МАГАЗИН ЭКЗОТИЧЕСКИХ ТОВАРОВ

- Все, граждане, "Хорошее настроение" кончилось. В продаже остались порошок "Слабое удовлетворение" и драже "Жизнь лучше смерти".

Очередь споткнулась и качнула в сторону прилавка, за которым, хлопая ресницами-крыльями, стояла в свежем халате продавщица Рая.

- Но как же? Сколько же можно? капризно огляделся прямой, как папироса, человек в шляпе.

Очередь наступательно притихла. А через минуту…

- Где "Хорошее настроение"? Почему так мало завозите? В чем дело? Это сущий бардак! Безобразие! А ведь правительство клялось, что… Директора! Директора сюда!

Рая с опаской наблюдала, как энергия толпы наполнялась стихийной разрушительной мощью.

- Я понимаю вас, граждане, - пролепетала она, - Подождите…

Вместо горестного выражения – солидарного сочувствия – на лице директора неуместно выпекалась сдобной булочкой улыбка, пиджак был распахнут, а красная рубашка вызывающе расстегнута на три пуговки.

Он был без галстука.

- Господа, не волнуйтесь! Правительство обещало скоро наладить бесперебойный выпуск "Хорошего настроения", нет причин для беспокойства, а пока воспользуйтесь "Слабым удовлетворением", очень полезная штука, я и сам…

- Не рассказывайте сказки, я вам не верю, - взвизгнул утомленный мужчина лет сорока. На голове его ненадежно цеплялся за полуседые вихры синий берет. Бросались в глаза следы аквамариновой гуаши на тонких, девичьих кистях, вытянутых как на картинах Модильяни, рук. Душевный его излом, берет и гуашь служили профессиональной вывеской, безошибочно свидетельствующей о том, что перед вами художник. Не исключено, что художник даровитый, но голодный, не вкусивший славы, не насытившийся ею до малопочтенной и вместе с тем безумно приятной отрыжки, которую и скрывать-то нет никакого человеческого желания. От глумливых насмешек фортуны художник отгораживался частоколом, сколоченным из нетерпеливости, надменности и обидчивости.

- Судя по вашей внешности, товар уходит с черного хода, - поддержал “папиросу” и художника человек в неприметном плаще, сняв и надев обратно черные очки.

- Господа, я протестую! парировал директор. Прощупав карманы, он извлек, утративший достоинство галстук и закодированными движениями самоубийцы оплел лоснящуюся шею угрожающим узлом.

Толпа примолкла, оценивая искренность поступка.

- Раечка, раз такое дело… В порядке исключения, так сказать… Давайте раздадим сегодня "Слабое удовлетворение" бесплатно. Вы как думаете?

- Ой, Роман Сергеевич! Ну конечно!

Нехотя, глядя в сторону, люди брали из тонких ладошек продавщицы ребристые кубики в обертке из фольги.

- А вам предпочтительней это, - сказал директор, подкравшись к утомленному художнику и вручая ему серебряное сердечко с надписью - "Жизнь лучше смерти".

И как-то нехитрая эта комбинация разжидила объединенную волю толпы, очередь подкосилась, присела и засеменила к выходу.

В небе грозно клубились жирные тучи.

Чуткий к подвохам живописец отпетым холериком наблюдал за откровенной поднебесной возней.

- В такую погоду только пойти и повеситься, - сказал, как посоветовал, владелец черных очков.

- Ну, так за чем дело стало? Идите и вешайтесь, - вскинулся художник, запихивая в нервный рот горсточку малиновых драже.

- Не поможет, - уверенно прокомментировал человек в неприметном плаще, - Мой приятель, тоже, между прочим, художник, впав на прошлой неделе в ипохондрию, проглотил всю упаковку целиком, вот на том же месте, где вы теперь стоите… А через час его нашли в удобной петле…

- Не дождетесь, - прошепелявил художник, сосредоточенно с хрустом работая челюстью.

Полило. Но не плотно. Потухшей папиросой приблизился человек в шляпе.

- Посмотрите! Видите, по той стороне улицы, - зашептал он, - вышагивает лысый коротышка, важный такой, с усами. Это Ганс Мюллер, глава концерна "Счастье". Весь Запад завалил своей дрянью, теперь вот к нам пожаловал...

- А я вот слышал, что "Счастье" очень даже качественный продукт, - отчетливо прохрустел художник, покосившись на витрину, заставленную рекламными, красочными кубиками, сердечками и ромбиками, - Может лучше с этим Гансом договориться?

- Что русскому здорово, то немцу смерть, слыхал? А что немцу впрок, то русскому поперек горла, - гневно задымила “папироса”, будто кто-то поднес огоньку и раскурил ее вновь, - "Счастья" нет и не будет, в целях здоровья нации правительство никогда не пойдет на такой шаг, не на пользу оно нашему народу, расслабляет гражданское общество, губит на корню чувство патриотизма и способствует иждивенческим настроениям. Натуральная угроза для страны.

- Я вас узнал, вы Райский - депутат Государственной Думы, - обнаружили осведомленность черные очки.

- Да, я Райский, вы не ошиблись.

- Дудукин - специалист общего профиля. А этот тип, - он с презрением оглядел испачканные краской руки художника, - видать, не понимает, что нет страшней в мире угрозы, чем "Счастье". Потому и работенку, как видно, подобрал себе подходящую - с уклоном на халяву и мазней черт те что. Совесть замазываешь аквамарином? На патриотизм кладешь свой аквамарин? А, может быть, ты и не русский вовсе?

- Да я ничего такого, я не против, - испугался неожиданно для себя художник, - Толик я, Попов, мне бы "Хорошего настроения", Бог с ним, со "Счастьем", а то все то "Слабое удовлетворение", то эта гадость - "Жизнь лучше смерти".

Полило крепче. Народ понуро разбредался в разные стороны, заглатывая на ходу порошок "Слабое удовлетворение". Один, которого не запомнили в очереди (так того затерли), потоптался, швырнул позолоченный кубик на тротуар и, влепив по нему скошенным каблуком, метнулся через дорогу в водочную лавку.

Щелкнул, распахиваясь, черный зонт. Прильнув, друг к другу зашуршали модными плащами Раечка и Роман Сергеевич, ничем не напоминая сослуживцев.

- И куда это они? – заинтересовался Дудукин, - Проследить бы…

- А торопятся-то как, торопятся, - посмотрел им вслед Райский, - Все равно, что заговорщики.

- Проследить все же надо. Не зря они, между прочим, раньше времени магазин закрыли, - рассуждал Дудукин.

- А может они за "Хорошим настроением" сиганули? На базу? – предположил Толик.

Раечка и Роман Сергеевич тем временем стремительно удалялись.

- За мной, - скомандовал Дудукин и бесстрашно ринулся под дождь.

Началась погоня, во время которой никак нельзя было саморазоблачиться. Троица вжималась в стены домов, пряталась в парадных, маскировалась в кустах, презрев непогоду, и не теряя решимости выведать намерений подозрительной парочки.

- Так они, между прочим, к Ревазу пришли, - констатировал Дудукин, проследив за тем, как Раечка и Роман Сергеевич юркнули в дверь самой известной в городе пивной, владельцем которой был профессор по психиатрии из Тбилиси, бросивший там врачебную практику и перебравшийся на вольные хлеба в другое государство, где ему виделись неслыханные перспективы.

В продолговатом, хорошо освещенном помещении, шла гульба - народ заходился, выл, плясал, крутил капиталистическую рулетку и клял американский империализм, бил по мордам и радовался. Трещали стулья, валились на бок столы, растекались по полу пивные лужи, в которых плавали упаковки со "Слабым удовлетворением" и драже "Жизнь лучше смерти". Среди гульбы тут и там узнавались, хоть и изрядно покалеченные, лица из утренней очереди. Все теперь были здесь. И, признаться, многие из них выглядели счастливыми, несмотря на синяки и ушибы.

С порога, ввязавшись в драку, троица на время потеряла друг друга из виду и, лишь приняв солидную порцию тумаков и выдав примерно такое же количество страждущему обществу, соединилась вновь.

- Как чудненько! - произнес Райский, похожий теперь на переломанную вдвое папиросу.

- Истинное удовольствие, - просвистел Толик, пересчитывая зубы на вспухшей ладони.

- Это, да! – разделил восторг приятелей Дудукин, придерживая ухо.

- А вон и Раечка, - заметил Райский, кивая в угол заведения.

Действительно, это была Раечка. На аккуратный синячок под глазом, похожий на штампик, наползала черная тушь, что, судя по всему, нисколечко ею не замечалось и никоим образом не влияло на ее настроение – Раечка выглядела замечательно счастливой. Рядышком нагло лыбился Роман Сергеевич, опять без галстука, но с двумя залихватскими фингалами.

- Не иначе, как с Гансом шахер-махер крутят и жрут эту его дрянь, - возмутился Дудукин.

- С Гансом? – напрягся Толик.

- Ты чего, парень? Даже не думай…

Но художник уже летел через всю залу к заветному столику.

- Раечка, и мне, и мне дайте этой дряни, отломите и мне кусочек “Счастья”, заклинаю вас!

- Как? Ты здесь и ты еще не счастлив? – изумилась Раечка, - Оглянись же вокруг, слепец!

Толик послушно оглянулся. Со всех сторон на него смотрели добрые сердечные козьи, бараньи, бычьи, собачьи и какие-то еще морды. Они улыбались, звали его, ласково что-то шептали: не гони волну, придурок, ты же наш, ты же свой, да на харю собственную взгляни – вылитый баран.

- О, мать честная! – брякнулся на колени Толик, - Затмение, помутнение, простите, братцы!

Он вознес над головой свои длинные худые руки, перепачканные аквамариновой гуашью, и, не вставая с колен, заелозил навстречу зовущим.

И впервые за весь этот мучительный день на лице Толика отразилось глубинное историческое великое Счастье.