О ПОЛЬЗЕ ЧТЕНИЯ

На радио "Свобода" есть коротенькая традиционная рубрика: "Какой, по-вашему, будет Россия через двадцать лет?" Пускают ее в конце часа, перед новостями. Говорят люди с улицы, случайные прохожие. Ответы самые разные, от исполненных оптимизма ("Великой процветающей мировой державой") до пессимистических ("Через двадцать лет Россия перестанет существовать"). Очень трогательно высказался какой-то дедок: "А меня через двадцать лет уже не будет". Но преобладают отзывы сдержанные: "Да такой же, как сейчас". А какая сейчас Россия?

Вот странно: читаю статьи уважаемого редактора о положении в Белоруссии – соглашаюсь. Читаю российских аналитиков о ситуации на Украине соглашаюсь. Читаю американских политологов о беспорядках во Франции тоже соглашаюсь. Но никому не верю. Они искренне выражают свою точку зрения, но это точка зрения людей, наблюдающих за событиями со стороны. По телевизору. Чтобы судить о том, что происходит во Франции, нужно жить во Франции. Точно так же нужно жить в России, чтобы разбираться в российских делах. Кроме информации, доступной любому наблюдателю со стороны, действительность российская (как и французская, украинская или белорусская) пронизана невидимыми токами, которых не улавливают самые репрезентативные социологические опросы. Ни социологам, ни политологам здесь нечего делать. Уловить их может только литература.

Но не всякая.

Не мной отмечено: если хотите узнать, как жили люди в начале прошлого века, не читайте Достоевского – читайте Боборыкина. Не читайте Тургенева – читайте Соллогуба. Если хотите узнать, чем живет современная Россия, не читайте Пелевина, Шишкина и других лауреатов Букера и Нацбеста. И газет не читайте. А что читать? Я вам скажу что: текущую толстожурнальную прозу. Да, ту самую прозу, которая редко привлекает общее внимание, а чаще так и уходит в небытие и становится событием лишь для самого автора и его близких. И все же, и все же.

"Не понимаю такого страстного желания прочитать именно свежеиспеченные произведения, - написал мне один из авторов Круга чтения. - Как будто литература, как осетрина, может протухнуть".

Интересный вопрос. Самый простой ответ – инерция советских времен, когда свежих публикаций ждали как откровений, когда считалось неприличным вовремя не прочитать новую повесть Трифонова, Быкова, Тендрякова или Распутина. Но советские времена, слава Богу, давно прошли, всяческими откровения мы наелись, новых Трифоновых и Быковых уже и не ждем, нынешнего Распутина и ждать не хотим. Но вот поди ж ты, зудит что-то, когда открываешь в Сети свежий номер журнала и вглядываешься в авторов, имена которых, чаще всего, ничего не говорят ни уму, ни сердцу. Что же это зудит?

Поделюсь собственным опытом. Было время, когда чтение мое было выборочным, большинство текстов оставались непрочитанными, выбирал то, что относится к той литературе, которая не осетрина и поэтому не протухает. Но с некоторого времени начал читать все подряд (а то, что читать невозможно, просматривать). С какого времени? Да лет пять-шесть, когда в России начала выстраиваться властная вертикаль, которая, как известно, не терпит никакой разноголосицы мнений. Строить общество в две шеренги умели у нас еще со времен Скалозуба, ничего удивительного, что всех быстро привели к общему знаменателю. Почитайте газеты, послушайте радио (про телевидение молчу). О чем они говорят? Ни о чем. Переливают из пустого в порожнее, задним ухом прислушиваясь к Кремлю. Никогда еще на голову слушателя не обрушивалось столько пустых слов. Это не злонамеренная идеологическая советская ложь, но это и не правда. Это – ничто.

И вдруг я поймал себя на том, что из бесхитростной повестушки в журнале узнаю о том, чем живет Россия, больше, чем из лавины слов, которые обрушивают на меня СМИ. Текущая же литература, которая иногда становится Литературой, а чаще нет, несет в себе отпечаток настоящей, подлинной жизни людей, и важно прочитать текст сейчас, немедленно, когда он кровоточит, дымится, а не засох и стал никому не нужен. Это вот и зудит.

Жить в России – это не значит знать Россию. Что мы видим? Очень узкое пространство, населенное нашими знакомыми. С годами их круг сужается до того минимума, когда вообще неделями никого не видишь, и даже с сыновьями, живущими в одном с тобой доме, общаешься по мобильному телефону. А представления о жизни черпаешь из газет и ТВ - из источника, прямо скажем, сомнительного. Чем дальше в прошлое уходит ельцинская эпоха с полной бесконтрольностью прессы, тем сильнее расходится жизнь с ее отражением в СМИ. Люди, еще очень хорошо помнящие советские времена, понемногу начинают читать газеты так, как когда-то читали "Правду": меняя плюсы на минусы в надежде получить объективную картину. Но, как и в случае с "Правдой", получают представление о действительности, не имеющего с действительностью ничего общего.

Авторы журнальной прозы тоже не всеведущи. Они видят свой маленький участок жизни и описывают его в меру своих способностей. И когда автор не выпендривается и пишет о том, что хорошо знает, читатель добавляет его знание к своему жизненному опыту.

Моя позиция защитника текущей прозы легко уязвима. Топчатся по прозе все кому не лень. Вот как делает это Елена Фанайлова в заметках "Русский Букер и все-все-все" в последнем номере "Критической массы" (http://magazines.russ.ru/km/2006/2/bu6.html). Фанайлова – поэтесса, из новых, из тех, что не гнушаются матом для придания стихам выразительности. Из ее творчества мне запомнилась только одна строчка: "Не возвращайся, здесь опять гебня". Сильная строчка. И вот она решила высказаться о Букере. А что? Имеет право.

Заметкам предпослан эпиграф:

"Произведение можно считать искусством, если в нем есть содержание. Причем довольно простое — справедливость и так далее; идеалы, которые существуют с начала цивилизации".

Автор эпиграфа - Василий Шумов, музыкант, лидер группы Центр”. Неслабо сказануто.

Своих литературных предпочтений Фанайлова не скрывает:

"Автор этого текста не уважает современную русскую прозу. Не то чтобы он ее сознательно и активно отвергал и вообще испытывал какие-либо сильные эмоции на ее счет; просто она автору совершенно неинтересна и не нужна для нормального функционирования — ни биологического, ни артистического, ни медийного его тела. Русская проза букеровского формата ничего не сообщает моему читательскому телу…"

А что же нужно телу автора? А вот что:

"Если мне необходимо пополнить свои знания о мире и получить необходимые жизнестроительные впечатления, я скорее открою какую-нибудь духоподъемную литературу типа жизнеописания хирурга Войно-Ясенецкого, он же Св. Лука Крымский, перечту “Опасные связи”, Честертона, другие морализаторские вещицы типа “Незабвенной” или “Возвращения в Брайдсхед”, где понятия о добре и зле, волшебство и увлекательность, нежность и стойкость, комизм и печаль есть абсолютная данность текста. Наконец, если делать сравнение литератур в истории более корректным, я полистаю “Попугая Флобера”, почитаю Тони Парсонса или Дневник Адриана Моула. Я даже не побрезгую кулинарной книгой, потому что знаю, зачем она написана".

Можно по-разному относиться к лауреатам Букера, но "русская проза букеровского формата" – это и есть современная русская проза, другой нет. Не интересна тебе она? Но тогда зачем ты о ней пишешь, демонстрируя махровый снобизм? Пиши о том, что интересно. О Дневнике Адриана Моула хотя бы. Или о кулинарной книге.

Нет, тянет высказаться. Вот и высказалась. Заголилась. И оказалась дура дурой. Но с претензией. Но дурой.

В "Лебеде" нечасто заходит разговор о современной русской прозе. Поэтому уместен краткий обзор. В последние годы стали более явственны тенденции, существовавшие и раньше, но не так заметно. Прежде всего это романы, написанные как бы по обязанности. По обязанности писателя писать романы. "Марбург" маститого Есина, ректора Литературного института. "Обыкновенный Петров" интересного литературоведа Новикова (интересного как литературоведа, но не как романиста). "И сомкнулись воды" Ольги Кучкиной. Увесистые кирпичи, не отмеченные ни единой свежей, незаемной эмоцией.

Становится едва не ведущей тема босоногого детства. Если "Все поправимо" Кабакова и "Комар живет, пока пищит" Валерия Попова еще кое-как можно читать, то "Горящий рукав" Попова, начинающийся с младенчества, и "Последние назидания" Климонтовича (автора острой "Последней газеты") уже встают поперек горла.

А о чем, казалось бы, писать, как не о прошлом? Но есть прошлое и прошлое. Есть обжигающее, ошеломляющее прошлое в "Одном дне Ивана Денисовича" или в астафьевском "Веселом солдате". А есть прошлое, которое не интересно никому, кроме автора и его близких. Не потому ли таким спросом у читателя пользуется жанровая литература, которая – при всей ее бесхитростности и часто даже глупости – все же обращена в сегодняшний день?

Между тем спрос на современную тему очевидный. Недаром же из одного премиального сюжета в другой кочует Шишкин с "Венериным волосом". А нет ничего более острого, хоть ты тресни. Поэтому прошлого "Букера" получил Гуцко с очень слабым романом "Без пути-следа". Только востребованностью современной темы и можно объяснить появление в шорт-листе "Большой книги" "Клеменс" Палей о сложных, очень утонченных взаимоотношениях гомиков.

Сегодня современность в текущей литературе представлена весьма скромно. Сразу даже и не скажешь, что обратило на себя внимание. Разве что Борис Василевский в 4-м номере "Дружбы народов" с повестью "Другая жизнь и город дальний". Хорошая повесть: глухой городишко где-то далеко на севере, скудный быт, бесхитростная любовь. Еще, может быть, "Цветочница" Натали Смирновой ("Знамя", №4). Что-то в повести есть, живое, сегодняшнее. Бывают странные публикации – вроде Александра Чуманова "Ниже пояса – тоже человек" ("Урал", № 4). История о том, как провинциальному писателю делали какую-то урологическую операцию. Не ахти как эстетично, но быт провинции предстает во всей красе.

А вот явление совсем новое. В "Знамени" №8-9, 2006 опубликован роман Анатолия Курчаткина "Цунами", а в "Новом мире" №8-2006 повесть Михаила Бутова "Мобильник". В "Цунами" несколько озадачивает посвящение: "Посвящаю моим друзьям Арчу и Маргарет Тейт, без чьих участия и воли этот роман не был бы написан". Интересно, что это за роман, который не был бы написан "без участия и воли" третьих лиц?

Начало не сказать что захватывающее, но вполне романное. Герой, человек не очень удачливый, сторожит зимний особняк своего более удачливого сокурсника. У него был свой фитнес-центр, потом наехали бандиты, центр отняли да еще и поставили героя на бабки. Каким-то образом он стал должен им сто тысяч долларов, это заставляет его прятаться за городом. И это же заставляет лететь в Тайланд на встречу с давним знакомым, с помощью которого он надеется решить свои проблемы. Вся история с наездом бандитов выглядит взятой напрокат из расхожих детективов. Сначала этому удивляешься, Курчаткин автор опытный, но потом понимаешь, что этот сюжетный манок не имеет никакого значения, ибо главное в романе – описания Бангкока в частности и Тайланда вообще. Как прилетел герой, так и пошли описания. Хочется спросить: позвольте, мне что подсунули – роман или записки путешественника? Они сделаны вполне добротно, орнаментированы некоторыми приключениями героя в азиатском городе, но от этого не перестают быть сочинением определенного жанра, к роману отношения не имеющего.

Теперь понятен смысл посвящения? Без Арча и Маргарет Тейт автор не смог бы посетить Тайланд и не смог бы написать то, что он написал. Но зачем упаковывать это в романную форму?

Повесть Михаила Бутова "Мобильник" начинается интересно. Свежий для нашей текущей литературы герой: не яппи, но и не хиппи, эдакий кот, гуляющий сам по себе. Поддавшись на уговоры приятеля, он отправляется автостопом в Европу. И начинаются… Вы уже поняли? Да, записки путешественника. Не совсем обычного, но это сути дела не меняет. Записки не лишены любопытства, колоритны типы, встреченные по пути. Но это всего лишь записки, причем чем дальше, тем они торопливее. Ну а поди-ка – опиши все Европу от Милана до Копенгагена. А наши путешественники везде побывали.

В советские времена каждый писатель, побывавший за рубежом, считал своим долгом доложить читателям о своих впечатлениях. Тогда это было интересно. А сейчас мы предпочитаем смотреть сами, своими глазами. Жанр умер. Умер, да не совсем. Он вынужден оборачиваться романом, как у Курчаткина, или повестью, как у Бутова. Вот и получается нечто ублюдочное вроде кентавра.

Признаться, рассказ Натальи Старых "Странная ночь странной девушки Тоси" в журнале "Новая юность" (http://magazines.russ.ru/nov_yun/2005/6/sta75.html) я сначала пробежал по диагонали. Но чем-то запал он в душу. Через некоторое время вернулся, внимательно прочитал. И только тогда понял, чем тронуло меня это бесхитростное повествование.

Сюжет такой. Невезучая девушка Тося настолько невезучая, что даже не знает, от кого залетела, и сама верит про непорочное зачатье. После такого признания все мужчины от нее, понятное дело, шарахаются.

"Фамилия у Тоси была — Куйбеда".

"Тося хотела было отчитать представительного мужчину за варварское отношение к нежному цветку, но мужчина ее опередил: "А как ваша фамилия, мамзель?"

Тося смутилась ужасно, но честно призналась: "Я — Куйбеда!"

Мужчина усмехнулся: "И я — Куйбеда, представьте!"

Тося сказала, что страшно ему сочувствует, жить с такой фамилией, конечно, тяжело.

На что мужчина ответил: "Фамилия, пожалуй, не подарок, но гораздо тяжелее было жить с твоей мамой, Тося!"

Так Тося обрела отца.

В сорок лет Тося влюбилась в спасателя на лодочной станции в черноморском доме отдыха и в порыве откровенности рассказала ему о непорочном зачатье.

"Уже под конец своего рассказа Тося поняла, что снова совершила ошибку, самую ужасную ошибку в своей жизни!

Побледневший Гоша отвязал от берега лодку, молча сел в нее и уплыл в закат. Тося проплакала два часа, вперившись в темнеющий горизонт, пока не увидела на нем возвращающегося Гошу. Лодка быстро приближалась к берегу, но Тося успела передумать все на свете, даже решила солгать Гоше, сказать, что она пошутила. Но когда Гоша вылез из лодки бледнее прежнего, Тося снова заплакала и ничего не сказала. Тогда сказал Гоша: "Если бы ты встретила когда-нибудь этого полуночного негодяя, починившего телевизор и натворившего Муру, ты вышла бы за него замуж?!"

Тося испугалась и закричала: "Нет, нет, нет! Если бы я только встретила этого негодяя, то… то я бы его тут же убила!"

Гоша горько усмехнулся, вытащил из лодки тяжелое весло, протянул его Тосе и хмуро сказал: "Убивай!"

Гоша признался, что он вовсе не был таким уж негодяем. Ровно двадцать лет назад Гоша приехал в Тосин город навестить школьного друга, а друг, как оказалось, переехал в Москву. Растерянный Гоша сдал вещи в камеру хранения и зашел в чебуречную перекусить, там он познакомился со странной, удивительно пьяной девушкой и тоже напился.

Когда рано утром Гоша проснулся в ее квартире, девушка еще спала… Гоша решил подарить ей такие цветы, каких она в жизни своей не видала. Гоша не знал, что это должны быть за цветы, но пошел их искать. Но ни рядом с домом, ни в другом квартале и даже на рынке он не нашел ничего достойного. Тогда Гоша купил ведро яблок и понял, что заблудился.

До самого вечера блуждал Гоша с яблоками по незнакомому городу, а вечером, усталый и злой, подарил яблоки какому-то милиционеру, забрал свои вещи из камеры хранения и уехал…"

Так Тося обрела мужа и отца своей дочери.

По количеству случайностей рассказ может соперничать с гениальной пушкинской "Метелью". Почему же во все эту фантасмагорию безоглядно веришь?

Что помогло нам выжить в начале беспросветных 90-х годов? Что помогает жить в любые времена российской истории, традиционно немилосердных к человеку? Да эта вот неистребимая вера в чудо, ни на чем, казалось бы, не основанная, иррациональная убежденность, что все как-нибудь устроится, утрясется. И ведь устраивается, утрясается, ну и не чудо ли это? Вера в чудо оказывается оправданной и житейски более перспективной, чем неверие, загоняющее человека в маргиналы, в пьянку, в наркоту. Будьте оптимистами, люди, удача приходит к тем, кто в нее верит. Таков мессидж рассказа. Есть в нем что-то такое, что сообщает этой частной истории некую универсальность. Есть. Есть.

А вот другой рассказ. Анастасия Ермакова, "Жук на крапивном листе", "Дружба народов", №9-2006 (http://magazines.russ.ru/druzhba/2006/9/). Тоже как бы из жизни.

"Ангелине Викторовне третий день совершенно нечего было есть. Сначала она растягивала свою пенсию так, что три недели из месяца она ела кашу на молоке, хлеб и яйца, а последнюю неделю — кашу на воде и хлеб. Но теперь, после очередного подорожания, денег совсем не хватало, и первые три недели она ела кашу на воде и хлеб, а на последнюю, как она ни старалась, не оставалось совсем ничего…"

"Наконец, увидев хорошо одетого молодого человека, она неловко высунула из рукава бледную дрожащую руку с резко выступавшими на ней синими венами и застыла, глядя в землю. Ангелине Викторовне казалось, что она вытащила всем напоказ свой стыд, свои годы и разложила их на прилавке дешевыми безделушками. Она протягивала руку так, будто ничего не просила, а сама отдавала все, что у нее есть, держа самое дорогое на маленькой ладони. Дождь затекал в рукав, и Ангелина Викторовна слегка разжимала пальцы, выпуская скопившуюся влагу. Рука замерзла и почти не почувствовала, когда в нее упала первая монетка…"

Жалко, конечно, старушку. Вот, вынуждена побираться. Но если подумать? Что за жизнь прожила Ангелина Викторовна, что не вырастила детей, опору в старости, растеряла всех родственников и даже подруг у нее нет? Объяснение дается: "война, брошенный институт и тяжелая работа на заводе, голодные обмороки, вечный, ставший привычным страх потерять близких". Но оно ничего не объясняет.

Я сказал, рассказ как бы из жизни. Это не оговорка. Рассказ не из жизни, а из представлений интеллигентной молодой писательницы о том, какая ужасная нынче жизнь. Получился не рассказ, а иллюстрация к поднадоевшей бумажной жвачке изданий вроде "Завтра" и "Нашего современника". Бывает и такая проза.

Почти сказка про Тосю и реальнейшее, на грани натурализма, повествование про несчастную Ангелину Викторовну. Но. Почувствуйте разницу.

Конечно, такой подход к литературе достаточно прагматичный. Но если вы хотите знать, чем сегодня живет Россия, не читайте газет, читайте современную текущую прозу. Она не всегда изящна, но она не врет.

Ноябрь 2006