КОЗЛЕНОК НА АЛТАРЕ

Если лечить желтуху таблетками от кашля, то одновременно следует расторопно навестить гробовщика, забить место на кладбище и позаботиться о торжественных венках.

По крайней мере, будет сохранена логическая последовательность действий.

До какой степени позволительно быть толерантным? До идиотизма или все же до каких-то, пусть жестких, но бескомпромиссных границ? И что, наконец, предпочтительней: держать голову в песке или держать ее поднятой, не жмурясь от искусственного излучения политкорректности?

Застенчиво говорим о “русских” в Америке (да и не только в Америке), впавших от обрушившегося на них эмигрантского счастья в некое психофизическое состояние, которому до сей поры нет настоящей отгадки, но есть немыслимое количество домыслов, предположений, круто заваренной мешанины из противоречий, дурманящих, как чифир, как грибы-поганки сознание, и бросающих в яростную, удушающую схватку меж собой людей, еще не так давно деливших (хоть приблизительно) все поровну: служебную площадь в кабинетах, места на строительных площадках, в цехах, в армейских ротах, в концертных и театральных залах, в рядах и шеренгах праздничных демонстраций на первое мая или на седьмое октября.

Оказалось, теперь-то что отрицать, все это было игрой, лицедейством, притворством, обманом, что, в сущности, это была натуральная “пятая колонна”, стоящая в резерве.

Застенчиво говорим о “русских” эмигрантах, взбодрившихся западной свободой, возбудившихся и даже перевозбудившихся от ее ударных доз до невероятного перевоплощения: политически фригидные, вполне лояльные, часто преуспевающие личности, вдруг, как бог из машины (deus ex machina), остервенело выскочили на подмостки, сомкнулись в каре, ощетинились отравленными наконечниками, соединились в едином, звучащим полно и откровенно порыве – “очистительном и искупительном” презрении к бывшей своей отчизне.

О, дайте, дайте мне свободу безнаказанно презирать свою бывшую родину, бывших соседей, соучеников, “мальчишек с нашего двора”, девчонок, что зажимали по подъездам, классную руководительницу, всякие там березки, дурные бурлацкие и казацкие песни, всех этих Трубецких да Вяземских, Суворовых да Кутузовых, да писателей, свихнутых на славянофильстве, да солдатню и матросню под Сталинградом, на Курской дуге и в Берлине. Дайте свободу безнаказанно презирать собственное прошлое…

Застенчиво говорим о “русских” эмигрантах, кладем на жертвенный алтарь правду во имя толерантности, словно нарочно придуманной, придуманной изобретательно и изощренно людьми дальновидными, проницательными, стратегами всеохватного мирового масштаба.

Мне не под силу разгадать весь замысел мудрецов, в моих силах лишь увидеть несуразицу, которая, как рыжий клоунский парик, бросается в глаза издали, которую, если не лукавить, все видят и так, но которую, по молчаливому порядку кем-то намертво установленному, озвучивать стало неприлично, стало считаться моветоном и делом почти преступным.

Пусть так. Мне проще пожертвовать собственной репутацией, чем правдой. А правда всегда конкретна и грубовата - я не встречал русских эмигрантов, презирающих бывшую свою отчизну. Сомкнулись в каре, ощетинились отравленными наконечниками, соединились в едином, звучащим полно и откровенно порыве – “очистительном и искупительном” презрении к бывшей своей отчизне, пусть меня поразит громом, если лгу – евреи (не все евреи поголовно, так не бывает, но значительная их, заметная, преобладающая часть).

Почему так случилось, что тому послужило причиной, насколько основательны и справедливы эти причины, все это оставлю за скобками, об этом еще предстоит поломать голову и историкам, и политологам, и социологам, и писателям, не всем уготованы прорывы, но, как мне видится, есть шанс узреть истину одиночкам с трудной судьбой, потому что невероятно мучительно решиться на слова, за которые (тут и гадать не приходится) свои же осудят, пригвоздят к позорному столбу, а то и предадут анафеме.

Не в великой чести у евреев Иосиф Флафий, не очень счастлив должен был быть еврейский писатель Морис Самуель, писавший: "Мы евреи-разрушители, и навсегда останемся разрушителями... Чтобы ни делали другие народы для нашего блага, мы никогда не будем довольны ", преступно вспоминать слова ближайшего помощника Теодора Герцля - Макса Нордау, заявившего после смерти своего шефа: "У нашего народа был Герцль, но у Герцля никогда не было своего народа ", стараются не вспоминать классика сионизма Зеева (Владимира) Жаботинского, его слова в статье 'Асемитизм', 1909: “Только евреев превратили в какое-то запретное табу, на которое даже самой безобидной критики нельзя навести, и от этого обычая теряют больше всего именно евреи, потому что, в конце концов, создается такое впечатление, будто и самое имя "еврей" есть непечатное слово, которое надо пореже произносить… " .

Раздражает местами Эфраим Севела, Сергей Довлатов, не по сердцу чересчур прыткие изыскания Дины Рубиной, покусившейся на неприкасаемую святыню – Холокост, о котором она осмелилась заговорить чуть ли не кощунственными словами: “…вот эта бурная чиновная жизнь вокруг одной из самых страшных цивилизационных трагедий человеческой истории и есть кощунство, гешефт на костях”, указывая при этом со всей определенностью на гешефтмахеров – еврейских функционеров, “сделавших свою национальность профессией”.

Не скрою, мне нравятся эти отчаянные одиночки, сдается мне, что уже тогда, давно, предчувствовали они, что не все в порядке в “царстве датском”, и сегодня, похоже, оглядываясь на собратьев, мучаются от мысли, что не вылечить желтуху таблетками от кашля и, уже не задумываясь о личной судьбе, терзаясь за судьбу собственного народа, кладут на жертвенный алтарь не козленка, угодного жрецам, а неприглядную, колючую, как проволока Освенцима, правду – очистительную и искупительную.

Их мало. Их до обидного мало. Но по ним – не по их персонажам, взбрыкивающим, как необъезженная лошадь, при каждом упоминании слова “еврей” - сужу я о древнем народе и его воистину уникальной судьбе.

Храни Бог, Израиль!