У КОСТРА

[Из цикла Стройбат”]

Не повезло нам сегодня на послеотбойный досуг.

На редкость удушливой и комариной выдалась ночь.

Сибирские комары, деревенские увальни по сравнению с городскими малявками, свое приближение к телу не скрывают, не мытарят солдата зигзагами обманных блицкригов, не пикируют из зеленых засад на ароматных гигантов, туго накачанных соленым гранатовым соком. Действуют предельно открыто и нагло. Ну, разве что маскхалатами оснащены, хотя мезозойские габариты и истребительный вой лишают их и этого преимущества.

Кусают сибиряки не за страх, а за совесть. Пронзительно, по-шмелиному едко кусают. И если уж решили вкусить стройбатовской кровушки, то никаким ураганам не согнать их с бурильной площадки. Не мешкая, предаются они чревоблудию, по уши погружая шприц-насос-хоботок в мантию человеческой шкуры.

Беззащитный и оголенный жгучим инстинктом народец.

Мастерковая лапа Юрки Бекаса накрывала одним убивахом, как установка «Град», не менее десятка агрессоров, закрепившихся где-нибудь на лопаточно-плечевых подступах к его бычьей шее.

Десятки, тысячи, миллионы серо-зеленых трупиков можно стряхивать наземь в течение многих часов. Настоящая сила героев-сибиряков заключается в их безмерном количестве. На смену погибшим тотчас спешит пополнение. Так вместо одной головы дракона вырастают тринадесять.

Какой-нибудь арабский мудрец, возможно, сказал бы, что рать кровожадного гнуса в одной лишь ближайшей роще в тысячу раз превышает число песчинок в пустынях Магриба, тогда как другой еще более прозорливый мудрец, возможно, возразил бы, сказав, что гнуса, скорее, в тысячу тысяч раз больше, чем алмазов на небе.

Бойцы не терзали себя философской накруткой, а шлепали слетавшихся под руку супостатов и яростно матюкались.

Примечательно, что в казарму комарье почти не совалось. Ночью, среди многоствольного сапа, лишь изредка можно было услышать жалобный вопль заблудившейся твари.

Чем так пугала вампиров стройбатовская казарма – сказать было трудно. Кресты там давно повывели комиссары и замполиты, а колья водились только в вотчине свинаря, вбитые в землю в виде кривой ограды.

Тем не менее, в летней казарме комарам было также мерзко и неуютно, как и ее человеческим обитателям.

Возможно, что за время своего долголетнего прозябания солдатская колыбель так глубоко впитала в себя неповторимый запах солдатского пота, что обрела свойства массового оберега, защищающего от набегов кровожадных номадов.

А, может быть, комары, время от времени всасываемые в липкий сумрак аэродинамическими потоками, банально терялись и стрессовали от избытка добычи, в результате чего их шустрые хоботки поражала внезапная импотенция.

Однако на редкость душно становилось в казарме знойными июльскими вечерами.

Даже изнуренным салагам тяжко было впадать в забытье в болотце хлипкой кровати. Отчего они вертелись на верхнем ярусе шконок, получая снизу приветы-пинки от особо нервных дедов.

Однажды, когда температура в предотбойной казарме перевалила за сорок, торопыга Валерка Сугроб додумался до простейшего средства – мочить простыни в гроте закисшего умывальника, чтобы успеть насладиться свежей испариной до отхода ко дну.

Трудно сказать, почему никто не догадался сделать этого раньше. Может быть, потому, что еще никогда казарменный чад так сильно не доставал личный состав пятой роты.

За Валеркой в умывальную комнату потянулась длинная вереница учеников.

Особо продвинутые замочили не только простыни, но даже подушки с матрацами, и взахлеб рассказывали соседям о неземных ощущениях, сходных с трипами в лизергиновое пространство.

Вскоре почти вся казарма дружно хлюпала набрякшим бельем.

Кроме трижды заслуженных пофигистов: Тольки Прудника и Сереги Калины, двух калмыков, трех кыргызов (которые в те времена по недомыслию считали себя киргизами) и одинокого курда. Этих, казалось, ничто не брало – ни лед и ни пламень, ни кулак и ни камень.

А вот ассириец Георгий – казалось бы, и гены жароустойчивые, и близкие родственники
в пекле Ливана – жару органолептически не выносил, как заурядный замухрыга-москвич. Впрочем, Жорик и был москвичом – его доармейская жизнь нечасто выплескивалась за границы района ВДНХ – пусть и не вовсе обыкновенным. Потому что на редкость ловко умел гнусавить на шестиструнной гитарке подъездные шлягеры.

Особенно удавался ему хипповый романс начала семидесятых. Про хиппи, который брел по мифическому Сан-Франциско. В песне были такие замечательные строки:

Хиппи по Сан-Франциско идет

В кармане ни цента нет, о нет

Но Бога не станет молить он, о нет

Кроме хиппи Бога нет.

 

Романсеро исполнял дворовый хиток про забубенного юношу так задушевно, что даже керамзитовый замполит прощал ему космополитичный текст.

- Все правильно, товарищи бойцы! – комментировал замполит исполнение. – Бедно, очень бедно живут американские граждане. И Бога на свете тоже нет. Все очень верно подмечено. Но в присутствии командира части или начальника политотдела прошу эту песню не исполнять. А то накажу! Жорик, ты меня понял?

Короче, полным Бюль-Бюль-Оглы был заливистый Жорик.

Причем популярность его простиралась по обширному многоточью военно-строительной части №52163.

Чуть только где пьянка-гулянка вспузыривается – как тут же из самых далеких точек ходоки с заломленными пилотками прорезаются: Жорика им подавай-подноси.

А Жорик всех ходатаев переправлял сержанту Ганькину, который считался его официальным музыкальным продюсером и менее чем за три пузыря белогривой Жорика не продавал.

Но для своих друганов у хорошего костерка Жорик бесплатно весь репертуар до последней нотки выхрипывал.

Несмотря на нашествие комаров костровые посиделки на пятачке, вытоптанном в чаще крапивы и лопухов, служили, несмотря на культ сырого белья, самым надежным средством от душного лиха казармы. Между прочим, мокрые матрацы потеряли ореол панацеи за одну только ночь. Однажды, когда приверженцы влажного образа ночи завершили культовые процедуры и распластались на шконках в ожидании кайфа, над казармой вдруг разразилась гроза. Барак жигануло ледовой картечью, а температура шмякнулась в обморок. Те, кто исповедовал черствость души и кровати, всего лишь с головой зарылись в матрацы и одеяла, зато приверженцы мокрого кайфа приняли лютый холод до мозга костей и стали ждать смерти, потому что спастись им было негде - снаружи люто бил град, а в умывальнике изо всех отверстий сочился пар, опадавшей на землю инеем.

У костра кровопийцев гоняли не кремом «Тайга», не одеколоном «Гвоздика», а фимиамом елово-сосновыми шишек, сушеной полыни и рубероида.

Робкая горстка бойцов, которым в начале весны пришлось огрести поездку в Сургут, с ужасом вспоминали, что там никакой полынью от комаров и мошки отбиться было нельзя.

В Сургуте командировочным выдавали в литровых бутылях зелье, разработанное секретными химиками. Зелье названия не имело. Вместо названия на косой этикетке был проставлен мистический код: «ЧФЦП-ПХТУ-117-72». Порции едкого снадобья хватало минут на пятнадцать. А всей литровой бутыли – на два-три часа. После такой химобработки бойцы ходили липкими и вонючими. К тому же плакали в три струи химическими слезами. На день каждому выдавали лишь по бутылке комариной отравы, так что было несложно представить страдания побывавших в Сургуте.

Но то – далекий и страшный Сургут, откуда все возвращались с потухшими взглядами и желтыми лицами. И совсем не мошка была тому главной причиной.

Обитали на тамошней точке существа гораздо чудовищней и безобразней. Например, неформальный ротный вождь по прозвищу Гребень, который сколотил из колоды дедов отряд «нацистов-штурмовиков», разгуливал по землянке-казарме в парадке с самодельными знаками штурбаннфюрера «СС» и заставлял всех приветствовать его вскидом руки и взвизгом «зиг-хайль!». Диссидентов же, невзирая на сроки призыва, «нацисты» быстро повытравили изуверскими наказаниями.

У нас таких перегибов не было. Потому и повадился прапорщик Заяц ожигать нерадивцев свинцовой угрозой:

- Рядовой Сысоев! В Сургут захотел?!

Костерок разводили вдали от казармы после разъезда офицеров и прапоров по домам и общагам.

Выбирали обычно утоптанный форум шагах в тридцати от сарайчика с грудой шанцево
го инструмента.

Сразу за сараем колосились железным потоком заросли пыльной полыни, крапивы и лопуха с узкой замаскированныой тропкой, которая постепенно выводила идущего на почти идеальный круг с выжженным сердцем-кострищем посередине.

С дальней стороны полянки протоптали другую секретную тропку – на случай шухера и прочего форс-мажора – уводящую из дебрей полыни в степное раздолье.

Хворост, поленья и прочие аксессуары для обустройства костра, включая посуду, приемник ВЭФ и гитару, приносили с собой.

Костер разводили Бекас или Кот. У обоих это получалось элегантно и споро.

Навешивали чайник с сырым чифирем на арматурину, возлежащую на двух деревянных рогатинах, а по праздникам разливали по эмалированным кружкам вино или водку, иногда тормошили ВЭФ с шипучими музыкалками западных радиостанций (это Волча с Котом местную публику на западный вой пытались подсаживать), но гораздо чаще слушали ритмические стенания Жорика: «Синий-синий иней лег на провода. В небе темно-синем синяя звезда...».

Иногда гитару брал в руки Волча и тихо набрякивал что-то медитативное разлапистыми аккордами.

Что-то западное сандалил.

Однако гитару живо у него умыкали:

- А ну, отдай инструмент мастеру!

Во-первых, для шепелявой рок-музыки существовал транзисторный ВЭФ, а, во-вторых, Жорик и западное гораздо шустрее Волчи умел лабать-колошматить: всякие там «Хоп, хей, хоп!», «Шиз гару» и «Дом восходящего солнца».

Мириады ненавидимых крыл зудели в гуашевых небесах гимн комариному суициду.

В половозрелый костер, временами ревевшим раненым гризли, летели хворост, поленья, полынь, еловые шишки.

Язвительный дым царапал глаза.

Но успеха почти не имел – привыкли.

А потому даже не ёрзали на бушлатах и телогрейках. Сидели смирно и созерцательно.

У сегодняшнего ночного костра народ собрался случайный.

Не ощущалось у огонька ауры туго сплоченной компании. Если не считать тройки приятелей – Бека-Шигай-Саломат.

Да и вообще народу тусовалось негусто. Отсутствовал и костровой завсегдатай – Сашка Котов или попросту Кот.

Жорик, однако, явился. Но на гитаре наяривал младший сержант Вальтер Торхонен.

Играл он прескверно. Только гитару насиловал. А пел и того позорней. Лажал и голосом, и аккордами.

Лепил какие-то питерские политические частушки. Про букашку-таракашку-моль. Которая сожрала у трудящихся всю зарплату.

Однако кто ж это Вальтеру с его скандинавскими льдышками осмелится такое, к примеру, правдивое слово молвить:

- А ведь херовато ты, Валька, на гитаре играешь. Лучше бы на ВЭФе чего-нибудь поцеплял. Севу, там, Новгородцева. Или, там, «Голос Америки». А, может, по кружечке чифиря за братство стройбатское блызнем?

Т-то и оно, что не нашлось таких смелых среди семерых сегодняшних закостерщиков.

Пожалуй, только младший сержант Ганькин на столь отчаянный шаг мог бы пойти. Но его у костра, на грех или счастье, не оказалось. Наверняка, в село Иваньки упрыгал на журавлиных ножищах.

Непонятно было, где ошивался Котяра. Кот - определенно не бабник. И пить он сегодня, вроде бы, не собирался. Неужели в тухлой казарме дрыхнет, как салабон последний?

- А где у нас Кот? – сплюнул в костер Шигай.

Маляру-черноморцу Витьке Шигаю было скучно без московского Сашки Кота. Кот не просто знал великое множество былей и баек с лихими сюжетными отворотами, но и умел подавать их в упаковке неспешной речи, заставляя поверить в их стопроцентную достоверность – «бля буду, мужики, если вру!».

Может, и правда не врал? Коту бы в писатели после армии подаваться, а он какой-то угарной химией бредит.

А еще Сашка Кот виртуозно гасил искры ссор и коллизий, которые имели обычай вспыхивать в накаленном мирке панибратских собраний.

- А я Кота сразу после обеда видел, - глухим, примороженным тоном откликнулся Серега Калинкин по прозвищу Паханок. - Он в судомойку ко мне заходил. Мыла хозяйственного попросил. Целый кусман. А у меня лишнего не было. Отпилил ему половину бруска. А потом он ушел.

- Куда ушел?

- А

 я хули - хер его знает! Ушел и ушел.

Формулой «а я хули» Паханок предварял любые ответы на любые вопросы, даже когда она явно не вписывалась в контекст. Однажды замполит поднял Паханка на политзанятии и спросил:

- Рядовой Калинкин, напомните личному составу: когда произошла Великая Октябрьская Социалистическая Революция?

- А я хули - седьмого ноября, конечно, - сказал Паханок.

Развернутая кликуха Калинкина-Паханка, сутулого и чумазого уборщика-судомоя из Подмосковья, вообще-то звучала гораздо когтистей, хотя на деле была лишь позорной насмешкой.

Прилепил кликуху Сереге Мушег Мираджо, когда впервые увидел в желто-зеленом месиве пополнения парнишку с крысиным носиком, чуткими ушками и серой куриной шейкой.

- Ба-ба-ба! Каво я вижю! – закричал грозно-грузный Мушег, вытягивая из стада салаг Калину. – Всэм, всэм смотреть на этот герой! На этот Илия Геркулесович! Это же... это же... это же настоящий пахан зоны, каторий ми все так мючительно долго ждали!

Серега сконфузился от комплиментов, еще больше ссутулился, съежился, будто в казарме стояла зубастая холодрыга, втиснул в плечи свою сальную шейку.

- Баэц! – закричал Мираджо, вращая припадочным глазом. – Я тибя официально спращиваю: ти и будищ тот самий пахан зоны, каторий ми все так мючительно долго ждали?

- А я... а я хули – хер его знает! – залепетал еле слышно Серега.

- Ни знаищь, Геракил? – прищурился Мираджанян и засунул ладонь правой руки в расщелину между пуговицами хэбухи, оставив снаружи два самых красивых пальца. – Тагда я данной мине абсолютной дедовской властию обрекаю тибя титулом главний пахан нащий военностроительной зоны.

Все, кроме пополнения, загреготали, а «главный пахан» чуть не выпал в кому.

Так и приклеилось за Калинкиным это нелепо-звучное прозвище.

Однако чаще звали его ласкательно – Паханком.

Хотя любить его в общем-то было не за что. Замурзанный, приторможенный Паханок оказался к тому же мелким воришкой и крупным вралем. Но и эти его осклизлости не принимались всерьез из-за пигмейства его персоны.

Короткие на расправу армяне даже не удостоили его избиением, когда он спроворил у Рафа роскошный охотничий нож. Поорали, поколготились вокруг паршивца всем своим statum in statu и толкнули его в прикухонную лужу, в которую он органически влился по причине зачуханности.

Впрочем, однажды Калине все же крепко досталось.

Парадоксально, но при всей своей нелюбви к гигиене Паханок работал на кухне – мойщиком посуды и тотальным уборщиком.

Случилось так потому, что отовсюду его изгоняли за профнепригодностью.

Даже на лопате больше месяца не удержался. Вместо положенных четырех кубиков грунта доставал в режиме замедленной съемки сначала два куба в день, а после и вовсе один.

- Паханок, а, Паханок?! - кричал на него командир отделения. - У тебя что – совсем батарейки сдохли? Может, тебя в бочке с карбидом выкупать для подзарядки? Заодно и загривок отмоешь?

- А я хули – хер его знает! – лепетал невпопад Паханок и царапал затылок земляными когтями.

Врал же Калина настолько нудно и несуразно, что своими сказаниями про кулачные подвиги на «малолетке» вызывал мягкотелое отторжение:

- А не шел бы ты, дорогой Паханок, навстречу первой звезде!

Как-то раз в пищеблок забежал на минутку Шигай.

С похмелюги Витька прокемарил в соседнем лесочке обед и надеялся ухватить у соратника по призыву чего-нибудь сытного.

Поваров на кухне уже не было – укатили на газике за продуктами.

- Паханок, выручай! – закричал с порога шелопутный Шигай. – Жрать хочу, хоть коня проглочу! Обед, бля, проспал! И развод на стройку. Хорошо хоть, что офицеров не было. А то бы таких звиздюлей нахватал! Чего у тебя здесь в наличмане? Белый хлеб есть? Нет? Херово! А второе?

- А я хули - хер его знает, что осталось. Вроде ничего и не осталось. Слопали всё. Первое и хлеб черный ты же не будешь?

- Ясный хрен, не буду! За кого ты меня, бля, держишь?

- А на второе гречневая каша была. А ее, сам знаешь, как метут!

Шигай пригорюнился.

В распахнутом фанерном шкафу на полках блистали серебряные когорты спрыснутых Паханком - под спицей холодной воды – тарелок, мисок и кружек.

На нижней полке, почти у самого пола, задирали вверх хоботки бывалые чайники – обожженые, поцарапанные, помятые.

И так это все было складно и ладно уложено, что Вовка не удержался и похвалил Паханка.

- Аккуратист ты у нас, Паханок, однако. Даром, что шея черная и мохнатая. Как у гиены. Видать, пора тебе за образцовую службу младшего сержа присваивать. Или к медали представлять.

- А я хули - согласен! – бледно расцвел Паханок и шмыгнул своим долгоносиком. – Как там в песне поется? «Я скажу: не надо орден! Я согласен на медаль!»

- В какой, на хрен, песне!... – начал было Шигай.

И тут Паханок гырком, с истоком из недр гортани, протолкнул свою горловую скверну до уровня гланд, перебросил ее в защечную полость, развернулся к насестам с посудой и выстрелил жирным плевком в рядок серебристых тарелок.

Желтая смердь распласталась на ребрах двух алюминиевых плоскодонок и степенно сползала сопливой лавой на перекладину полки.

Шигай завороженно смотрел на оформляющееся злокачественное образование.

Потом неистово вздрогнул.

Продрало бедолагу.

Даже мат представлялся ему в этот миг детской забавой, вялым цветиком-семицветиком. Где бы, ну где бы ягодку подходящую для Паханка отыскать!

- Паханок? Паханок? Паханок? – только и повторял астматически Вовка.

- А я хули - пусть хоть ефрейтора кинут. Я поймаю. Я не гордый, - продолжал рассуждать Паханок на симпатичную тему, а сам уже шелудил по серому полу шваброй.

Шигай щелком распряг ремень, ухватил его, как змею, поближе к хвосту и саданул Паханка звездной битой по пушистому черепу.

Удар, однако, пришелся лишь вскользь, по краю левого уха.

Паханок взвыл от страха и боли, а Шигай отбросил ремень в груду бачков и врезал уборщику кулаком в крысиную нюхалку – так, что юшка во все стороны блызнула, а сам он впечатался в стену посудомойки и расплескался по штукатурке мультяшным койотом.

Оставалось лишь чуть подождать - пока он подернется мелкими трещинками и осыплется конусом черепков.

Но Шигай дожидаться не стал, подхватил ремень и выскочил из пищеблока с полынью проклятий на языке.

Костер потрескивал и попискивал, требовал новой пищи.

- Паханыч, - лениво сказал Бекас. – Взвей, дружок, свое тело с телаги. Поищи-ка веток в лесочке. Костер помирает. Дровишек просит.

- А где я дрова искать буду? Темно уже. Ничего не видно.

- Ну-ка без разговоров пшел за дровами! – рявкнул Шигай на презренного воина. - Будет еще ерепениться хренотень всякая!

Пахан по частям отлепил от телаги скудное туловище.

Заблистал раздраженно глазами.

Сморщенный, скучный, снулый.

А потом начал медленно уплывать от солнца-костра слепым астероидом.

- Нашел, кого послать! – фыркнул Жорик.

- Может, ты с ним на пару дровишек поищешь? Раз такой борзый?

- Да пошел ты, Бека, со своими подгрёбками!

- Не гоношитесь. Оба, - вяло прицыкнул Торхонен.

- Ладно, я тоже схожу, - вызвался Саломатин, смирный черпак из Воронежа, и резко вскочил с бушлата. – А то, ведь, правда Паханка хер дождешься. Когда он вернется, костер точно погаснет. А чифирек еще не готов.

Торхонен положил на землю гитару.

За гитарой потянулись Жорик и Волча.

Волча оказался проворней.

Стал наигрывать и напевать что-то гармонически-заунывное.

- Ну что ты ноешь, что ты ноешь? - загундел блатняком Вальтер Торхонен, по-китайски сощурив ледяные глаза. – Игрун недобзделаный. Жорику инструмент отдай.

Вальтер недолюбливал Волкова. Но красной черты пока не переходил.

Волча молча протянул гитару Жорке.

Он не хотел затевать бесполезную ссору с Вальтером, конец которой можно было предугадать.

Жорик тоже не стал петь во весь голос и замурлыкал что-то на русском, зарывшись в струны орлиным шнобелем.

«Это он так солидарность со мной проявляет», - догадался Волча. – «Просек, как низко Вальтер меня обломал. Но и нарываться тоже не хочет».

Костер жахнул скорострельным поленом.

В небо полетели стайки кровавых слепней.

Колча подмигнул Жорику.

Жорик в ответ подмигнул Колче.

- А правда – где Кот? – забеспокоился Вальтер. - Если в казарме спит, то это очень странно и совсем даже не по-котовски. Может, поднять его?

- Котяра гуляет сам по себе, - выжал банальную истину Бека.

- Мне замполит сказал, что завтра в роту бойца из дисбата привезут, - сказал Волчок. – Год в дисбате оттараканил. Теперь вот к нам сунули. Дослуживать.

У Волчи и замполита-срочника из Новосибирска – запендюрили отличника на два года в стройбат после физмата! – завязались неуставные, почти дружеские отношения.

- Что за зверь такой? – заинтересовался Бекас.

- За что колючку в дисбате мотал? – спросил Шигай.

- Замполит сказал, что он где-то года полтора назад у нас в части склад промышленный сделал.

- А-а-а, знаю я этот случай! – протянул Торхонен. – Старики рассказывали, когда я только служить начинал. Васька его звали. А фамилию забыл. Беляков, что ли. Он тогда три мешка офицерскими шапками и сапогами хромовыми набил, и всё в лесу закопал. Это на третьей площадке было. У дурдома. Ну, это, как его? У поселка Зеленое. Где дурдом для неизличимых психов. А на склад Васька через трубу залез. Ну, а потом изнутри в двери дырку паяльной лампой выжег. Там, где скоба замочная крепится. Ну и выбил ее потом на хер. Дверь и открылась. Изобретательный был товарищ. А потом наш замкомчасти майор Зяблик, – Вальтер хихикнул. - Тот еще мудель! В общем, Зяблик начал из себя прокурора корчить и решил сам следственный эксперимент поставить. Полез на склад через ту же трубу, споткнулся на крыше и вниз гребанулся. Ногу сломал. Шейку какую-то. Говорят, визжал, как поросенок. Что вот, мол, преступник, сучара подлая, целый и невредимый через трубу проник, а честный человек тем же путем полез, так сразу ногу сломал!

- Да какой, на хер, честный, - затянулся «Шипкой» Бекас. - Ворюга конченый. Гнилой говядиной нас травил.

- И небритой свининой.

- Интересно, что за чувак этот Васька?

- Да тебе-то что? Обстругаем любого, - сказал Вальтер. - Помните, как к нам в роту командировочных сварщиков подселили? Какие ребята были! Мушкетеры. Один за всех - каждый за себя. Вон Бекаску тогда побили. Помнишь, Бека?

- Пидоры они были, а не мушкетеры. Вшестером на одного навалились. Пидоры! - Бекас шлепнул себя по шее, умертвив жаростойкого комара.

- Ну, ладно, пусть пидоры, - легко согласился Торхонен, - но зато борзые какие. А я тогда к ним, ну, к сварщикам этим, присмотрелся и вычислил у них главного звонаря. Рулил-то у них не бригадир. Бригадир - так, крышка кастрюльная, след чайки на песке.

Все эту историю, конечно, знали, но Торхонена не стопорили: пусть потешит себя ветеран рассказом о былых сражениях.

- Потом Ганьке диспозицию изложил. Чтобы в случае чего меня страховал… Хотя чего я вам рассказываю? Вы же, наверняка, всё сами помните. Ну, как в столовке всё дело было? Помните, а?

- Не, Вальтер, давай-давай, рассказывай, - прогнулся Шигай. - Лично мне интересно. Это же, вроде, еще до нашего призыва было. Я только по слухам об этой заваре знал, да и то - забыл уже.

Торхонен стянул с себя левый сапог и принялся исступленно скрести лодыжку.

- Ну, вот. Я после терки с Ганькой к сварщикам и подсел в столовой. Во время обеда. Выбрал место как раз напротив звонаря. А Ганька за соседним столом сидел, ситуацию контролировал. Ну, они на меня подозрительно так покосились. С чего это я их вдруг полюбил? Но ничего не спросили и ничего не сказали. Разлили по мискам суп. Стали жрать. А я из чайничка полную кружку киселя нацедил и звонарю в супчик вылил: «Кушай, товарищ. Так гораздо вкуснее. Фирменное блюдо в нашей роте. Приятного тебе аппетита». А он напрягся, глаза опустил. В миску свою смотрит. А уши у него кровью наливаются. И все за столом тоже замерли. Ложками и зубами стучать перестали. А я чего – я жду дальнейшего разворота событий. Тут он ка-а-ак сиганет на меня через стол. Словно лев этот... как его?.. Кинг. Но я-то стойку держал. У меня в правой руке свинчатка была. Ловкая такая, увесистая. Ганька одолжил. И как хряснул ему справа-налево. В ушко его наливное, - Глаза Вальтера светились газовым пламенем; видно было, что он заново переживает это героическое событие. – Ну, звонарь и повалился харей прямо в бачок с гороховым супом. Красиво получилось, я вам скажу. Вижу, Ганька мне большой палец показывает: «Молоток!». – Торхонен стукнул себя по щеке: «Бля, комары злогребучие!» Но не комар его укусил, а дальнобойная искра. – Ну вот и всё. После этого сварщики как шелкопряды себя вели. Ходили смирненько. Разговаривали ласково. А у звонаря ухо его заливное сначала раздулось, посинело, как груздь, а потом повисло, как у дворняги. Какой-то нерв я ему, вроде бы, перебил. Или хрящ? Я его сразу предупредил: «Настучишь про драку – второе по такому же рецепту испеку». А потом - ничего. Отошло ухо, выправилось. Только на ветру сильно билось. Как батальонное знамя на флагштоке. Точно, какой-то хрящ я ему перебил.

От этой былины кострующим стало не по себе.

За речами-плечами Вальтера мельтешил карельский демон безумия. То есть безумия не взбаламошного и безрассудного, а по-своему упорядоченного и расчетливого, и оттого еще более жуткого.

Зашуршала, затрещала окрестная тьма.

Из искрящейся красными слепнями темноты вынырнул Саломатин, волоча за собой извилистый ствол, похожий на сушеную анаконду.

Бросил жертву недалеко от костра и начал кромсать на куски и щепки тупым пожарным топором.

- А чифирь-то созрел, - потянул носом Бекас.

Сняли клокочущий чайник с оранжевого шампура.

Осторожно поставили на фанерный ящик.

Разлили по кружкам густое смолянистое варево.

- Ладный получился чаек, - нахваливал напиток Бекас.

- Ничего, вроде, - соглашался Торхонен.

И тут у костра бесшумно возник котяра.

Ну, не котяра в буквальном смысле, а человек по кличке Котяра. Или, если коротко, Кот. Ну, а если длинно, то рядовой военный строитель Сашка Котов.

Кот держал в руках пузатую холщевую сумку.

- Привет, мужики! Припоздал я сегодня.

- Зато в самую точку попал, – обрадовался Шигай (да и не он один: вся компания встрепенулась). – Чаевничать только начали. Бери кружку – сердцу будет веселей.

- Где тебя черти носили, Кот? – вприхлебку справился Вальтер.

Кот осторожно опустил сумку на землю и сел у костра в позе лотоса, подстелив под костистый зад пилотку.

- Душа позвала в дальний путь. В поселок Залыгино. И не ошиблась. У меня в этом мешочке для вас сюрприз припасен.

- А чего в Иваньки не пошел?

- А в Иваньках нет ничего. Я туда вчера бегал.

- Ну ты, бля, марафонец!

- Продавщица сказала, что все подмели. А завоз только через неделю будет. Но это все херня, мужики. Смотрите, что я вам принес!

Кот достал из сумки плоский флакон с белой шапочкой. В сосуде трепетала нервная синяя жидкость.

- Уже продегустировано. Дернул на пару с одним мужичком по флакончику. Чтобы решить, стоит ли партию брать. Контроль оказался однозначно позитивным.

Саломатин подсел поближе к костру и начал кормить его с рук разделаной анакондой.

Костер затрещал и зафыркал.

- Это же обыкновенная синька, - огорчился Шигай.

- Это не синька, - Кот стянул с себя хэбуху и остался в тельняшке.

Тельняшка была очень старой, и некогда синие полосы едва отличались от белых.

- Не, правда, на синьку очень похоже, - сказал Бекас. - Ты попробуй с ней свою тельняшку постирать. А чё? Вдруг, как новая станет.

Кот не обиделся, хотя имел полное право. Такой путь проделал, чтобы друзей порадовать, а они нос воротят.

- Это не синька. Это, друзья, чистый кайф. Под трэйд-маркой «Кристалл». Жидкость для мойки окон. 250 миллилитров. Идет как компот, а забирает круче одеколона. Я целый флакон выдул без закуси где-то после полудня – и никаких абстинентных сентенций, то есть похмельных переживаний.

- Шигай, ты-то чего нос воротишь? Ты присмотрись. Это же Черное море в миниатюре! - хихикнул Георгий.

- Как химик-фанатик и к тому же победитель множества столичных олимпиад по органической химии, я уверяю вас, люди, что этот напиток весьма благороден и тонок. Причем не только по вкусу, цвету и действию, но и по составу. По сути, это технический этиловый спирт с трехпроцентной добавкой анилинового красителя. То есть этот «Кристалл» гораздо выше политуры и клея БФ. Я вам больше скажу. Он даже выше тройного одеколона.

- А если взять, к примеру, лосьон «Огуречный»? – внес струю скептицизма Торхонен.

- О! Огуречный лосьон – недосягаемый эталон чистоты, аромата и вкуса. Оспаривать этот факт безнадежно. Хотя Веничка Ерофеев этот напиток в свой классический перечень почему-то не включил.

Никто из присутствующих, за исключением Волчи, про Веничку Ерофеева и слыхом не слыхивал. Однако участники пикника пытливостью не страдали и списали реплику химика на его вечные выгибоны.

- Ну что? Кто первый?

- Дай-ка мне четвертинку Черного моря, - протянул руку Торхонен.- Побултыхаюсь немного.

Кот протянул ему синий кубок.

- Вуле-ву дансе, месье!

Торхонен открутил колпачок и бросил его в огонь.

- Хочешь – чифирем запей, - предложил Бека.

- Это пусть Жорик с Волчком запивают. А дедушки пьют голяком.

Торхонен сделал крупный глоток.

- Бля! Мылом хозяйственным в нос шибает! – закрутил он головой.

- Это только первый глоток, - подбодрил его Кот. – А потом как «Рислинг» пойдет. Гадом буду.

Вальтер запрокинул голову, воронкой расставил рот и вбросил содержимое кристаллического напитка в желудок.

- Фу! Хорошо пошло! Ну ты, Кот, бля, дегустатор Его, бля, Императорского Величества! Точняк - лучше тройного!

- Мужики! Налетай! Угощаю! Всем хватит! Я десять флаконов взял.

- А почем флакон-то?

- 85 копеек. Практически даром давали. Кто следующий?

За дармовыми флаконами протянули руки Саломатин с Бекасом.

- Жорик? Волча?

Жорик и Волча вежливо отказались.

- Спасибо, Кот, мы лучше почифирим.

Жорик и Волча пили немного. Оба тяжко переносили похмелье. И принимали большие дозы на грудь только тогда, когда отказ могли воспринять как отступничество от канонов единопризывного братства.

- Мужики, воля ваша.

Кот был настоящим московским интеллигентом.

Ухватил себе черноморский флакон и Шигай.

- Слышь, Кот, - сказал Бека. - Завтра к нам дисбатовца присылают. Который промышленный склад грабанул.

- А, знаю. Это Васька Беляев. Москвич. Как и я, с Первомайского района. Жаль, что мы с ним пересечься чуть-чуть не успели. Мне о нем его корешок из второй роты много рассказывал. Тоже москвич. Из Теплого Стана.

- Ну и что он тебе про него конкретно рассказывал? – Бека потянулся и зевнул, скомкав последнее слово в звериное «раазыаааалы».

- Что конкретно? – Кот прищурил глаз и посмотрел на костер сквозь синий флакон. – Ух ты! Мистика! Тимоти Лири! Взвейтесь кострами, синие очи! Ну что рассказывал? Ну, говорил, что Васька - хороший парень. Добрый, душевный. Но заводной и шустрый до жути. Его с раннего детства на всякие авантюры тянет. Лет с одиннадцати в «комнате милиции» прописался. А потом на «малолетке» срок отмотал. К соседу-филателисту через балкон в квартиру забрался и свинтил авоську кляссеров с ценными марками. А потом на Котельнической у магазина «Филателист» флорой и фауной торговал. Там его мусора и взяли. Ну, еще этот васькин дружок говорил, что со своей натурой Белка в армии вряд ли дослужит. Что, наверняка, после дисбата снова что-нибудь оттопырит и в зоняк загремит.

- Ну что ты человеку херовину вышиваешь! - разозлился вдруг Торхонен, натягивая на левую ногу сапог. – Нет, чтобы что-то хорошее про пацана рассказать! Ему в дисбате, наверняка, всю душу измордовали.

- У души, Вальтер, морды нет, - сказал Кот.

- Ишь ты! Ученый ты наш! Есть у души морда! - продолжал свирепеть Вальтер.

- Тебе видней.

- Кот, ты не иронизируй. Я ведь тебе что говорю? Что не хера всякую греботень на людей наматывать. А с чужих слов каркать вообще западло!

Кот был увесисистей, выше и мускулистее Торхонена, но драться совсем не умел. Да и не любил, к тому же. Причем не из робости, а из непостижимо деликатного отношения к людям. Никто никогда не видел, чтобы Кот на кого-то покрикивал или кого-нибудь оскорблял. Его миролюбие и доброта служили ему не только иммунитетом от обвинений в трусости, но и щитом от физических посягательств.

- Прости, Валя. Меня спросили, я ответил. Но ты прав, конечно, - сказал Кот. - Не буду больше плохие слова про людей говорить. Заметано?

Но Торхонен промолчал.

И хотя по мере дальнейшей раздачи синюшной воды Вальтер стал отходить, было видно, что он все еще ощущал в груди натяжение нервов. Малейшее дуновение со стороны – и он бы ударил по ним бесовским аккордом.

Поскольку такое с ним уже приключалось, он знал, что сначала его бы закоротило и понесло, а после он бы мучился и сожалел о припадке, пусть и недолго. Распалив себя рассказом о схватке с лидером сварщиков и вкусив мистической жидкости, он подсознательно жаждал нервной разрядки. Все это понимали и потому, как могли, отводили беду.

Приполз, наконец, Паханок с прижатым к груди тожим букетом сухой полыни. Добрел почти до костра, сощурился от светожара и расплылся в улыбке:

- Японская мата-хари! Пока я дрова по лесам-полям собираю, они тут что-то лакают. Ты что ли, Кот, притаранил?

- Я. Угощаю.

- А что это?

- Ликер «Синель №5».

- Синильная кислота.

- Коньяк «Черномрец». Семь крестиков.

- Семь ноликов! Хорош, пацаны, звиздить. Чё за штука-то, правда?

- Классная вещь. Протестировано контрольной комиссией в составе двух экспертов, - сказал Кот. - Ну что, будешь?

- А я хули - буду, конечно!

Паханок разжал руки, и уронил букетик на землю.

Мишка вручил Пахану сосуд с синим джином.

- Во! «Кристалл»! Жидкость для мойки окон! Звучит, бля, заманчиво! – восхитился Калина.

Паханок страсть как любил поглощать необычную всячину. Но соблюдал железное правило - обязательно с закусоном или запивкой. Лосьоны он разбавлял компотом или фруктовой водой «Буратино», а одеколоны зажевывал черным хлебом, посыпанным солью или табачным пеплом. Хлеб с сигаретным пеплом напоминал по вкусу бутерброд с черной икрой. Первым это открыл Паханок. И поделился открытием с Жориком и Волчком. Жорик и Волча Паханку не поверили, но попробовать не отказались, и были приятно удивлены.

Пахан отвернул колпачок и откушал амброзию.

- А ничего! Только, бля, мыльно как-то во рту. Дайте по-бырому чайком засосать!

- Это только первый глоток такой, потом гораздо легче пойдет! – подбодрили новичка кристаллические гурманы.

Паханок облизнулся и вылакал весь флакон. Запил чифирем.

- А знатно пошло! Правда!

- Ну, раз Пахан напиток одобрил, значит, его можно теперь в широкие массы внедрять, - заулыбался Котяра.

- Если офицеров не будет, завтра вместе в Залыгино сходим, – предложил подобревший Торхонен. – Надо все оптом брать или насколько капусты хватит. Пока местные не расчухали.

Кот закивал:

- А ведь точно – торопиться надо. Мужичок, с которым я пил, наверняка уже по всему селу благую весть размудонил.

Между тем, народ основательно забалдел.

Сплетались лианами кудрявые и корявые языки и разом несли на цветастых подносах беглую чушь.

Из оттаявших глаз заструилось кармическое сияние.

Порывы отдельных членов раскисших человеческих организмов потеряли точность и сообразность.

Бекас опрокинул на штаны Паханка полкружки кипящего чифиря.

Паханок заливался счастливым смехом, созерцая исходящее паром пятно на бедре и ширинке.

Жорик и Волча чувствовали себя сконфуженно, неуместно, и потому пытались угнаться за остальными на воробьиных крылышках чифиря.

Но куда там! Разве догонишь яхту «Кристалл» на лазоревых парусах!

Слова теряли корни и суффиксы, целые фразы крошились в ошметки. Даже зазубренные в головах солдатские прибаутки выходили нечисто - с запинками и оговорками. Благо, что все эти лигвистические уродцы истреблялись жаром костра.

Помимо Волчи и Жорика лишь Кот сохранял адекватную военно-строительную осадку.

Сашка ничуть не утратил дар речи и умело направлял челн разговора в бесчреватое русло. А ведь только-только очередной пузырек осушил. В совокупности целых три уложил, если считать контрольный.

- А вот то, что Волчок и Жорик вместе с нами не пьют, это как надо понимать? - вдруг прорезался Вальтер.

То ли заново начал его корежить сапфировый хмель, вытекая сквозь ноздри щекотливым эфиром, то ли лопнул, как нить электрической лампочки, некий нервик, отвечающей за механизм охлаждения разума, но не в этом крылась паскудная сущность, а в том, что сказанное все кострующие поняли однозначно: Торхонен заряжает себя на подвиг.

Поняли и притухли невзирая на благостное опупение.

- А всё уже выпили. Эх, надо было больше брать! – виновато посетовал Кот.

- А ты пошурши, поскреби еще в своей сумочке. Может, там что осталось, а? – усмехнулся Вальтер.

- Да нет там ничего. Кроме учебника химии. Я сам только что последний флакон истребил. Извините меня, ребятушки, если кому не хватило. Вроде, с запасом брал.

Саломат тронул концом сапога холщовый комок, притулившийся под боком у Сашки. Комок боязливо прижался к Коту.

- Не, там что-то вроде лежит. Правда, Кот, пошмонай получше.

- Я же говорю, что там учебник по химии. Если желаете, то могу потешить главкой о свойствах алкадиенов.

Кот запустил руку в торбу и вытянул синий флакон.

- Ё-моё! Ну, это аллес! Последний трамвай! Имени Теннесси Уильямса. Откуда он взялся?! Ребята, гадом буду – не заначивал! Вы меня знаете! Гадом буду!

- Да, ладно! Обсчитался, бывает, - махнул рукой в миг размякший Торхонен. Его ладонь, совершив мортирную траекторию, разметала холмик полыни.

- Кот у нас химик, а не математик, - сказал Волча.

- Волчок, принимай пузырь! - скомандовал Торхонен. – С Жориком на пару разопьете.

- Вальтер, я, честное слово, не хочу, - стал несмело брыкаться Жорик. – Мне бы лучше еще полкружечки чифиря.

- А чифирек-то выдули уже весь, - Вальтер кивнул на пустые кружки, сгрудившиеся на фанерном ящике.

- Валь, а, Валь, - вмешался Кот. – Ну, не хочет человек! Оставь его, а? Он нам лучше на гитаре сыграет.

- Не, Сашка, стоп! Волчара, ты чего притих? У Жорки отмазка есть – он гитарист. У него пальцы должны свежими быть. А вот ты почему пить не хочешь?

- Я тоже гитарист.

- Игрун ты, а не гитарист. Тебе до Жорика срать да срать! И, вообще, темный ты человечек. Не пойму, что ты за овощ. Все в лес, а ты – по дрова. Так?

- Валь, а Валь? – продолжал миротворствовать Кот. – Оставь ты их в покое. Пусть кто хочет, тот и пьет.

- А никто больше не хочет! Поэтому пусть Волчок пьет. По справедливости. Эй! Кто хочет выпить?

Все молчали.

Видели, осязали состояние Вальтера.

Он напоминал жирно смазанный и снятый с предохранителя пистолет одноименной марки. Чуть зацепи за спуск – разнесет-размажет в упор.

- А я хули - я хочу! – вдруг встрепенулся Пахан. – Я завсегда готов на лишний пузырь подписаться!

Пахан, по всей вероятности, отходил ненадолго во внутричерепное пространство и потому упустил примыкавший к призыву напряг.

Отвага Калины обломила скольжение Вальтера в направлении подвига.

Торхонен не то чтобы растерялся, а как-то сразу подтаял, ухмыльнулся нелепо, снова взмахнул рукой – на этот раз дирижерским жестом, отгоняя заодно раздухарившихся комаров:

- Ну что? Раз претендент объявился, то по закону высшей справедливости... Что там по закону высшей справедливости полагается? Котел, бля, не варит! Короче, валяй, Паханок! Но - до дна и без закуси!

- До дна не надо, - забеспокоился осмелевший Бекас. – Паханок, оставь немного на донышке. Я тоже примкну.

- И мне глоточек оставь! – попросил Саломат.

- О! О! Осмелели! Повылезали из нор! Овцекозлевичи! Видят, что дедушка подобрел! Да пейте, кто хочет и кто не хочет, хер с вами со всеми!

Вальтер замолк.

Как дубовую дверь за собой захлопнул.

Последний флакон прикончили, как стая волков козленка.

Потом забросали костер полынью – так, что дым повалил во все стороны – и тоже затихли.

Жорик нащипывал струны гитары и ждал особого приглашения.

Но никто Жорика ни о чем не просил.

Не катили сегодня жоркины песни.

Кто будет ему подпевать кристаллическими языками?

Под синюю воду хотелось молча смотреть на костер и слушать треск раздираемой клыками огня полыни.

- Сашунь, травани байку какую-нибудь, а? Про московскую жизнь? – сказал Шигай и заразительно зевнул.

- Витя, я байки травить не люблю. Я с детства врать не умел.

- Ну, тогда не байку расскажи, а правдивую историю.

- Интересно, как же это ты в нашей жизни без звиздежа обходился? – скрипнул Пахан.

Его, как первого в роте вруна без руля и ветрил, заявление Сашки Кота зацепило особо.

- Паханыч, ты превратно мои слова толкуешь. Я не говорил, что никогда не врал. Врал. И еще как врал. Просто вранье мне душевных мук стоило.

Бравый Кот охотно взял в свои руки штурвал беседы, а все остальные с удовольствием это восприняли. Если их языки ворочались вяло, то уши внимали на удивление остро. Каждое слово влетало мухой в каморку разума и залипало на ленте памяти.

- Ну и чем же ты тогда от других отличаешься? – снова хихикнул Пахан.

Кот задумался или даже затосковал. Он не знал ответа на этот вопрос.

- Ну, я не знаю. Я просто не Олег Кошевой. И всё. Между прочим, лгуны всегда начинают и всегда проигрывают.

- Это как? Не понимаю. Докажи! - сказал Пахан.

- Странно, что Паханок не врубается, - заметил Жорик. – Звиздит всю дорогу – и все время в прогаре. Какие тут еще нужны доказательства?

Вальтер откинулся на спину и захрапел.

- Слава тебе, яйца! Отрубился вчистую! Очень уж нервничал, бедолага, – сказал Волча.

- Волчок, не стоит на дедушек залупаться, - укорил его Кот. – Даже на тех, кто в отрубе. Это я тебе в твоих же интересах советую.

Волча ничего не ответил, подхватил с земли полынное крылышко и стал крушить комарье.

- Надо бы в костерок рубероид подбросить, - задумчиво сказал Саломатин и укатился в темень.

- Ребята, я тут занятную историю вспомнил, которая со мной перед армией приключилась, - сказал Кот. – Поведать?

- Котяра, ну ты и балбес! А я тебе о чем мозги канифолил?! – тявкнул Шигай.

- Шмаляй, Кот, не выгребывайся! – буркнул Бекас.

Жорик приставил гитару к фанерному ящику – понял, что не понадобится.

- Лады, мужики! Как говорится, по заявкам радиослушателей... - Кот воздел глаза к небу и начал рассказ. - Осенью это случилось. Где-то в начале октября. В Москве еще сухо и не слякотно было. Я тогда в десятом классе учился. Помимо химии на пластах фанатировал. Как Волча. Саня (Волчка тоже Сашей звали), а почему мы с тобой в Москве не встречались, хотя в одних и тех же местах тусовались?

Волча пожал плечами.

- Откуда ты знаешь, что не встречались? Мы же не в хэбухах ходили. У меня вот был джинсовый костюм «Ли», вранглеровская ветровка…

- Волча, не перебивай Кота! – шикнул Шигай.

- Короче, стою я однажды в субботний солнечный день около магазина «Мелодия» вместе с шоблой музыкальных фанатов...

- А химия как же? – удивился Шигай.

- Химия нервно курила в сторонке.

- Виктор, не сбивай писателя! – прикрикнул Бекас.

- Короче, стою я в субботу с шоблой фанатов возле магазина «Мелодия». У каждого под одеждой пласты на обмен или на продажу запрятаны. Под пальто, под куртками, под плащами. Чтобы милиция не догребывалась. У меня тоже под курткой здоровая такая картонная коробка была – дисков пятнадцать в нее влезало. Я ее на шею навешивал. На такой хомуток. Из ремня. Чтобы шею не натирал. Тремся, значит, толкуем между собой. Ну, там, треп обычный стоит: «У тебя что? – Харрисон последний. – Сколько просишь? – Пять ноль. Непиленый. В целлофане. – А на чейндж что-нибудь есть? – А что предложишь? - Слэйд четвертый. Эмерсон «Таркус». Рик Вэйкман «Путешествие». – Эмерсон новый? – Муха не трахалась. Махнемся? – Если только с добивкой. – Ну, пятачок кину. – Старичок, да ты чё? За последнего Жоржа – пятеру? Чирик. Deal? – Несерьезно. Проходите, товарищ». Такой вот ленивый базар шел. Скукотища. Пока нароешь что-нибудь стоящее, часа три проторчишь, не меньше. Иногда и кидали. То есть появлялись пацаны. Якобы тоже фанаты. Выбирали простачка с коробкой потяжелее, отводили в переулочек за «Мелодию» - с понтом пласты посмотреть – и там обирали. То есть изымали коробочку. Жаловаться в милицию было бессмысленно. Менты нас ненавидели. Мы им картинку портили. Иногда они шмон наводили. Пихали, за рукава дергали, обзывали спекулянтами и тунеядцами. Хотя кого-то даже гребли в ментовку. Кто слишком винилом размахивал.

- Чем-чем? – спросил Паханок.

- Винил – это пласты, пластинки граммофонные. Их из винила делают. Изомер такой. Вернее, смесь изомеров. В общем, когда менты лениво начинали облаву, кодла смещалась в сторону «Дома книги». А после набега вновь прибивалась к «Мелодии». А день тот хоть и солнечный был, но ветреный. Поэтому я быстро задубел. И подумал: «Ну, чего я мерзну? Все равно ничего не нарою». И вдруг парнишка подваливает. Чуть младше меня. Глаза ясные, добрые. Сразу видно, что не из кидал. Такой домашний московский мальчик. Вроде меня самого. И прикид приличный. Джинсы тертые. Куртец вельветовый. Тоже фирма. Спрашивает учтиво: «Молодой человек, что-нибудь интересное есть?» А я ему вопросом на вопрос: «А что вас, молодой человек, конкретно интересует?» А он мне: «А меня все интересное интересует. У меня интересы очень обширные. От «кантри» до напалм-рока. Но многое у меня уже есть. Битлы почти все. Все ранние Роллинги. Потом еще Ярдбердз, Серчерз, Дэйв Кларк Файв и так далее. Это если только истоки брать». В общем, продвинутый паренек оказался. Ну, я называю ему, что у меня в коробке. Вернее, список показываю. Слева - названия дисков, справа - цифры: 4:0, 3:5, 6:0. На результаты футбольных матчей похоже. Только все цифры круглые или пятеркой заканчиваются. Это - цена пластов. 4:0 – сороковник, 3:0 – тридцать колов. Элементарная схема. Не знаю, кто и зачем ее выдумал. Может, на случай отмазки в ментовке. Чтобы за спекуляцию не привлекли. А в моем списке чего только не было: и Макар, и Жоржик последние, и еще, помню, диск одной редкой группешки - Джентл Джайнт. Саня, знаешь такую команду?

- Знаю, - сказал Волча. - Прогрессивный бэнд. На редкого любителя.

- А я бы так сказал: на редкого знатока. Но это неважно. Потом еще был у меня последний Хип, последний Зеп, последний Нил Янг. Всего не упомню. Короче, до отказа коробка была набита. Парнишка список просмотрел и возбудился: «Ё-моё! Вот повезло! Мне всё последнее как раз и нужно. Кроме Джентл Джайнт. Я как-то их не очень принимаю. Мешанина какая-то эклектичная. И не рок, и не джаз. Но если вы мне десять рублей скинете, то я все диски скопом возьму». Ясное дело, что от такого предложения я сразу согрелся. Ну, помялся для виду и сказал: «Ну, скину я вам чирик». – «А сколько всего получается?» - Я прикинул: «Полштуки с червонцем». – «Это пятьсот десять, значит?» - «Ага, пятьсот двадцать». Он подумал секунды полторы и говорит: «Давайте для ровного счета за пятьсот?» - «Ладно, - соглашаюсь я. – Отдаю чохом за полштукаря. Но это - предел». - «А пластинки непиленые? Я только непиленые беру. В крайнем случае, в очень хорошем состоянии». Я ему: «Все – новье. Гарантирую». А он мне: «Я вам верю, но все равно проверить надо. И маме показать. А то она денег не даст». «Какая, на хрен, мама?» - думаю, а сам говорю: «Если хотите посмотреть состояние дисков, то предлагаю магазин «Юпитер». В переулки за «Мелодию» я, извините, не ходец». А он в ответ кивает: «Конечно-конечно. Я за «Мелодию» тоже не хожу. Меня там один раз грабанули. Дисками заманили, а потом деньги отняли. А в «Юпитере», кстати, тоже стремно. Там милиция в момент загребет. Продавцы стучат. Ментов вызывают. Но у меня все равно денег при себе нет. Я после того, как меня ограбили, больших сумм с собой не ношу. Поэтому лучше ко мне домой сходить. Я тут рядом на Старом Арбате живу. Вернее, мы там с мамой живем. Это она мне деньги на диски дает». Я удивился: «Что – мать тоже музыкой увлекается?» - «У меня мама - бывшая оперная певица. Хотя ей без разницы - что Пэлвис, что Джоплин. Не врубается. Ей главное, чтобы мне музыка нравилась и чтобы диски блистели. Она у меня богатая. Натаскивает стажеров в музыкальном театре Станиславского. Из меня тоже хотела певца сделать, но не вышло. У меня только внутренний слух оказался. Ну, отдала меня во французскую спецшколу и успокоилась. А для меня ей денег не жалко. Я у нее – единственный сын. Отец от нас давно ушел. Тоже знаменитый певец. Я его иногда по телевизору вижу. Ну что? Валим ко мне за деньгами?» - «А мать точно деньги даст?» - «А у вас точно новые пластинки?» - «Каждую лично распечатывал и только по разу на шуровской деке прогнал» - «Тогда точно даст».

Костер топорщился рожками рыжих кораллов. Вся его светосила ушла в нежные угольки с шелковой бахромой. Однако пирующим это было даже на руку, поскольку утомленные комары уже улетели в рощицу на ночлег.

- Значит, переползли мы через туннель на другую сторону Арбата. Идем, болтаем о том, о сем. На «ты» перешли. Парень мне сказал, что родители его в честь Лемешева Сергеем назвали, что у них с матерью есть «Волга»-двадцать четверка и что театр давно предлагает матери переехать в шикарную квартиру в новом районе, но мать упирается, не хочет Арбат покидать. А еще он сказал мне: «Других бы давно уже выселили, но у матери такие связи. Так что пока держимся. Но, видно, недолго осталось. Дом у нас совсем старый. Вчера вот горячую воду отключили. Что-то там с сантехникой».

- А я бы из родного Перово с удовольствием куда-нибудь дернул, - втиснулся Волча.

- А ты и дернул! - засмеялся Паханок. - В стройбат!

- Ну, ладно, - сказал для связки Кот. - У стекляшки «Юпитер» мы спустились по зассанной лестнице на узенький переулок, от которого, покатой такой горкой, до Старого Арбата - метров двадцать. Сергей мне говорит: «А вот и мой дом. Слева. На углу. Мы с мамой на третьем этаже живем». Вижу четырехэтажное здание. С облупившейся штукатуркой. Но в целом вполне еще презентабельное. Заходим в подъезд. А там – полумрак. Сергей возмутился: «Ну вот! Шпана лампочку раскокала!» Но когда стали по лестнице подниматься, то света заметно прибавилось, из окон в пролетах. Перед последним маршем на третий этаж Сергей остановился и говорит: «Слушай, Александр. Ты здесь меня подожди. У окошка. А я маме диски по-быстрому покажу и деньги вынесу. Ты извини, что я тебя в квартиру не приглашаю. Понимаешь, мама дома чужих не терпит. За свое барахло трясется. Боится, что украсть что-то могут». Я молчу. Он мне: «Александр, давай пластинки». А я все молчу. И тут он говорит: «Ты что, подумал, что я тебя кинуть хочу?! Ну, точно! По глазам вижу, что подумал!» Он сел на ступеньку. Просто сидел и смотрел в окно. Сквозь меня. А потом сказал: «А я ведь в жизни никогда никого не обманывал. Ну, если совсем честно, то никого, кроме мамы. Правда, ради ее же блага». А потом вскочил: «Ну, всё. Разбегаемся. Не поминай лихом и, главное, не считай, что кругом одним подлецы». Я руку ему протянул, а он руку не взял и по лестнице вверх пошел. На площадке третьего этажа начал в карманах рыться, наверное, ключи искал. Тут наверху хлопнула дверь, послышались шаги, и я увидел сначала ноги, потом дипломат в руке, а потом целиком мужика в велюровом пальто и шляпе. Мужик сказал: «Привет, Сережа! Как с французским дела?» - «Добрый день, Юрий Витальевич. Спасибо, все хорошо». Когда мужик стал спускаться на второй этаж, Сергей крикнул: «Юрий Витальевич, в парадном лампочка не горит!» А мужик: «Не впервой, прорвемся!» Когда мужик исчез в полумраке, Сергей достал из кармана связку ключей и вставил самый большой в замочную скважину. Тогда я ему сказал: «Не обижайся, Сергей! Я же не виноват, что мы в таком жлобском мире живем! На, бери диски!» Сергей вынул ключ из двери и спустился ко мне. «Вот тебе, Александр, мой паспорт в залог. На тот случай, если я в квартире запрусь с твоими пластинками». Я ему говорю: «Убирай свой паспорт!» Растегнул я куртку, снял с шеи хомут и отдал Сергею коробку. Сергей снова поднялся к себе на этаж, открыл ключом дверь и сказал мне: «Через пять минут буду. Попробую с мамы лишнюю десятку для тебя содрать. В качестве компенсации за нервотрепку». Слышу, как он уже в коридоре кричит: «Мама, мама! Ты где?» Потом дверь хлопнула, и все стихло. А я начал на грязном стекле выводить пальцем формулу глицерида фосфорной кислоты. Потом на часы посмотрел – бля! уже десять минут пролетело! Подождал еще пять минут и всерьез забеспокоился. Что они там с мамой – из-за лишнего чирика торгуются? Думаю, хер с ней, с его нервной мамой, надо парня поторопить, раз слова не держит. Поднимаюсь по лестнице. Звоню. Ёкэлэмэнэ! А звонок-то немой! Молчит, как рыба об лед. Во, думаю, идиоты. У них и звонок не работает, а они все за Арбат цепляются! Стучу в дверь три раза. Никакого ответа. Еще раз посильнее ударил – дверь сама и открылась. Вижу: пустой коридор – ни вешалки, ни галошницы, на полу штукатурное крошево. И в комнату дверь приоткрыта. Я из коридора кричу: «Сергей! Мамаша!» Мертвая тишина! Я через коридор в комнату дверь распахиваю - а там голая пустота. Пыльный пол, тоже в крошеве штукатурки. Я - на кухню. А там вообще вакуум! Даже газовой плиты и раковины нет. И окно приоткрыто. Я к окну подлетаю, выглядываю наружу, а снаружи к окну лестница приставлена. Деревянными ножками Арбат попирает. Тут вся цепочка в моей голове и сложилась. Поцарапал фальшивый Сергей в замке ключиком, прошел на кухню, спустился по лестнице и зашагал себе по Арбату. С кровными моими пластинками!..

- Что-то я не понял, - сказал Шигай. – А куда жильцы делись?

- Что тут непонятного? – хмыкнул Бекас. - Раскидали жильцов по Москве. Обыкновенный домик под снос. Последние жильцы только съехали. За день за два до кидалова. Потому что дом еще чистый был. Я сам такие на гражданке сносил. Когда на стройке работал.

- Все правильно, Бека, - подтвердил Кот. – И вот смотрел я на эту лестницу и выл, как вьюга у Пушкина. Прямо в окошко. А на меня прохожие снизу смотрели.

- А этот Юрий Васильич откуда взялся? - сказал Калина.

- Дурак ты, Пахан! - щелкнул его по лбу Шигай.

- Москва - не Кустанай: карман не разевай, - подытожил рассказ Бекас.

Костер умирал покойной блаженной смертью. Как недалекий старец, который верил, что не зря прожил жизнь.

- Ну что, заседание закрывается? Спать потопали? - предложил Кот.

- Спать, спать! Конечно, спать! – заголосили нестройно участники пикника, добили каблуками костер, потормошили Торхонена, который отрешенно послал всех в темные дали, и зашелестели по тайной тропинке к сараю.

* * * *

Ранним утром дневальные обнаружили, что бойцы, потреблявшие у костра лазорёвый напиток, свернувшись в разных местах в позе фетуса, почти непрерывно и, вероятно, уже с рассвета, ходили под себя розовой кровью.

Поскольку вероятность скорого появления офицеров стремилась к абсолютной свободе, дежурный по роте отрядил одного из дневальных в медсанчасть к соседям-связистам.

Тамошний фельдшер запросил по коммутатору срочную медицинскую помощь, которая через пару часов возникла у ротной казармы в облике тупорылого зеленого дилижанса с крестом на помятом боку.

Пострадавших, коими числились Шигай, Паханок, Саломат, Бека и Торхонен, бережно загрузили в фургончик.

Вальтера волокли в машину от самого пепелища, где он дрых в отключке в малиновых революционных штанах.

Один только Кот, согласно осмотру фельдшера-строевика, пребывал в добром здравии и ясном сознании. По этой причине отгружать его в госпиталь не было смысла. Он даже помогал грузить тела жертв в зеленую карету. От Кота тянуло хозяйственным мылом, как будто он только что простирнул в умывальнике портянки.

* * * *

Торхонен, Саломат, Бекас и Шигай в роту вернулись не скоро. Месяца три мыкались по госпиталям, где им воскрешали ошпаренные почки.

А Паханок скончался в урологическом отделении Омского военного госпиталя через несколько часов после помещения в реанимационную палату.

Медики объяснили, что у него оказалась хрупкая почечная система.

Однако Сашка Котов эту гипотезу отвергал, утверждая, что жидкость для мойки окон здесь ни при чем и что Паханок не вернулся из рейса на яхте «Кристалл» в результате врачебного ляпа.

Когда кто-нибудь заводил разговор о кончине Калинкина, Кот качал большой головой:

- Ой, не всё так просто, ребятушки. Вы же знаете нашу медицину. Тем более, военную. Факт, что все военврачи – хронические алкоголики. А младший медперсонал поголовно на колеса подсажен. На всякий там седуксен с димедролом. Наверняка, впопыхах Паханку неправильное лекарство воткнули, вот и угробили паренька.

Кот вздыхал и вздымал глаза к небесам:

- Верно говорю, Паханок?

- А я хули - вам снизу видней, - отвечал с небес Паханок.

Женева, декабрь 2004 г.