МУЗЫКА ВЕЧНОСТИ

Валерий Лебедев - Вот сидим, музыку слушаем. Мелодии-гармонии. От пиано до крещендо. И от модерато и еще медленнее, до виваче и еще быстрее. Лучше - мольто е кон брио кон спирито. Спирито, да-с... Вопросы как-то при этом всплывают о смысле жизни. Скорее - о ранней смерти. Что это за дела - Франц Шуберт умер в неполных 32 года?! Моцарт - в 36, Шуман - в 46. Шопен - в 49. Аксакал Чайковский - в 53. Это что - у вас такие порядки? Ладно, Шостакович в 69. Да ведь тоже пустяки. Тихон Хренников? Сколько ему? Вижу заголовок в "Комсомольской правде" от 09 июня 2003 г. "Тихон Хренников запасает водку на 500 гостей". Не на поминки, а на 90-летие! Отлично! Фамилия композитора, правда, подкачала, но все прочее - при нем.

Я несколько раз смотрел "Амадеуса" Формана и каждый раз при почти что документальных кадрах сваливания тела Моцарта без гроба в общую яму с присыпкой негашенкой (возница наклонил гроб многократного использования, дверца-торец открылась и тело скользнуло в общую яму) , когда и рядом-то никого нет, кроме возницы клячи и меня, дождичек, промокал глаза платком. И могила до сих пор неизвестно где. А тут - водка для 500 гостей ! Скажите Саша, почему у вас такие обычаи? Я знаю, что совсем недавно у Вас был юбилей. Как, воздушный столб не давит? Хотя, небось, по сравнению с Тихоном Вы – шустрый мальчик. Так сколько Вам исполнилось 27 декабря? И какие у вас соображения о смысле этой самой жизни?

Александр Избицер - А лет мне от роду ровно... Не могу и произнести. Догадайтесь по аналогии: "А росту я среднего, лоб имею плешивый, бороду седую, брюхо толстое..." Уф! Это признание было самым тяжелым из ответов Вам, Валерий. Все остальное - семечки.

Итак, Вы сочленили размышления о смысле жизни с ее, жизнью, протяженностью… Вы говорите - "Вот сидим, музыку слушаем". Давайте слушать вместе… Ну вот, и закончилась "Фиалка" Моцарта-Гёте. Сколько она длилась? Минуту? Две? И разве в этой крошечной жемчужине не больше смысла (во всех смыслах), чем в каком-нибудь намного более протяженном опусе Регера? В то же время жизнь Восьмой симфонии Шостаковича насыщена и смыслом, и страстью - а это подвластно далеко не каждой фортепьянной миниатюре Чайковского. В чем смысл жизни - никто Вам не ответит. Но где его искать, я, пожалуй, знаю.

Ахматова написала - "Мне ведомы начала и концы, И жизнь после конца, и что то, о чем теперь не надо вспоминать". Думается, вглядываясь в начала и концы жизней людских, мы и сможем, если не постигнуть, то приблизиться к пониманию смысла жизни.

(Да Вы закусывайте! Как Вам, кстати, этот копченый угорь? Вам не кажется, что самый вкусный слой рыбы - тот, что прилегает непосредственно к ее коже? Этот слой словно притянул к себе квинтэссенцию вкусовых качеств всего рыбьего тельца. А за ним - кожа, что отделяет рыбу от внешнего мира, который уже не есть она).

О чем это я?… Так вот - люди, живущие так, словно каждое их мгновенье может оказаться последним, поймут, о чем я говорю. Они, вероятно, согласятся со мною - в этот "синий час", в пространстве между бытием и небытием, которое познал Гамлет, и сосредоточены духовные силы человека в их предельных напряжении и богатстве. Но одновременно с этим - ощущение и размытости контуров, и рассеянности, и подвешенности, и отстраненности.

Вы, Валерий, говорите - тридцати-двухлетний Шуберт. А я скажу - восьмидесяти-семилетний Верди. Вы скажете - тридцатилетний Шелли, а я скажу - восьмидесяти-двухлетний Гёте. И мы опять ничего не поймем.

Вот умирающий Моцарт. Меня не столь волнует сцена из фильма Формана, о которой Вы упомянули. Нет! Проявления высшей жизни в самые отчаянные, предсмертные дни, часы и минуты - вот что потрясает. И наоборот - "Всевластна смерть. Она на страже
И в счастья час,
В миг высшей жизни она в нас страждет.
Ждет нас и жаждет, и плачет в нас!"
(стихи Р.М.Рильке и - заключение 14-й симфонии Шостаковича)

Моцарт, бессильный присутствовать на спектакле "Волшебной флейты", прикованный к кровати, с часами в руках "следит" за представлением - "… сейчас закончился первый акт - теперь это место: Тебе, великая Царица ночи…"

За 11 часов до смерти он призывает к себе трех друзей и исполняет с ними на четыре голоса, (соответствовавшие четырехголосному хору и четырем солистам) те фрагменты из "Реквиема", которые успел сочинить. Сам поет альтовую партию и играет на фортепьяно. И лишь дойдя до первых тактов "Lacrimosa", почувствовав, что не закончит эту часть, он начал сильно плакать и отложил партитуру в сторону.

"Наши чувства устремляются за пределы нашего "я" - так назвал Монтень третью главу своих "Опытов". Не означает ли все это, что о смысле человеческой жизни можно вполне судить даже не столько в "синий" ее час, сколько позднее, когда эта жизнь завершена, когда этот "смысл" парит сам по себе, отделенный от тела?

Но это слито в один сосуд и с иным Вашим наблюдением, Валерий: юбилей Хренникова, объявленный в прессе на весь мир - и похороны Моцарта, на которых присутствовали "лишь кладбищенский сторож и кляча" Сторож на следующий день сменился, а кляча была не способна указать на место захоронения.

Несколько дней мир следит за частотой пульса Сталина. Мир вонзил очи в спальню его дачи. Сталин издыхает. Скорбь народов выходит из берегов. Почти одновременно, неподалеку, умирает Гений - С.С.Прокофьев. Этого почти никто не замечает.

Опьяненная близким торжеством толпа спешит из-под Кром в Кремль. Клики толпы стихают. Остается во поле один Юродивый - "Горе, горе Руси, плачь, плачь, русский люд, голодный люд!". Но его пророческого плача НИКТО не слышит. И если бы не Мусоргский, то и мы бы не узнали о нем вовсе.

Но рассудку это не поддается. Остается лишь разводить руками - "так легли карты!" С другой стороны - прекрасно, что у Моцарта словно и нет могилы. У ангелов не бывает ни могил, ни юбилеев. В этом смысле все совпало самым благоприятным образом тогда, в декабре 1791-го. Констанца, жена Моцарта, в отчаянии. Она бросается на постель, в которой умер муж, чтобы заразиться его болезнью от еще не остывшей простыни и подушки, чтобы умереть самой. Она чувствовала себя очень плохо, ей были выписаны лекарства. К тому же дню 5-го декабря относится и ее запись на оборотной стороне листа из альбома Моцарта – « О! Если бы я могла вскоре соединиться с Тобою (!). Твоя крайне огорченная супруга Costance Mozart, урожденная Weber…». (Впрочем, кое-кто из исследователей считает, что запись эта была сделана позднее и дата была поставлена задним числом.

Она в те дни была "не от мира сего" от горя. А ее упрекают в беспечности! Тот же ученый Герман Аберт пишет - "Конечно, невозможно извинить поведение Констанцы: оставлять дела на произвол судьбы - это вполне ее манера…". Как будто Моцарт женился бы на женщине с манерами противоположными! Естественно, она не могла в те часы заботиться о делах мирских и ответила на вопрос Дайнера (не угодно ли ей распорядиться, чтобы он, Дайнер, поставил простой крест на могилу Моцарта?), что о кресте позаботится приход собора Санкт-Штефан (там проходило отпевание). И ван Свитен, человек богатый и влиятельный, этот "великий музыкальный папа Вены", не дал ни флорина, ни крейцера на погребение, а лишь посоветовал вдове устроить погребение как можно проще, щадя ее скудный кошель. Словом, никто ни о чем не позаботился. А когда Констанца оправилась и пришла на кладбище, то ее встретил там другой сторож, который ничего не знал о месте захоронения. И лишь некоторое время спустя Вена осознала, кого она потеряла и словно воскликнула - "Ах, почему я не заметила этого вовремя!?". Но, повторяю, никто не был виновен в том - "так легли карты".

(Я уверен, что Юлий Андреев, "новый венец", скажет, что Моцарт был известен, скорее, как игрок на биллиарде, и что если бы он почаще гонял кием шары, он избавил бы его, Юлия, слух от множества произведений несовершенных. Мне думается, что с таким утверждением охотно и со смехом согласился бы сам Моцарт, если бы ему выпала честь услышать совет Юлия).

В.Л. - Я был на вашем концерте в Карнеги Холл. Том самом, который недавно к Гусь Буке отметил Viktor Shevelyov - Saturday, December 27, 2003 at 18:53:46 Он написал:

"С большим удовольствием поздравляю Александра Избицера с днем рождения! Несколько дней назад он дал сольный концерт в двух отделениях в Карнеги-Холле. Не приходится и говорить, что чести играть в Карнеги-Холле удостаиваются лишь выдающиеся музыканты. При этом Саша пошёл на большой риск, составив программу из таких хрестоматийных произведений, как фантазия С минор Моцарта, бетховенская соната No. 21, фантазия F минор Шопена и шумановская "Крейслериана", - и победил! Особенно меня впечатлило совершенно необычное исполнение моцартовской фантазии. Притом, что она прозвучала предельно адекватно, было очевидно, что ее нам поведал человек, пропустивший сквозь себя музыку Прокофьева, Шостаковича и других великих композиторов 20-го века. Итак, читайте, завидуйте: я побывал на концерте Александра Избицера!".

Добавить почти ничего не могу. Концерт ошеломляющий. Зал был полон, мы с Мариной места не нашли, с трудом - на балконе. Вызовы на бис, сбился со счета. Крики браво и цветы, как будто вы столетний Хренников. Остается разве что спросить: чего это вы так нервничали, когда я посетил вас во время антракта в артистической уборной? Руки, как Вертинский, заламывали? Что-то несуразное бормотали, вроде, "Ах нет, все нет так. Все нужно иначе". Прямо как Пьеро или Явлинский... Единственное, на что отозвались - это на сведения о жизни в Гусь Буке. Это что: вечное недовольство художника, свидетельствующее о взыскательности? Стремление к совершенству, столь свойственное русским, то взрывающим свой Храм, то восстанавливающим его?

А.И. - Спасибо и Вам, Виктор, и Вам, Валерий с Мариной! Спасибо, что приехали и спасибо мне, что не разочаровал вас. Я очень рад отзыву Виктора Шевелева. И рад тому, что он написал о Фантазии Моцарта. Он услышал главное - я противник стилизации, подрумянивания, завивания и припудривания Моцарта. Я уверен, что современный ему клавесин или фортепьяно были далеки от того, что он слышал. Современный рояль с богатством своих возможностей, включая разнообразие тембров и объем динамической шкалы – вот до чего Моцарт не дожил, но чего, уверен, жаждал!

Теперь по поводу Вашего, Валерий, антигуманного поведения во время антракта. Знаете ли Вы, что если я засыпаю с мыслями о музыке, если пальцы при этом сами собою "щупают" воображаемую клавиатуру, если просыпаюсь с мыслью о том, что "вот, сейчас пойду к роялю и сыграю эту фразу, как нужно!" - если я живу этим, то только тогда я чувствую себя хорошо? Но если я просыпаюсь с мыслью, что должен непременно зайти в "гусь-буку" и заехать, подобно боксеру, в виртуальную грушу Константина Макабровича Глинки - это меня тревожит и я на себя зол. Как я зол! Как я зол! Нет - рояль и трепетного Бизона в одну телегу впрячь не можно. Так вот накануне выступления я сделал нечеловеческие усилия, забыл и мыслить о форуме, но Вы позвонили в день концерта, сказали, что выезжаете в Нью-Йорк из Бостона (что меня очень обрадовало), но добавили при этом - "В гусь-буке появилась Ирина Дедюхова - Вы не читали еще?". Помилосердствовали бы, а? Я ведь с таким усилием окружил себя тишиной. Я берег эту драгоценную музыку тишины, как львица стережет львят у входа в пещеру, а после Ваших слов в моей голове засел словно метроном с каким-то дактилем-анапестом-амфибрахием - "де-дЮ-хо-ва, де-дЮ-хова, де-дЮ-хо-ва"!

О моих ощущениях во время концерта должен знать только я. Никаких рук я не заламывал, нисколько не волновался. Вам все приснилось! И вообще играть на рояле ничего не стОит - сплошное развлечение. Вот В.Л.Сердюченко пишет в своей статье - "Если ты станешь думать, что ты есть сплошной нуль, прореха на теле человечества, жертва аборта и вообще никто, то неожиданно станешь цельной, сверкающей, великолепной единицей, и к тебе единственному обратится лик Господа и его перст, указующий : "Се человек". Если под этими словами согласится подписаться и Александр Избицер - он мой брат".

Знаете ли, брат Валерий Леонидович, когда я смотрю в сотый раз "Огни большого города", меня не волнует мысль, сколько раз Чаплин репетировал сцену со статУей в лучах рассвета. Думал ли он, что он - прореха на теле человечества? Не похоже. Но даже если думал, то мысли эти - его глубокая личная тайна.

На свою беду я видел снимки черновиков Пушкина, относящихся к «болдинской» осени. И у меня пропала иллюзия, что все, созданное в ту осень Пушкиным, само собой соткалось из воздуха Болдино. Посему, даже если я соглашусь с Вами, Валерий Леонидович, то пожму Вам руку в знак солидарности тайно, под скатертью стола. И то - если мы говорим о "муках творчества", то должны добавлять - "радостные муки творчества"!

Так и тогда, в антракте… Кстати, КАК Вы, Валерий Петрович, проникли туда, за кулисы? Я знаю Вашу способность вести машину сквозь полицейские заграждения (не пойму до сих пор, почему Вам никто тогда ни разу не свистнул). Но Вы явились, как мимолетное виденье, и у меня запульсировали жилы в висках: "де-дЮ-хо-ва, де-дЮ-хова, де-дЮ-хо-ва"!". И Вы стали говорить - о чем? - о "гусь-буке"! После этого Вы удивляетесь, что я "заламывал руки"? Я, очевидно, искал в артистической какой-нибудь кирпич… Впрочем, сознаюсь Вам по секрету, что в итоге Вы прекрасно отвлекли меня тогда. Вам удалось переключить мое "зашоренное" сознание. Я понял это и оценил позднее. Спасибо Вам и сердцем, и рукой!

В.Л. - Ладно. Недавнее интервью с Тихоном Хренниковым заканчивалось так:

Над чем вы сейчас работаете?
- Сначала будет мой камерный концерт, а потом я всех угощу водочкой-коньячком-закусочкой... А потом и к работе приступать можно. Как обычно, музыку пишу - только что в Новгороде была премьера моего балета "Капитанская дочка".
- Класс в Консерватории по-прежнему ведете?
- Ну естественно! Куда ж я без студентов! -

Ну у меня есть аналогичный вопросец. С чего началось ваше восхождение к Музыке? Так сказать, этапы большого пути. Музыку каких композиторов вы сами предпочитаете играть? И почему именно этих? Сами писать не пробовали? И заодно уж: какие планы есть до вашего 90-летнего юбилея?

А.И. - Во-первых, до моего 90-летнего юбилея я планирую умереть. Это, кажется, единственное из задуманного, что мне по плечу. В остальном я планирую сыграть 598433456 концертов, записать 23450987 дисков, исполнить весь существующий фортепьянный репертуар и написать 10000-томный труд "История человечества от Адама до моего племянника Яши".

О чем Вы еще спросили? О любимых авторах... У меня ощущение, что существует Некий Единый Автор, и именно Его сочинения я люблю играть. Но Он именуется то Моцартом, то Бетховеном, то Шуманом, то Дунаевским, то Дебюсси, то Шостаковичем, то Шопеном, то Прокофьевым, то Гершвиным, то Соловьевым-Седым. То вообще никак не именуется - "Аноним. Слова и музыка народные". Он принимает различные и, подчас, противоположные очертания. И я лишь смутно подозреваю о Его единственном имени.

Сам я сочинял музыку крайне редко. Так, я как-то написал транскрипцию для фортепьяно на темы "Руслана и Людмилы" Глинки и сыграл ее в Ленинградской филармонии. Еще было несколько композиций, но я их не люблю. Как-то в "Самоваре" были Р.Щедрин с М.Плисецкой. Я по просьбе кого-то из их гостей заиграл музыку из "Лебединого озера", и Майя Михайловна стала танцевать - сидя за столом, только руками, кистями рук, пальцами, спиной, шеей, головой, глазами.

(Думаю, не стоит говорить, насколько завораживающим для всех было то представление-экспромт!) Но я не помнил музыку балета в точности, а останавливаться не мог - прервать танец Плисецкой было бы грешно - , и поэтому стал импровизировать. Плисецкая "подхватывала" мои фантазии, и ее движения стали отражать все модуляции, все темповые изменения, которые, в свою очередь, "сообщал" моим пальцам ее танец. Вот после этого Родион Константинович и выразил уверенность, что я сочиняю музыку. Я сказал ему - уже написано столько прекрасной музыки, что быть очередной миллионной копией кого-то я бы не хотел. Но он велел (именно велел!) мне сесть и написать четыре фортепьянные пьесы, забыв обо всей музыке, которую я знал. "Очень важно преодолеть Вашу робость. Я приеду в следующем сезоне с концертами в Карнеги холл и послушаю, что Вы сочинили". Но я этого не сделал. Робости не преодолел. Пока. Или - уже.

Мое "восхождение к музыке" началось с протеста. В отрочестве мне были подарены пластинки с записью "Руслана и Людмилы" Глинки. Я влюбился сразу и навеки в музыку этой оперы. Но одновременно я изнемогал от этих "мук любви". Опера начинала жить своей жизнью во мне, она словно отделялась от интерпретации и дирижера К.Кондрашина, и солистов. Мне так хотелось, чтобы и запись следовала за этими изменениями! Но запись не менялась - каждый раз одно и то же в каждой мелочи. Чем больше я слушал запись, тем больнее было. Запись для меня утратила жизнь. Прослушав ее в сотый раз, я понял, что занимаюсь насилием над музыкой, над ее жизнью, которая, как и любая жизнь, должна быть непредсказуемой.

Приблизительно в то же время я услышал и одну из Прелюдий Шостаковича, записанную с комментариями пианиста-педагога. В комментариях было сказано, что эта прелюдия - словно фортепьянное отображение духового оркестра в каком-нибудь парке культуры и отдыха, где музыканты играют фальшиво, сбиваясь и, вдобавок, не вместе. (Позднее я узнал, что Шостакович был против пришпиливания "программы" к своим непрограммным сочинениям). Но сыграна была эта прелюдия без ухарства и энтузиазма, который был присущ тем духовым оркестрам в ЦПКиО, которые я наблюдал. Слишком "академично", благополучно она звучала. Вероятно, тогда же я и решил: "не нравится - сделай по-своему!".

Я выскажу свое подозрение, что само существование грамзаписи - не только великое приобретение человечества, но и большое его горе. Особенно отчетливо я понимаю это, наблюдая в последние десятилетия некое общее обесцвечивание исполнителей на сценах и эстрадах концертных и оперных залов. Для многих и многих студентов, готовящих себя к концертному исполнительству, записи, скажем, "Лунной" Бетховена - палочка-выручалочка. Они освобождают их от труда и ответственности оставаться наедине с нотами. Таковые наслушаются эту сонату в ста исполнениях и сыграют "свою" сто первую копию. В наш век спешки и творческих одышек подобное "слизывание" с пластинок и дисков объяснимо. Но своих студентов-певцов, например, я призываю разбираться в нотах прежде всего, глядеть в них, воспитывая свой внутренний слух, требовать от своей фантазии работы, отталкиваясь от авторских требований.

Приносит ко мне ученик "Полководца" Мусоргского из цикла "Песни и пляски Смерти". Чувствую, знаю, слышу - он объелся записью Козловского. Это простительно - Козловскому трудно не подражать. Это был один из ярчайших певцов, каких я слышал. Но я говорю - взгляни в ноты Мусоргского! Вчитайся в текст Голенищева-Кутузова: "И над равниной боевой
Раздался голос роковой:
"Кончена битва - я всех победила.
Все предо мной вы смирились бойцы.
Жизнь вас поссорила - я ж помирила.
Дружно вставайте на смотр, мертвецы!"".

Ну и сколько времени понадобится Смерти-Полководцу, чтобы поднять своим костлявым жестом всех мертвых воинов на всем, обозримом ею пространстве? Был бы ты, говорю, Шаляпиным, ты бы поднял этим жестом весь зрительный зал. Весь зал бы встал, будь, говорю, ты Шаляпиным. Но, хотя этого ты вряд ли достигнешь, стремись к этому, поставь такую цель перед собой! У тебя есть некая магия, способная это сделать. Так будешь ли ты укорачивать верхнее "ля" в слове "мертвецы-ы-ы-ы-ы-ы"? Ведь во время этого "ля" и поднимаются (в воображении Смерти или наяву - не важно) мертвые воины! У Мусоргского написано "crescendo" на этой ноте. Здесь и замедлить темп не грех, хотя у Мусоргского и нет на это указания. Поднял всех воинов? Замри на секунду, дай войскам Auftakt… (Вот в нотах пауза - видишь? Расширяй ее замершим fermato, не бойся...). Двинул войска! - "Маршем торжественным мимо пройдите -
Войско своё я хочу сосчитать…".

Какой темп у Мусоргского, какова природа движения? "Tempo di marcia. Grave. Pomposo". Что это? Торжественный марш Парада Победы Смерти сцеплен Мусоргским с маршем траурным - не отличишь! В каком темпе поет это место Козловский? В темпе скачущих блох! Кстати, и бас Христов здесь торопится. Они либо не хотели, либо проигнорировали, либо были не в силах выполнить эту волю Мусоргского. Не важно, не в том дело, смотри - "Годы незримо пройдут за годами,
В людях исчезнет и память о вас.
Я ж не забуду и громко над вами
Пир буду править в полунощный час!"

Как здесь неуместно твое "bel canto"! Нет ничего, более враждебного стилю Мусоргского, чем "bel canto". Правь пир! Ты - пьяная в стельку русская баба, ты привыкла открывать двери кабинетов своими ляжками! Ты страшна. Вопи, шепчи, скрежещи, завывай, говори нарочито отчетливо, борясь с заплетающимся языком, топочи наконец! Смерть танцует!... Я имею в виду "топочи" в воображении, asshole... Впрочем, прости - здесь, в студии, можно - и нужно - делать все, что хочешь. Пляской тяжёлою землю сырую
Я при-топ-чу, чтобы сень гробовую
Кости покинуть вовек не смогли.
Чтоб ни-ко-гда вам не встать из земли!"

Нет, решительно, грамзаписи и их коллекционеры - первые враги трепетного, непредсказуемого искусства исполнять… Да и иные слушатели, и иные критики упрекают - "А вот на такой-то записи такой-то великий исполнитель сыграл (спел) иначе!".

Разнообразие трактовок, подлинно живой и пульсирующий мир музыки - только в нотах, только в нотах, только в нотах и - в исполнениях "живьем". К тому же, те слушательские впечатления, которые "переверорачивали" мою душу, не были зафиксированы на пленку. Они оказались вне внимания мира и фиксации для истории так же, как избежали ее похороны Моцарта или Цветаевой. Как говорил Владимир Владимирович Софроницкий - "Когда включается микрофон, во мне что-то выключается". Вот, по-моему, признание истинного Художника!

PS. Тихон Николаевич Хренников… По-моему, он был некогда прекрасным мелодистом. В отличие от Баха, Бетховена и Шостаковича. (Смайлик). Мне нравятся и его "Московские окна", и "Что так сердце растревожено", и "Колыбельная Светланы". Но если бы его лучшие песни - причем, одни и те же - не были им раздуты до размеров опер, балетов и прочих масштабных полотен… Впрочем, он обладал могучей властью и эти его оперы-балеты шли во многих театрах страны. К тому же, никто из нас не знает своих возможностей, никто не в силах судить о себе здраво. Вечно одно и то же - или заносчивая переоценка, или кокетливая недооценка. Давайте здесь пожелаем Тихону Николаевичу крепкого здоровья, многих лет жизни, и поставим точку, наконец!