СУМЕРКИ РОССИИ

[Фрагменты. Продолжение. Начало в № 448 от 23 октября и 449 от 30 октября .]

Еще будучи вторым лицом в партии и государстве, он (Горбачев) своим поведением демонстрировал новый стиль, как бы подавая сигнал о неизбежности грядущих перемен. Однако подавать сигналы из-за спины первого лица (а ими были в то время Юрий Андропов и Константин Черненко) — одно дело, придя же к власти, лидер перестает быть “подающим надежды”, “многообещающим” политиком, который знает нечто особенное, недоступное другим. Загадочность исчезает, как только в новом, уже властном качестве надо без промедлений переводить намерения на “язык родных осин”, на практические рельсы.

Михаил Сергеевич в марте 1985 года был пересажен из класса Легенда” в класс “Лидер”. Тем самым миф обрел конкретную живую форму, переселился в простого смертного, на которого возложена тяжелейшая из тяжелейших исторических миссий. И здесь его подстерегали самые серьезные, я бы сказал, неожиданные опасности. По должности он поднялся почти до небес, дальше некуда. Это создавало иллюзию всемогущества, но только иллюзию. На самом деле все обстояло далеко не так. Горбачев оказался в окружении людей гораздо старше его, опытнее в закулисных играх и способных в любой момент сговориться и отодвинуть его в сторону.

Конечно, возможности руководителя партии и государства, особенно такого, каким был СССР, чрезвычайно велики. Но в то же время власть лидера жестко канонизирована: он лидер до тех пор, пока отвечает интересам наиболее могущественных в данное время элит и кланов. Как только эти интересы всерьез задеваются, власть руководителя, какими бы рангами и достоинствами он ни обладал, может резко и болезненно сузиться, упасть до нуля или привести к падению самого лидера. Горбачев, я думаю, отдавал себе отчет, что демократические реформы требуют почти поголовной смены политической и хозяйственной элиты. Не раз говорил об этом. Но освободиться от нее волевым путем он практически не мог. Политбюро на это не пошло бы, да и действующая когорта власти могла взбунтоваться на очередном пленуме ЦК. А опереться на людей, стоящих вне номенклатуры, он побаивался.

Первый партийный съезд при Горбачеве состоялся через год после его прихода к власти. Чем он примечателен? Да ничем. С точки зрения стратегии перемен XXVII съезд не сказал своего решающего слова. Я уже рассказывал об этом. Для понимания момента перечислю состав правящего Олимпа, избранного на пленуме 6 марта 1986 года.

Члены Политбюро ЦК КПСС: Михаил Горбачев, Гейдар Алиев, Виталий Воротников, Андрей Громыко, Лев Зайков, Динмухамед Кунаев, Егор Лигачев, Николай Рыжков, Михаил Соломенцев, Виктор Чебриков, Эдуард Шеварднадзе, Владимир Щербицкии. Кандидаты в члены Политбюро: Петр Демичев, Владимир Долгих, Борис Ельцин, Николай Слюньков, Сергей Соколов, Юрий Соловьев, Николай Талызин. Секретари ЦК: Михаил Горбачев, Александра Бирюкова, Анатолий Добрынин, Владимир Долгих, Лев Зайков, Михаил Зимянин, Егор Лигачев, Вадим Медведев, Виктор Никонов, Георгий Разумовский, Александр Яковлев.

Уже в этом списке были заложены мины, взрывавшие потом поле реформ. В конкретных условиях середины 80-х годов Горбачев оказался, как я уже упоминал, в весьма специфических условиях. Геронтологический фактор отягощал и суживал его возможности, не давал развернуться, заставлял все время оглядываться по сторонам, а иногда и заигрывать с политическими старцами, опытными и беспощадными. Этот фактор нельзя не учитывать, анализируя особенности Перестройки, ее характер и темпы. Когда на ногах гири, трудно вылезать из болота. А гири были отменные, чугунные, многопудовые, отлитые коллективными усилиями многомиллионного аппарата партии и государства.

Горбачев неплохо начал. Основательный политический идеализм (в хорошем смысле этого слова), помноженный на его непривычную тогда открытость и эмоциональность, на понимание необходимости перемен, помог придать Перестройке мощный стартовый заряд. В весьма специфической обстановке личные качества Горбачева, такие, как умение избегать резких размежевании, играть на полутонах, стараться до последнего сохранить открытыми как можно больше вариантов решений, — все это объективно работало на 7Перестройку, на поиск путей и средств обновления.

Я утверждаю: в это время Михаилу Сергеевичу явно отказала способность к социальной фантазии. Политическое чутье притомилось, а притомившись, притупилось. Так получилось, что к концу 1990 года Горбачев уже ни при каких обстоятельствах — даже откажись он публично от Перестройки и выступи с покаянием по этому поводу — не был бы принят в стан реставраторов, и не только потому, что там было потеряно к нему доверие, там уже концентрировалась жгучая неприязнь, если не ненависть.

Но на этом рубеже, как мне кажется, у него еще оставалась возможность связать свое будущее, будущее страны с ясно обозначенной демократической альтернативой. Ему надо было пойти на всеобщие президентские выборы, организовать две-три демократические партии и покинуть большевистский корабль.

Парадокс: Горбачев знал истинную цену многим окружавшим его людям по партии и внутрипартийному фундаментализму. Она была копеечной. Но людям из демократической среды — новым, неизвестным, иными тогда они и быть не могли, — он доверял еще меньше, чем “проверенным” ортодоксам. Тут и сыграла свою роль психологическая инерция.

Я думаю, в России еще не забыли нашумевшее “Слово к народу”, явившееся, по сути, идеологической программой августовских мятежников. Оно было опубликовано в той же “Советской России” 23 июля 1991 года. Письмо предельно демагогическое, представляет из себя набор злобных пассажей и одновременно отчаянные стоны души. По форме “Слово” — достаточно пошлое сочинение, но точно рассчитанное на возбуждение инстинктов толпы.

“Очнемся, опомнимся, встанем и стар, и млад за страну. Скажем “Нет!” губителям и захватчикам. Положим предел нашему отступлению на последнем рубеже сопротивления. Мы начинаем всенародное движение, призывая в наши ряды тех, кто распознал страшную напасть, случившуюся со страной”.

Коротка память во злобе у зовущих на баррикады. Уже забыто в горячке, что за такое “Слово” еще недавно авторов расстреляли бы к утру следующего дня. А они жалуются, что их “отлучают от прошлого”. Какого прошлого? Расстрельного? Лагерного? Письмо подписали: Юрий Бондарев, Юрий Блохин, Валентин Варенников, Эдуард Володин, Борис Громов, Геннадий Зюганов, Людмила Зыкина, Вячеслав Клыков, Александр Проханов, Валентин Распутин, Василий Стародубцев, Александр Тизяков.

Надлежащей реакции Президента страны не последовало. Как будто все это звучало не призывом к насилию и погромам, а было капустником на вечеринке.

Те, кто теперь обвиняет Горбачева в авантюризме, связанном с Перестройкой, ошибаются: чего-чего, а авантюризма в его характере не было ни грана. Это хорошо. Как это ни странно, человек, стоявший у начала исторического и личного риска, был совершенно не расположен рисковать.

Но не только политическая качка, но и экономическая неопределенность пожирала” судьбу главы государства. Он, в общем-то, чувствовал, что схватка на экономическом фронте смерти подобна. Речь шла о необходимости вбить последние гвозди в гроб “социалистической” системы через экономику конкурентного типа. Именно она задевала реальные интересы правящей элиты, разделила верхний эшелон власти на сторонников и противников Перестройки.

К слову сказать, интересная это порода твердолобых большевиков, эшелонами приходивших к власти после регулярно расстреливаемых Сталиным начальников. Малограмотная политически, тупая теоретически, познавшая справедливость” социализма через привилегии и личное властное самодурство, абсолютно беспринципная, она бездарно правила и бездарно потеряла власть, так и не учуяв носом, куда дует ветер времени.

Как же идет их трансформация сегодня?

Феодально-социалистические фундаменталисты, как и раньше, надеются на возврат “светлого вчерашнего”, но в то же время строят себе особняки, скупают, используя старые номенклатурные связи, недвижимость, воруют сильнее прежнего, только не властвуют открыто, но именно последнее вызывает у них злобный зуд зависти и ненависти. Как-то, будучи в Риме на научной конференции, я высказал опасение в связи с возможностью возвращения большевиков не только к корыту водки с хлебом, но и к власти.

— Этого не будет, — сказал мне один из иностранных участников семинара.

— Почему?

— Да потому, что почти все дети руководителей КПРФ и родственных с ней организаций втянуты в бизнес по самые уши, а западные спецслужбы помогают им, исходя из того, что сыновей отцы свергать не станут. Да и сами могильщики России активно вползли в предпринимательство. Нынешние сверхбогачи еще недавно были партийными и комсомольскими активистами.

Это так, но искусственное сохранение номенклатурного ядра в экономике и политике дорого обошлось стране. Бездарно растрачивались невосполнимые время и политические ресурсы, упускались возможности активных реформаторских шагов, открывалась дорога для последствий, куда более негативных, чем те, которые могли бы иметь место при ином раскладе сил и действий, расстановке приоритетов.

Прочел в “Огоньке” материалы подслушивания моих телефонных разговоров, обнаруженных в бывшей канцелярии Горбачева. Это было невыносимо. Сразу же ожили и другие обиды, о которых я стал уже забывать. Пошел к Михаилу Сергеевичу, спросил у него, в чем тут дело? Он смутился и сказал: Может, и меня подслушивали!”

Да, подслушивали. Как показало следствие по делу антигосударственного заговора в августе 1991 года, подслушивался весь высший эшелон власти. Материалы подслушивания хранились в “кремлевской кладовке”, как называли особо секретные сейфы в общем отделе ЦК КПСС. В материалах говорится, что подавляющую часть коллекции секретов составляли материалы технического контроля, то есть записи подслушанных разговоров. От любопытствующего уха Большого Брата (КГБ) нельзя было отгородиться ничем.

Следователи В. Степанкова и Е. Лисов рассказывают, что сфера интересов Крючкова “была поистине безгранична. Слухачи из госбезопасности тщательно записывали разговоры Ельцина, Шеварднадзе, Александра Яковлева, Ба-катина, Примакова и многих других союзных и российских руководителей, представителей демократически настроенной интеллигенции, активистов “Мемориала”, Московской трибуны” и прочих движений оппозиционного толка, народных депутатов, журналистов, в том числе и западных. Фиксировались не только беседы о политике. Крючкову было интересно все: кто кого любит или не любит, с кем и как предпочитает проводить свободное время, в какой стране хранит, если смог заработать, валюту, какую еду считает самой вкусной... Ну и мало ли о чем еще можно узнать из разговоров людей, которые вполне доверяют друг другу.

Руководитель президентского аппарата тщательно сберегал даже конверты, не говоря уже об автографах вроде предуведомления Крючкова: Уважаемый Михаил Сергеевич! Это выдержка из материалов технического контроля”, или резолюции Горбачева: “Вл. Ал.! Надо бы сориентировать т. Прокофьева (без ссылки на источник)”. Болдин прекрасно понимал, какое грозное оружие шантажа представляет собой содержимое его сейфа, неопровержимо доказывающее, что Президент был. в курсе антизаконной деятельности шефа госбезопасности”.

Передо мной лежат копии справок о подслушивании. В том числе и моих разговоров со своим же помощником В. Кузнецовым. Все это было оскорбительным, и я не счел возможным работать дальше в Фонде Горбачева.

Возникла идея восстановить работу Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий, теперь уже в России.

Продолжение следует