ИЗВЛЕЧЁННЫЙ ИЗ 35-ТИ "ДЕЖУРСТВ ПО СТРАНЕ"

28-09-2005

[Извлекал В. Лебедев с согласия автора]

Михаил ЖванецкийЯ пить начинаю с третьей рюмки. Первые две - не в счет.

Усосался водки, отъедренил мать, закатил под кровать жену, дыханием убил фикус, затолкал жвачку в скважину соседям, разбил раковину, избил соседа и неожиданно погладил кота.

А этот говорит коротко, но непрерывно.

Дерево, я думаю, думает одно и то же. "А гроб будет из меня?", - думает оно с ликованием.

Беременная женщина в переполненном вагоне - это путь к скорейшему рождению человека.

В общем, они довели до полного совпадения диаметр шампура и шашлыка…

Военком кричал: "А если война, где вас искать?" Я говорил: "Начинайте, я подъеду!"

Всем нам светит вдали собственный памятник...

В Одессе быстроподнятое не считается упавшим.

Нормальный человек в нашей стране откликается на окружающее только одним - он пьет. Поэтому непьющий все-таки сволочь.

Без меня вам нельзя, а со мной у вас ничего не выйдет.

От любви рождаются, как мне кажется, люди приличные, а от секса - налоговые инспекторы, экстремисты, гаишники.

Меняю яркие воспоминания на новые ощущения.

Печать партийных деятелей всегда пахла водкой. Когда я однажды нюхнул печать у секретаря райкома - пахла водкой. Потому что он все время на нее дышал.

* * *

Первая стадия - веселюсь сам.

Вторая стадия - веселюсь с водкой.

Третья стадия - без водки не веселюсь.

Пятая стадия - уже и с водкой не веселюсь.

Шестая стадия - без водки не грущу.

* * *

Мне очень трудно представить, как можно быть хозяином "на земле", а не "хозяином земли". Это все равно, что быть хозяином на крыше.

- Я впервые в вашей стране, - сказала американка. - Мы тоже, - сказали мы. Только у нас это затянулось.

Мне кажется, что скоро смерть от старости будет праздником, просто везухой большой.

"Давайте переживать неприятности по мере их поступления".

Евреи в каждой нации в меньшинстве, но в каждой отдельной отрасли они все-таки в большинстве. Это страшный парадокс…

Что радостно? – что амнистия снова нас не коснулась

Живем с точным соблюдением неписанных законов и с несоблюдением писанных.

Я приехал сюда не ради себя. А ради детей. Будущих детей. И будущей жены. Как же я могу тут оставаться, зная, что они все в Америке?!

* * *

А чего бояться, уже всё. Уже хватит. Уже и настроение хорошее. Потому что уже всё. Плохое, плохое, плохое настроение - всё, уже хорошее. Мы уже научились, уже не открываем дверь, если кто-то звонит. Какой смысл открывать? Если кто-то тебя окликает, уже не оборачиваемся. Вот поэтому - готовность ко всему. Без монтировки из машины не выхожу. Без газового баллончика не гуляю. А чего теперь бояться - теперь ты наравне со всеми. Я и бандит - мы вооружены одинаково. Ну, у него, может быть, больше решимости. Но у меня тоже, я, в случае чего, могу сорваться и побежать.

Мне кажется, плохие дороги - это замысел наш. Это не просто так, это свидетельство нашего тонкого расчета и ума. Столько веков иметь плохие дороги - это не просто так. Вот эта наша фраза: "Кто к нам с мечом придет - тот, в общем, там и застрянет". Потому что эти дороги, это и есть две наши великие победы - Наполеон… Великий человек, а повел себя, как дурак. Пошел вглубь. Не вышел, конечно. Еле вылез. Гитлер не был таким умным, но всё равно, это было невозможно, ну то есть эти дороги имеют одно такое хорошее качество - туда ты как-то доедешь, обратно - никогда. Поэтому мы избежали всех оккупаций

Говорят: "Как России повезло с президентом". Не знаю, пока повезло с его словами. Он прекрасно говорит. Мы уже какое-то время ждем дел. Что-то сделано, мы еще ждем, потому что говорит он очень хорошо, всё лучше и лучше. Так как времени у него впереди много, можно дойти до виртуозного мастерства в произнесении речей. В конце концов, может быть, мы когда-нибудь будем ходить в татуировках из его изречений.

Наше жилье, это не жилье, а скорее, тара.

Мне кажется, что будущее, конечно, за компьютером, потому что это нам заменяет все: библиотека, любовные письма, фамилию в прочерк вставил

, имя девушки вставил и дальше компьютер за тебя: "Я вас люблю, я обожаю, я хочу с вами встретится". Это все уже написано в компьютере каким-то знаменитым писателем. Вам нужно только вставить свое имя и ее имя - и все.

* * *

Фазиль Искандер вообще изумительный человек. Он мне позвонил по телефону откуда-то из больницы и сказал: "Миша, я понял, что не только молодость приходит и уходит, но и старость приходит и уходит". Гениально!

В нашей стране есть прошлое, есть будущее, но всегда нет настоящего.

Негра спросили, который в Москве живет: "Как там зима?" Он говорит: "Зеленая зима еще ничего, а белая - ужасно".

Про наши больницы ты сказал, что кормят так, что если отоларинголог и проктолог одновременно с двух сторон посмотрят пациента, то они увидят друг друга.

Как-то так получилось, что мы всегда живем короче других, но ярче.

Для нашего оружия нужны глобальные потрясения, чтоб людей не считать. Это наша сильная сторона. А для мелких конфликтов индивидуальность нужна. А у нас коллектив.

При отсутствии военной доктрины использовать авианосец просто как подставку для смотрения в бинокль тяжело. Можно, конечно, носиться по волнам и угрожать кому попало. Но от чьего имени, вот вопрос? Ему все-таки противник нужен, что бы там ни говорили. И зарплата нужна. И за спиной больше четкости. А то напоминает кулаки в отсутствии тела.

Знаете, когда семья бывает самой крепкой? Когда оба не нужны никому. Когда уже нет шансов ни у того, ни у другого.

Да, я люблю тебя, а сплю со всеми. Почему? Время такое.

У нас истина рождается в драке. Хотя в драке истина не рождается, в драке рождается инвалид…

Трудно, но можно, это лучше, чем легко, но нельзя.

Вопрос: Как опытный сердцеед, скажите мне, пожалуйста, сколько нужно уделять внимания любимой женщине, чтобы не надоесть ей?

Жванецкий.: Гениальный вопрос. Внимание надо уделять всегда, когда ты есть. Единственное, - не надо быть всегда.

О любви. Почему "уйди" мы кричим, а "приди" - шепчем? Когда надо бы наоборот.

Чего бояться смерти? Великие все умерли - и ничего.

Мы знаем всё, но не в своей области. Потому что если поставить нас на конкретную работу, она будет также валиться, как и у другого. Ну мы что: мы обычно ворота начинаем красить и садимся тут же рассуждать, не докрасив, о международном положении, о состоянии литературы… Я же работал в порту, к любому подойди, начни разговор о литературе - он бросит ведро, краску, всё бросит, сядет, начнет говорить: "Да, Михаил, конечно, а скажи, как вот писатели, как они живут, они что, получают от страницы, постранично?" Но самое важное, что он с радостью бросает свою работу. Это значит - человек широкого профиля. Широкообразованный.

Мы всегда думали по-разному, даже в советское время, когда мы праздновали Новый год. Мы даже противоположно думали. Некоторых за это сажали, если они высказывались. Поэтому думать стали по-разному, а говорить – одинаково.

* * *

Взлет Райкина при Сталине и увольнение Жванецкого от Райкина

Диктатор со временем приобретает обаяние. А Сталин, конечно, имеет огромное обаяние диктатора. Райкин был у Сталина. Сороковой год, он приехал на конкурс артистов эстрады, занял первое место и в этот же вечер его внезапно повезли из гостиницы "Москва" в Кремль. Он рассказывал, что когда его привезли, все за столом сидели спиной - Ворошилов, Сталин, все сидели спиной. Ему предложили выступать. Они продолжали сидеть спиной. Он выступал. И первым повернулся Сталин. Сразу повернулись все. Засмеялся Сталин - сразу засмеялись все. Райкин говорил, что он взял с собой в чемоданчике маски какие-то. Как-то там за стулом он одевал эти маски из чемоданчика. И каждый раз в новом образе он был виртуоз и гениальный артист, и то он изображал старика, то женщину - это мгновенное перевоплощение, все хохотали, Сталин тут же пригласил его за стол, налил полный фужер коньяку и сказал: "Выпьем за талантливых артистов города Ленинграда". Значит, надо до дна. Он выпил до дна. И он опять налил Райкину коньяк. Он выпил второй бокал коньяку. После второго бокала коньяка он из-за того, что был молодой парень, да еще рядом со Сталиным, вот такое жуткое ощущение этого всего - он опьянел вдребадан. Очнулся в гостинице "Москва" в своем номере. Первый, кто позвонил и поздравил - был Сергей Владимирович Михалков. Поздравил его, сказал: "Поздравляю, Аркаша, твоя мечта осуществилась у тебя свой театр - Ленинградский государственный театр миниатюр". Это был первый театр миниатюр в Советском Союзе. Вот какое обаяние. То есть сказочно - ты пришел и все свершилось.

Что еще у диктатора? Он скромен. Диктатор скромен в быту. Он одет скромно, ему ничего не нужно. Это олигарху нужны яхты, женщины, лыжи, Куршавель. Сталину ничего не нужно. У Сталина это все есть. У него огромная страна.

Как Райкин меня уволил - я впервые тогда понял эту систему богемы, систему театра, систему таких изумительных театральных отношений. Я, значит, работаю-работаю, что-то пишу, потом где-то гуляю, выпиваю, потом опять что-то приношу Аркадию Исааковичу… Всё время что-то приношу. Потом вдруг Чобур, директор театра, говорит… А Чобур играл в фильме "Первая любовь", там музыка Дунаевского, Чобур - красивый мужчина и довольно порядочный. Он говорит: "Миша! Аркадий Исаакович решил с тобой расстаться.

- Как? Что?

Я - к Аркадию Исааковичу:

- Вы решили со мной расстаться?

- Кто тебе это сказал? Где этот человек?

А я боюсь уже выдать этого. Он же его убьет. Ну, просто уволит. Я говорю:

- Да вот тут… Не то, чтобы кто-то сказал, но вообще как-то говорят…

- Кто это говорит?

- Да вот как-то мне сказали…

- А кто тебе сказал?

В общем, я уже боюсь, говорю:

- Да нет, никто не сказал, тут в принципе пошел такой слух по театру…

Я опять к Чобуру, говорю:

- Аркадий Исаакович говорит - никто не собирается меня увольнять…

Он говорит:

- Я тебе говорю, собираются увольнять тебя… Поэтому лучше напиши заявление.

И я написал миниатюру, подколол заявление под последний лист. Аркадий Исаакович прочел, он всегда брился в это время, пудрился, над чем-то там посмеялся, потом увидел мое заявление, вынул ручку и подписал. Это всё было так мягко, красиво, чудно.

Вот это нравы в этих организациях. К этому надо привыкнуть. Мне жалко новичков, которые туда попадают. Они этого всего не понимают. В нашем ленинградском театре миниатюр, Ванечка (Дыховичный- - ред.) знает, что ставил один режиссер, ставил, ставил, ставил… А потом уже ставил другой режиссер, параллельно с этим, а этот не знал. Оба ставят. Репетировали там часов в десять утра, где новый режиссер начинал работать… Аркадий Исаакович решил, что этот не то делает, но он ему еще ничего не говорил и тот продолжал ставить. Вы представляете, страшное дело. Все артисты приходят, сидит режиссер, который ставит спектакль, репетирует… А вечером тайно идут к тому - тот тоже ставит, это же самое. Вот так вот едет крыша, но надо в этих нравах работать и участвовать.

Я закончил.

* * *

Поздравление с неизвестно каким Новым годом, или Назад в будущее

Ну слава Богу.

Я и так никогда не терял оптимизма, а последние события меня просто окрылили.

Я же говорил: или я буду жить хорошо или мои произведения станут бессмертными.

И жизнь опять повернулась в сторону произведений.

А они мне кричали: "Все! У вас кризис, вы в метро три года не были. О чем вы писать теперь будете? Все теперь об этом. Теперь вообще права человека. Теперь свобода личности выше народа".

Критика сверкала! Вечно пьяный, жрущий, толстомордый, все время с бокалом. Это я.

А я всегда с бокалом, потому что понимал: ненадолго.

Все по словам. А я по лицам. Я слов не знаю, я лица понимаю. Когда все стали кричать: "Свобода!" - и я вместе со всеми пошел смотреть по лицам.

Нормально все. Наши люди.

Они на свободу не потянут. Они нарушать любят.

Ты ему запрети все, чтоб он нарушал. Это он понимает.

- Это кто сделал?

- Где?

- Вот.

- Что сделал?

- Что сделал, я вижу. А кто это сделал?

- А что, здесь запрещено?

- Запрещено.

- Это не я.

Наша свобода - это то, что мы делаем, когда никто не видит.

Стены лифтов, туалеты вокзалов, колеса чужих машин.

Это и есть наша свобода.

Нам руки впереди мешают.

Руки сзади - другое дело.

И команды не впереди, а сзади, т.е. не зовут, а посылают.

Это совсем другое дело.

Можно глаза закрыть и подчиниться - левое плечо вперед, марш, стоп, отдыхать!

Так что народ сейчас правильно требует порядка.

Это у нас в крови - обязательность, пунктуальность и эта ... честность и чистота.

Мы жили среди порядка все 70 лет и не можем отвыкнуть.

Наша свобода - бардак. Наша мечта - порядок в бардаке. Разница небольшая, но некоторые ее чувствуют.

Они нам и сообщают: вот сейчас демократия, а вот сейчас диктатура.

To, что при демократии печатается, при диктатуре говорится.

При диктатуре все боятся вопроса, при демократии ответа.

При диктатуре больше балета и анекдотов, при демократии -поездок и ограблений.

Крупного животного страха - одинаково.

При диктатуре могут прибить сверху, при демократии - снизу.

При полном порядке - со всех сторон.

Сказать, что милиция при диктатуре нас защищает, будет некоторым преувеличением.

Она нас охраняет. Особенно в местах заключения.

Это было и есть.

А на улице, в воздушной и водной среде это дело самих обороняющихся, поэтому количество погибших в войнах равно количеству, погибших в мирное время... У нас...

В общем, наша свобода хотя и отличается от диктатуры, но не так резко, чтоб в этом мог разобраться малообразованный человек, допустим, писатель или военный.

Многих волнует судьба сатирика, который процветает в оранжерейных условиях диктатуры пролетариата и гибнет в невыносимых условиях расцвета свободы.

Но это все якобы.

Просто в тепличных условиях подполья он ярче виден и четче слышен.

И у него самого ясные ориентиры.

Он сидит на цепи и лает на проходящий поезд, то есть предмет, лай, цепь и коэффициент полезного действия ясен каждому.

В условиях свободы сатирик без цепи, хотя в ошейнике.

Где он в данный момент - неизвестно.

Его лай слышен то в войсках, то на базаре, то под забором самого Кремля, а чаще он сосредоточенно ищет блох, с огромной тоской по ужину.

И дурак понимает, что в сидении на цепи больше духовности и проникновения в свой внутренний мир.

Ибо бег за цепь можно проделать только в воображении, что всегда интересно читателям.

Конечно, писателю не мешало бы отсидеть в тюрьме для высокого качества литературы, покидающей организм. Но, честно говоря, не хочется. И так идешь на многое - путаница с семьями, свидания с детьми... Тюрьма - это уже чересчур.

Что сегодня радует - предчувствие нового подполья.

Кончились волнения, беготня, снова на кухне, снова намеки, снова главное управление культуры и повышенные обязательства, снова тебе кричат: "Вы своими произведениями унижаете советского человека", а ты кричишь: "А вы своим велосипедом его калечите".

Красота! Тот, кто нас снова загоняет в подполье, не подозревает, с какими профессионалами имеет дело.

Комментарии

Добавить изображение