ПРОДОЛЖЕНИЕ СПОРА О ВАРЯГАХ

К итогам дискуссии по варяжскому вопросу" о книге В.В. Фомина "Варяги и варяжская Русь

Не затихающий на протяжении 250 лет спор о варягах, теперь, похоже, приобрел новое продолжение. В 2005 году вышла книга В.В. Фомина "Варяги и варяжская Русь: к итогам дискуссии по варяжскому вопросу", в которой автор пытается подвести итоги спора о варягах. Сам по себе, солидный том с подведениями "итогов дискуссии", навевает мысль о том, что это не совсем завершение спора.

Со времени последней дискуссии по "варяжскому вопросу" в 1966 году в Ленинградском университете, ученые нисколько не сомневались в том, что выходцы из Скандинавии и Южной Прибалтики сыграли определенную роль в истории Новгородской Руси. Были опубликованы данные и исследования по находкам скандинавских вещей, исследованиям исландских саг, а также была выдвинута гипотеза о том, что Рюрик летописей вполне мог быть Рориком Фрисландским, а некоторые древние города (Ладога, Псков, Изборск) какое-то время могли быть варяжскими городами, но при этом не отрицалось и активное славянское участие в формировании Новгородской Руси, в том числе и выходцев с Южной Прибалтики. Таким образом был достигнут определенный компромисс в споре о варягах между "норманнистской" и "антинорманнистской" версиями. Прежние жупелы, которыми потрясали "антинорманнисты", были отвергнуты. Стал восстанавливаться авторитет крупного историка XVIII века Г.Ф. Миллера. Такое положение сам В.В. Фомин назвал "псевдоантинорманнизмом советского времени".

Спор о варягах, казалось бы, уже завершился. Однако, похоже, что старая забава русских историков начинается снова. Фомин в своей новой книге выступил с ярко выраженной "антинорманнистской" позицией, снова выдвинув полный набор "антинорманнистских" мифов. С особой яростью он напал на Г.Ф. Миллера, посвятив его развенчанию (в который уже раз), а также возвеличиванию М.В. Ломоносова целую главу. Этому вопросу оказалась посвящена седьмая часть книги.

Собственно, нападки на Миллера являются столь важным пунктом мировоззрения "антинорманнистов" потому, что сам спор, и "антинорманнизм" в целом, берут свое начало именно в споре Миллера и Ломоносова. И не только начало, но обоснование своего существования. Представить Миллера историком с ничтожными достижениями, а Ломоносова с выдающимися, означает для них обеспечить своего рода легитимность "антинорманнизма". Если Миллер предстает в качестве неквалифицированного и политически ангажированного историка, то это означает, что "антинорманизм" с позиций которого выступал Ломоносов, с самого начала был состоятельным учением, а вот "норманизм" - нет. Если доказывается обратное, что именно Миллер был выдающимся историком, то "антинорманнизм" лишается своего основного обоснования. Если гипотеза Миллера была верна, то на чем тогда основан "антинорманнизм"? Сей законный вопрос не может не появиться.

Насколько мне представляется, тезис о Миллере, как о неквалифицированном историке является для "антинорманнистов" столь же важным, как и тезис об отсутствии какого-либо влияния выходцев из Скандинавии на Руси. Они и составляют "антинорманнизм". Только лишь единственного сколько-нибудь позитивного тезиса о том, что славяне само создали свое государство без участия пришлых варягов, недостаточно для подкрепления "антинорманнизма". Второй подпоркой служит как раз тезис о Миллере. Всю свою критику "норманнизма" его оппоненты так или иначе сводят к теме "политически ангажированной теории" Байера и Миллера. Несмотря на то, что представления Байера, Миллера и всех прочих, давно стали достоянием историографии, тем не менее, "антинорманнисты" стараются провести непрерывную линию от Байера и Миллера к современным исследователям русско-скандинавских отношений IX-XI веков, так, будто бы последние являются продолжателями первых.

Чтобы исключить возможность спекуляции на ярлыках, скажу, что по моему твердому убеждению "норманнизм" и "антинорманнизм" являются плодом недоразумения, появившегося в результате спора Миллера и Ломоносова. На деле же никакого "норманнизма" не было, а речь шла об изучении русско-скандинавских связей в раннем средневековье. Так же не было и "антинорманнизма", который частично представлял собой нападки на "норманнистов", а частично - изучение связей Руси с Восточной Европой, в частности с Прибалтикой, Подунавьем, Причерноморьем и другими регионами. Строго говоря, поле научной деятельности "норманнистов" и "антинорманнистов" нисколько не пересекаются, и даже более того, взаимно дополняются. Однако, надо указать, что для "антинорманнистов" было более характерно использование чисто политической риторики в своих работах, и, особенно, в своей полемике с оппонентами.

Отвергали ли советские историки Ломоносова?

В книге В.В. Фомина мы рассмотрим часть, в которой он обращается к "решающему аргументу" - спору о варягах: "Варяго-русский вопрос в дискусси М.В. Ломоносова и Г.Ф. Миллера". В ней он пытается сравнивать Миллера и Ломоносова на историческом поприще. Надо сказать, что Фомин подошел к вопросу с чисто "антинорманнистской" точки зрения, и сразу же пошел в атаку: "Наше время, обогатившее историческую науку важными результатами и открытиями, вместе с тем достаточно плодотворно на рождение сомнительных выводов, претендующих якобы на новое слово. В их ряду стоит идея, увязывающая появление варяжского вопроса и норманнизма с антинорманнистом М.В. Ломоносовым".

Это подход, который больше всего используют "антинорманнисты". Сразу же, априорно, объявить какой-то вывод сомнительным и недостоверным. Собственно, с такого же заявления об априорной сомнительности гипотезы об участии скандинавов в становлении Руси, и начался спор о варягах. Похоже, что нынешние "антинорманнисты" держатся традиций отца-основателя. Фомин резко оспаривает мнение Э.П. Карпеева и И.Н. Данилевского о том, что именно благодаря Ломоносову на свет появился норманнизм, навешиванием ярлыков: "Состоятельность такой оценки Ломоносова-историка сомнительна уже потому, что она, во-первых, априорна, и, во-вторых, исходит от норманнистов, к тому же придавших ей, уклоняясь от разговора по существу, ярко выраженный политический характер".

Между тем, "уклонился от разговора" сам Фомин. Он не стал подробно рассматривать аргументы Карпеева и Данилевского, почему они считали Ломоносова основателем "норманнизма", а просто объявил их "норманнистами", а их оценку - сомнительной. Ученый подход состоит в том, чтобы рассмотреть аргументы противной стороны, и выдвинуть против них более веские аргументы. Но Фомин, в данном случае, изменил ученому подходу. Когда рассмотрение столь важной темы, как спор Миллера и Ломоносова, начинается с политических нападок на оппонентов, объективности ожидать уже не приходиться.

Коль скоро затрагивается тема спора Миллера и Ломоносова, то на первом месте должен быть именно разбор этого спора и выдвинутых аргументов. Но во второй главе книги Фомина разбор начат с мнений Шлецера, Карамзина, Погодина, Соловьева, Бестужева-Рюмина и других авторов, которые при историческом споре не присутствовали, и по его существу ничего сказать не могут. Такой подход к теме, какими бы он соображениями не оправдывался, не может быть принят. Тем более, что есть сомнения в том, что Фомин в кратких цитатах достаточно полно отразил взгляды упомянутых историков и по "варяжскому вопросу", и по спору Миллера и Ломоносова. Названные им историки посвятили много внимания русской истории и варяжскому вопросу. Например, М.П. Погодин, который вел полемику с 1825 по 1868 годы, и написал по поводу варягов и их роли в истории Руси несколько крупных сочинений. И фраза Фомина о нем: "М.П. Погодин полагал, что Ломоносов выводил варяжскую русь с Южной Балтики по причине "ревности к немецким ученым, для него ненавистным..." и патриотизма, который не позволял "ему считать основателями русского государства людьми чуждыми, тем более немецкого происхождения", просто не соответствует действительным взглядам историка на сей предмет. Эти две фразы Погодина, искусно вплетенные Фоминым в свой текст, не более чем вырванные из контекста цитаты.

Фомин старается провести мысль о том, что исторические достижения Ломоносова отвергали если не все, то, по крайней мере, большинство историков XIX века, и перечисление мнений, вместо разбора дискуссии необходимо Фомину для доказательства нехитрого тезиса о том, что историки-де принижали значение Ломоносова как историка. Об этом сам Фомин пишет: "В среде дореволюционных ученых, принявших легенду о Ломоносове как борце "с иноземцами только потому, что они иноземцы", такой же аксиомой стало суждение Шлецера о нем, как историке". Шлецер, как известно, очень негативно отзывался о Ломоносове, и Фомин старается представить почти всех дореволюционных историков в качестве последователей Шлецера в этом вопросе, хотя доказательств и здесь не приводит. И даже там, где он приводит негативные мнения (Полевой, Белинский, Соловьев), он также ничего не говорит о причинах таких оценок. А между тем, игнорирование причин этих оценок является, по сути, искажением позиции перечисленных историков.

Мнение о том, что Ломоносова отвергали ведущие историки XIX век, опровергается цитатами из Соловьева, Ключевского и Войцеховича, а также таким заявлением: "Более того, в целом вменяя в вину Ломоносову его споры с немцами-историками, ученые, весьма благожелательно относящиеся к последним, в чем-то даже солидаризировались с ним".

Это все тот же метод, когда основное внимание уделяется разбору мнений о трудах Ломоносова, а не разбору самих трудов. На мой взгляд, без детального анализа исторических сочинений Ломоносова невозможно сделать сколько-нибудь обоснованный вывод об его вкладе в разработку русской истории, и мнения П.А. Лавровского или И.А. Тихомирова никакого решающего вклада не внесут. Пытаться производить оценку Ломоносова как историка, только опираясь на мнения, высказанные в историографии а не на анализ его трудов - это самый короткий и прямой путь к запутыванию вопроса.

Но дальше - больше. Фомин вскоре обрушивается и на советскую историческую науку: "Подняться до действительной оценки Ломоносова как историка советским исследователям не позволял норманнизм, с которым они расстались только на словах. Приняв во второй половине 30-х годов марксистскую концепцию возникновения государства, они, именуя себя антинорманнистами, продолжали видеть в варягах скандинавов. В таких условиях, конечно, никого не интересовали ни доводы Милера в пользу норманства варягов, ни их опровержение Ломоносовым, ни в целом его контраргументы норманнизму, а сам разговор о дискуссии между ними по существу, был беспредметным".

Фомин свой разбор активно разбавляет чисто политическими обвинениями, как, например, в этом месте: "Безраздельное господство норманнизма в науке и объяснение побудительных мотивов, якобы приведших Ломоносова к занятию историей, лишь реакцией его ущемленного национального достоинства, на чем выросло несколько поколений советских ученых, закономерно привели к тому, что так откровенно выразил в 1983 году И.П. Шаскольский. Признанный авторитет в области русских древностей отказал антинорманнизму в научности и предложил коллегам вывести его за рамки действительной науки". И здесь Фомину стоило бы доказать, что в советской науке господствовал именно "норманнизм" (что особенно странно в свете активных нападок историков Ленинградского университета во главе с В.П. Мавродиным на группу ленинградских археологов: Л.С. Клейна, Г.С. Лебедева и других, как раз с обвинениями последних в "норманнизме"), и что обозначенная им трактовка исторических штудий Ломоносова действительно разделялась всеми советскими историками. Мотивы, которые привели И.П. Шаскольского к его выводу о ненаучности "антинорманнизма" Фомин также обходит молчанием. "Норманнизм", мол, это - и все!

Единственным историком, в которого Фомин при разборе оценки Ломоносова как историка не швырнул комок грязи, оказался А.Г. Кузьмин. Именно его, единственного, Фомин и процитировал в качестве автора высокой оценки Ломоносова, который якобы в середине 90-х годов дал бой "господствующему" в российской исторической науке "норманнизму". Причина такого положения проста. Просто Аполлон Григорьевич Кузьмин был учителем Фомина, и памяти своего учителя он посвятил свою книгу о варяжском споре. А в таком случае негоже своего же учителя и критиковать.

Хочется отметить, что Фомин здесь кругом неправ. Высокая оценка Ломоносова и принижение Миллера были общим местом для советской историографии, что отразилось, например, в "Истории исторической науки в СССР", трудах М.Н. Тихомирова, С.Л. Пештича, Л.В. Черепнина и других исследователей историографии. Даже С.Л. Пештич, который, по мнению Фомина, "...следуя официальной точке зрения на Ломоносова как историка, взвешивает его в том качестве лишь на весах норманнизма", заявлял, что Ломоносов превосходил Миллера в понимании предмета истории. Подобные оценки имеются практически во всех трудах, касающихся истории Древней Руси, и во всех этих оценках авторы считают Ломоносова выдающимся историком, а Миллера - дилетантом. Борьба А.Г. Кузьмина против "господствующего в исторической науке норманнизма" есть плод вымысла самого Фомина.

Фомин беглым перечислением мнений ряда историков, попытался протащить две нехитрых мысли. Первая заключается в том, что в советской исторической науке якобы господствовал "норманнизм". Вторая - в том, что советские историки недооценивали исторических работ Ломоносова. И та, и другая мысли легко опровергаются множеством работ советских историков, в которых доказывались прямо противоположные вещи. Фомин в данном случае выступает как фальсификатор советской историографии.

Если таким способом Фомин взялся защищать "антинорманнизм", то остается только пожалеть это течение в исторической мысли, его сторонников, да и самого Фомина. Очень уж он неблагодарную работу взял на себя - защищать такое учение, которое иначе чем фальсификациями и умолчаниями защитить невозможно.

Разобрал ли Фомин диссертацию Миллера?

Вторую часть своей главы Фомин начинает с такого заявления: "Чтобы понять, соответствует ли истине приговор Ломоносову как историку, вынесенный заинтересованной стороной - норманнистами, надлежит обратиться к первоисточникам: к диссертации (в тогдашнем понимании - рассуждение) Миллера "О происхождении имени и народа российского" и замечаниям на нее Ломоносова".

Что же, мысль замечательная. Именно с этого надо было и начинать: брать текст Миллера и излагать его аргументы с комментариями. Однако, дальше мы видим просто потрясающую картину того, как Фомин ловко "уклонился от разговора". В этой части у него только одна ссылка на текст диссертации Миллера "О происхождении имени и народа российского" и шесть ссылок на книгу Миллера "О народах, издревле в России проживавших". Причем, по ссылке на диссертацию указывается только, что она "вышла вторым тиснением".

Это является неопровержимым свидетельством того, что Фомин, во-первых, диссертацию Миллера не видел и не читал. Иначе ссылок на нее было бы немного больше, чем одна, и они были чуть более содержательными. Хотя, печатный экземпляр диссертации Миллера хранится в Государственной публичной исторической библиотеке в Москве, в Отделе истории книги. Можно было бы пойти и почитать. Коль скоро Фомин добрался до довольно труднодоступной книги П.П. Пекарского об истории Академии Наук, то до текста диссертации Миллера оставалось совсем немного, всего подняться на пятый этаж Исторической библиотеки.

Сорок две ссылки на Ломоносова (на Полное собрание сочинений) показывают, где Фомин черпал источники по спору Миллера и Ломоносова. Источниками для него были репорты и ответы Ломоносова, причем автор нашего сочинения не задается вопросом о степени достоверности этой информации, происходящей из рук явно заинтересованной стороны. Он выпады Ломоносова против Миллера принимает за чистую монету, и строит на них все свои построения.

Во-вторых, ссылки на книгу Миллера "О народах, издревле в России проживавших", которую до некоторой степени можно использовать для реконструкции взглядов Миллера, Фомин использует явно недостаточно. Шесть ссылок для этого крайне мало, тем более, что в этих ссылках взгляды Миллера излагаются таким образом: "Заканчивая разговор по поводу "Иссабург" Миллера, остается привести его же глубокого смысла замечание, что швед Рудбек "умел тотчас сделать" из Ладоги Алдогу, после чего и Аллдейгаборг". Из этой цитаты видно, что Фомин не очень внимательно прочитал и это сочинение Миллера, ибо в противном случае он бы заметил, что Миллер жестко критикует шведских авторов, и это приведенное замечание как раз такого рода.

В-третьих, сей замечательный "разбор" спора, представляющий по сути перепев оценок и суждений Ломоносова, при явном искажении позиции Миллера, украшается разбором мнений об этом событии, которых в необозримой историографии было высказано во множестве. Вышло у него сочинение, блистающее своей ученостью. Я не имею ничего против детального изучения историографии вопроса, но я против того, когда эта историографическая ученость служит для затемнения существа дела. Главное для Фомина было - изучение и разбор текста диссертации Миллера "О происхождении имени и народа российского". Вот что должно было служить первостепенным объектом его внимания! Если бы Фомин брал цитаты из сочинения Миллера, и потом бы их комментировал с опорой на огромную историографию, то тогда его книга была бы образцом для подражания. А так вышла фальсификация. Со своей задачей Фомин не справился, и этот провал ему не укрыть за частоколом из сотен ссылок на литературу.

Записки на полях

Утверждение авторитета Ломоносова как историка, ведется Фоминым весьма странными методами: "Ломоносов, взрастая на русском Севере, аккумулировавшем народную память, уже с детства, по верным словам В.И. Ламанского, впитывал историю Родины. Слушая в Славяно-греко-латинской академии курсы истории, а также пиитики и риторики, укреплявшие его интерес к истории вообще, он, овладев в совершенстве латынью ... и читая по-гречески, самостоятельно изучает отечественные и зарубежные источники, прежде всего летописи, затем приумножая знания русской и европейской истории и совершенствуя навыки в работе с письменными памятника в Киеве".

Вообще, слова В.И. Ламанского, сколько бы они верны не были, не могут служить доказательством большого авторитета Ломоносова. Это очень странный аргумент, заявлять, что Ломоносов с детства интересовался историей, и потому он может считаться крупным русским историком. Мало ли кто и чем интересовался в детстве, и для доказательства авторитета историка должны приниматься его научные труды, а не прочитанные в детстве или в университете книги по истории.

Дальше: "Не оставил он за границей и своей тяги к истории России, о чем говорит приведенный выше факт приобретения им "Истории о великом княжестве Московском" П. Петрея". Этот аргумент того же ряда, что и предыдущий. Факт приобретения кем-то какой-то книги по истории не может рассматриваться в качестве доказательства авторитета историка. Так можно дойти до совершенно абсурдной мысли о том, что тот лучший историк, у кого историческая библиотека больше.

А дальше Фомин не останавливается перед фальсификациями. Он утверждает, что Ломоносов был велик, как историк, потому что "...свою "Историю Российскую" на рецензирование к нему направил В.Н. Татищев". Красочная и глубоко патриотическая картина рецензирования одним великим русским историком труда другого великого русского историка ни на миллиметр не соответствует действительности. В предисловии к первому тому "Истории Российской" В.Н. Татищева подробно излагается история сего труда. Первые тетради своего сочинения Татищев переслал в Академию Наук для переписывания еще в декабре 1739 года, причем связь он поддерживал только с Шумахером. Когда в 1742-1743 годах Шумахер не управлял делами Академии, Татищев не имел связи с ней. В начале 1747 года Татищев переслал первую часть своей книги, а в конце 1748 года он написал Шумахеру письмо, в котором просил его поручить Ломоносову написать посвящение к первой части. Тогда предполагалось издание первой части, и Татищев пожелал, чтобы у книги появилось посвящение Ломоносова, которое должно было привлечь внимание двора к труду историка.

Второй момент сфальсицированный Фоминым, заключается в том, что он приписал Петру Петрею де Эрлезунда суждение о том, что "варяги вышли из Швеции". В главе о споре Миллера и Ломоносова Фомина эта закавыченная лишена ссылки на труд Петрея, но эта книга рассматривается в первой главе, посвященной шведской историографии. Там Петрей цитируется чуть более пространно и полно. Например, там приводится цитата из Петрея: "Но я нигде не мог отыскать, что за народ были варяги". Мысль эта у Петрея ключевая. В летописях он подметил сказания о войнах с варягами, о дани и призвании их, но указал, что не смог установить их происхождения, и потому предположил происхождение варягов из Шведского королевства. Полная цитата звучит так: "В русских сказаниях и летописях упоминается народ, называемый у них варягами, с коим вели они большую войну и были принуждены платить им дань ежегодно по белке со всякого дома. Но я нигде не мог отыскать, что за народ были варяги, и потому должен думать, и войти в подробные разыскания, что они пришли из Шведского королевства, или из входящих в состав его земель, Финляндии и Ливонии".

Полную цитату из Петрея привести необходимо, потому что Фомин, в доказательство своей мысли о том, что шведы-злоумышленники исказили русскую историю, раздергал цитату, чем придал ей совершенно другой смысл. В книге Фомина этот момент звучит так: "На первой странице "Истории" Петрей, определяя ее хронологические рамки, пишет, что расскажет о правителях в России, "начиная с трех князей Рюрика, Синеуса и Трувора... родом из Пруссии... до ныне царствующего великого Михаила Федоровича...". Затем, отступив от прусской версии происхождения русской династии, что содержится в "августианской" легенде, он впервые вообще в историографии сказал, что "от того кажется ближе к правде, что варяги пришли из Швеции". Неожиданность такого вывода тем показательнее, что Петрей здесь же говорит о своих безуспешных попытках узнать, к какому племени принадлежали варяги: "В русских сказаниях и летописях упоминается народ, названный у них варягами, с коими вели они большую войну и были принуждены платить им дань... Но я нигде не могу отыскать, что за народ были варяги...".

Обращает на себя внимание различие в цитатах, а также и то, что именно эти цитаты в книге Фомина не снабжены ссылками на страницы книги Петрея. Он использовал два издания "Истории о Великом княжестве Московском", и ему необходимо было уточнять, по какому именно изданию он цитирует Петрея де Эрлезунда.

Снова приходится сделать вывод о невнимательном чтении книги Фоминым. Он не увидел, или не захотел увидеть даже то, что бросалось ему в глаза, гипотетичность происхождения варягов, а также и то, что Швеция была не единственным возможным местом их происхождения.

Поэтому фраза Фомина о том, что: "Внимание к Петрею могл быть вызвано только тем, что у него Ломоносов впервые встретил пояснение, положившее, как уже говорилось, начало норманнизму в шведской историографии XVII века (а затем европейской), что "варяги вышли из Швеции", лишена основания, и представляет собой натягивание шведской историографии на позицию Ломоносова. Способ, проверенный отцом-основателем "антинорманнизма", - если мнение оппонента не подвергается опровержению, значит надо фальсифицировать мнение оппонента.

Но самое шикарное доказательство авторитета Ломоносова как историка заключается в найденных дотошными исследователями заметках ученого на полях летописей: Патриаршьем списке Никоновской летописи, Хронографе редакции 1512 года и в Псковской летописи. Эти подчеркивания найдены Г.Н. Моисеевой, и эти находки значительно расширили корпус "исторических заметок", оставленных Ломоносовым на полях рукописей. До этих поисков были известны только заметки на полях Киево-Печерского Патерика.

Фомин из этого выводит сногсшибательное заключение: "Многолетняя и целенаправленная работа с историческими источниками и исторической литературой превратила Ломоносова к 1749 году в высокопрофессионального историка".

Большего бесстыдства, пожалуй, трудно уже разыскать. Какие у нас выдающиеся доказательства исторического авторитета Ломоносова: "варяги и жмудь вместе" на полях Патриаршьего списка и "Latini wasi" на полях Киево-Печерского Патерика! Это у нас называется "многолетней и целенаправленной работой над источниками"!

Нужно только один вопрос задать Фомину: он хоть понимает, что пишет?

Фомин всеми силами пытается сделать из Ломоносова выдающегося историка до спора с Миллером. Но аргументация очень уж легковесная выходит: несколько росчерков Ломоносова на полях рукописей да прочитанные книги (к тому же неверно истолкованные Фоминым).

Гнусный "антинорманнизм"

Трудно понять две вещи. Первое: почему "антинорманнизм" защищается только путем фальсификации и передергивания. Неужели у "антинорманнистов" нет нормальных аргументов, которые они могли бы выставить? Второе: на кого рассчитывает свое сочинение Фомин, неужели только на легковерных товарищей, которые поднимут руки перед демонстрацией его учености, перед пухлой библиографией?

Я не буду делать вывода за всех "антинорманнистов", ибо среди них были честные ученые. Но "антинорманнизм" в версии Фомина предстает очень даже гнусным учением, основанным на передергивании фактов и цитат, приписываниям оппонентам взглядов, которых те никогда не придерживались, на голословных утверждениях. А также на уверенности, что ученое сообщество все это с благодарностью воспримет.