть богодухновенна. Адам и Ева научились отличать добро от зла с помощью яблока с древа Познания. С тех пор люди унаследовали эту способность. Интересно, что наука начала рассматривать возможность генетического кодирования определенных свойств разума после пионерских лингвистических исследований Ноама Хомского; последний выразил убеждение, что способность говорить и даже стереотипы грамматики и синтаксиса являются у людей врожденными. Более того, у других животных этого нет, что подтверждается провалом попыток научить говорить, например, обезъян. (Обезъяна может заучить несколько предложений и произносить их, но она никогда не сможет построить новое предложение из слов, содержащихся в заученных предложениях. Например, если ее научить говорить "Сорви банан" и "Почеши ухо", она никогда не придумает предложение "Сорви ухо".)

   Совершенно аналогичные выводы можно сделать по поводу врожденности религиозного чувства, если проанализировать, насколько сходны религиозные мифы первобытных народов с самых разных концов Земли (см. статью Шафаревича с несколько пугающим названием Россия и мировая катастрофа в части, касающейся антропологических исследований первобытных культур.) А если уж грамматика и базисный религиозный миф у всех людей являются врожденными, то гораздо более интуитивные и простые законы справедливости тем более могут также оказаться врожденными. Если у вас нет совести, извините, вы мутант. Попробуйте обратиться в армию США или в Госдеп.

   Если рассматривать взаимоотношения людей как игру с заданными, хотя и иногда меняющимися правилами, то естественно для участников игры попытаться изменить правила к своей выгоде. Какие игроки - сильные или слабые - будут требовать равную свободу для всех? Конечно, сильные: при равенстве прочих условий, они победят. Даже если сильных и немало, они, выдвинувшись, в своем сообществе окажутся в исходной ситуации: кто-то сильнее, кто-то слабее. Ясно, что возникнет иерархия с одним или несколькими самыми сильными на самом верху, с большим количеством очень сильных на следующем ярусе вплоть до огромной массы слабых у подножия. Нет никаких оснований полагать, что такая иерархия может обеспечить справедливость.

   Значит ли из этого, что я предлагаю неравенство, то есть большее ограничение свободы для сильных? Нет, я за равенство. Но ограничение свободы, одинакое для всех, совершенно необходимо с тем, чтобы предотвратить возникновение несправедливой иерархии.

   3. Либерализм и нравственность

   Понятие нравственности является совершенно внешним для либерализма. "Можете быть нравственными, если уж вам в голову втемяшилась такая блажь", -- скажет либерал, хихикая в кулак. В знаменитой работе Ильи Смирнова Либерастия рассматривается модный ныне в России американский учебник "Экономикс" (его название выглядит именно так - в виде транслитерированного, а не переведенного английского слова, поскольку никто не смеет посягать ни на одну букву каноноческого либерального вероучения). И в этом учебнике постулируется независимость экономики от нравственности. (Примитивный механицизм вообще очень свойствен американцам.)

   То, что либералы, как черт ладана, боятся обсуждать нравственность, совершенно понятно, поскольку, как показано выше, последняя входит с либерализмом в непримиримое противоречие. По этой же причине либерализм отказывается обсуждать религию. Формально, либерализм религиозно, как и морально, амбивалентен (нейтрален, безразличен), фактически же он не может не быть атеистичным, вернее, языческим. Понятие Творца, создавшего мир и управляющего им, убивает на месте всякий намек на право на свободу. Для либерализма Бог умер, а значит, согласно Достоевскому, все позволено. Либерализм не может признать ни Божьего, ни морального закона: "Допустимо и не подлежит осуждению все, что не запрещено законами либерального государства". Свобода либерализма - прежде всего свобода отсовести.

   Тем не менее на Западе все еще можно найти нравственных людей. И это только потому, что они еще не вполне стали либералами, сохранив все еще архаичные предрассудки и химеру, называемую совестью.

   4. "Это не прилично", -- вам говорят!

   Если совесть, как предполагалось выше, имеет очень фундаментальные корни в человеческой природе, и вытравить ее совсем не просто, то такому более поверхностному явлению, как правила приличия, повезло меньше. Кажется, либерализм убил приличия на корню, просто потому, что он, претендуя на универсальность и всеохватность, не желает делить свое место на пьедестале ни с каким иным человеческим установлением.

   То, что я называю приличным (на английском -- gentlemanlike или ladylike, на французском -- comme il faut) является, наверное, более порождением разума, чем генов. Почему человек не должен уподобляться скотине, совершая, например, бессмысленные действия для получения удовольствия, ведомого, наверное, и амебе? Право, это трудно обосновать. Либерализм избавляет нас от дискомфорта, связанного с патриархальным воспитанием. "Мастурбация и гомосексуализм? It's perfectly normal!" - без тени смущения восклицает он. Поскольку право на наслаждение никак не затрагивает ничьих свобод, гедонизм --культ права на неограниченные удовольствия -- является важной составной частью либерализма.

   Никто нас, вроде бы специально не учил, что сплетничать некрасиво (а если бы учил, мы бы, пожалуй, из чувства противоречия стали бы сплетничать), но сплетни вызывают рефлекторное чувство гадливости, хотя и рациональное объяснение можно, наверное, подыскать: сплетничанье является проявлением собственного комплекса неполноценности, когда малозначительные или отвратительные являния в жизни других лиц являются возбуждающим фактором. В Америке же безудержная (но только в определенных аспектах) свобода прессы упорно прививает восприятие сплетен как обязательное для каждого цивилизованного человека ознакомление с новостями. Даже претендующие на академичность политические программы не брезгуют подпустить пикантных "новостей"; что уж тут говорить о массовых общенациональных газетах (например, The National Enquirer) и целых телевизионных каналах (например, Entertainment TV), специально посвященных сплетням, причем о тех, кто менее всего может быть отнесен к приличным людям.

   А как насчет подглядывания в замочную скважину? Каждому случалось, наверное? И потом долго было стыдно? Not anymore! Теперь к услугам вуйеристов широкоформатная многоканальная плазменная замочная скважина высокого разрешения - телевидение. Прочем, и скважины уже больше не нужно: люди сами охотно демонстрируют то, что раньше считалось делом глубоко интимным. Моника Левинская добровольно делится своими нехитрыми девичьими тайнами, а взрослые люди с серьезными и умными выражениями лиц задают наводящие и уточняющие вопросы, а потом, after much deliberation, публикуют протокол допроса в Интернете. На вопрос: "Что важнее: честь или опасность показаться нелояльным?" следует американский ответ: "Простите, а что такое "честь"?" Тут же, для обретения чувства всеобщего освобождения, к делу подшивается и выставляется на всеобщее обозрение и грязное белье со следами спермы уже не юного озорника.

   Нет сомнения, что в истории народов нередко обретение свободы сопровождалось очень позитивными, достойными и привлекательными изменениями в жизни людей. Но происходило это там, где люди уже имели внутренние ограничители в виде религии, морали, самоуважения. Но даже и в таких условиях, как можно видеть сейчас, эти внутренние ограничители становятся все более слабыми и, достаточно скоро, совсем незаметными. Опьянев, ошалев от свободы, даже благородный человек склонен постепенно обратиться в скота.