МЮЛУЗ, МАНЕРЫ, САМОЛЁТ

18-09-2006


“Что ж такое религия, спрашивал я бабушку. А она мне только отвечала: “совесть надо иметь”.

Михаил

Елена НегодаСлучилось мне недавно лететь неожиданно в Европу, взяв Эр Франс билеты в последний момент. Где-то в середине самолета нашлось одно место, и я заняла его, со вздохом ожидая соседей – только бы не очень толстые с обеих сторон. Я очень хотела выспаться.

Через несколько минут был первый вздох облегчения: справа от меня располагался щуплый господин средних лет в помятой спортивной куртке и тренировочных штанах.

‘Good morning’, сказал он с французским акцентом и тут же раскрыл свой лаптоп редактировать какой-то текст. “Наверное, русский”, решила я по его стеснительно-настойчивому взгляду и нестриженным-немытым волосам. Как хорошо, будет занят делом – сначала по правде, потом по вежливой нерешительности оторваться от экрана, и я смогу занять подлокотник.

С другой стороны место пустовало.

Я заметила, валяющуюся под ногами пластмассовую покрышку и положила ее на свободное кресло - не надеясь, конечно, что его примут за занятое или сломанное, а так, на всякий случай.

Но уже через минуту передо мной стоял второй сосед, такой здоровый-здоровенный, что казалось, он вот-вот затрещит по швам, и кровь-с-молоком заполнит все неоккупированные участки кабины. Уверенный взгляд, аккуратно и коротко подстриженные светлые усы, громкий голос с немецким выговором. Is there already problem with the plane” вместо здрасьте. “Yep, falling apart”. Да, вот видите, - говорю с самым серьезным видом, - разваливаемся на части. Я скинула пластмассовую штуковину с его кресла на пол. Немец ухмыльнулся, и просверлил меня взглядом. Для пущей убедительности собственного существования, подумала я.

Я открыла “Протестантскую эру” Тиллиха и стала читать.

Самолет оторвался от взлетной полосы и набирал высоту. Пассажиры вжались в мягкие спинки кресел и затихли. Я покосилась на экран соседского лаптопа – какой-то научный текст, по-французски. Получается, что я ошиблась с нацпринадлежностями. И сама я тогда, получается, Эльзас-Лотарингия. Мюлуз.

Немец все-таки занял все доступное ему место, законное и незаконное. Его широченные колени очевидно и демонстративно нарушали границы воздушного пространства, громадные ладони он сложил на животе. Он уверенно ничего не делал. Один раз расцепил ладони, чтобы достать шоколадку, развернуть и быстро энергично отправить в свой безразмерный желудок, не оставляя ни следа, ни запаха.

У француза же, напротив, пахло все, даже бумаги. Мой ум непроизвольно начал сочинять оправдания, почему он несколько дней не смог мыться и чистить зубы, целые истории, все с мажорным окончанием как-то, великое открытие не-от-мира-сего ученого, нобелевская премия, на которую он покупает виллу с пятью ваннами, и т.д.

“К Богу не прийти путем правильной мысли, или жертвой интеллекта, или подчинением авторитетам – не получится и никто не просит этого делать. Ни благочестие, ни нравственность, ни ум не приведут к единству с Богом – они следуют из этого единства, но не составляют его. ”

Мюлуз очевидно стоял в стороне от протестантской мысли. Я перечитывала предложения трижды, но слова никак не клеились в моей голове. Что ж, попробую заснуть без Тиллиха. Я закрыла глаза.

Казалось, что я проспала час, но часы уверяли, что всего семь минут. Пассажирский улей умеренно заволновался – разносили питье. Француз попросил воду, я клюквенный сок без льда, немец как попугай повторил мой заказ и снова посмотрел на меня с недоулыбкой. (Позже я хотела специально заказать что-то, что не люблю, но так и не решилась. И всякий раз немец в точности следовал моим словам и съедал-выпивал все быстро и без остатка.) Язык у него тоже, наверное, как у попугая, черный и твердый, подумала я. Может быть, он читал мои нелестные мысли, не знаю. Но его локти-колени беззастенчиво продолжали нелегальный захват территорий. Я невольно теснилась к французской стороне. Планы поспать отодвигались на неопределенное время.

На экране лаптопа промелькнуло несколько знакомых символов. Хороший повод повернуться к объемному господину спиной.

- Вы на конференцию приезжали?

- Да, на две, в Сиэттле и в Денвере.

И сосед – биолог стал буднично и доступно объяснять мне про РНК-разработки их парижской группы.

Принесли напитки, он закрыл лаптоп. В ожидании еды и не найдя в окружении соседа ни одного свидетельства ненаучной литературы, я предложила ему несколько последних номеров Нью Йоркера. “Почти к каждом номере стали давать переводы русской классики, Блок, Ахматова, Пастернак, Есенин, хотите почитать?”

- Спасибо, может, потом.

Он достал из портфеля “Генеалогию морали” Ницше, и на мой удивленный взгляд развел руками – “эмпирик, как и я”.

- То есть для морали по-вашему не существует никакого природного закона, никаких рациональных правил?

- Ну, пока я еще ничего не собираюсь заявлять, - он улыбнулся снисходительно, - но мне интересен подход к ненаучной категории с научной меркой. Объективно – “голоса совести” не существует. Больная совесть, муки совести - необходимый этап эволюции человека - такая же болезнь как беременность.

Меня, честно говоря, Ницше не раз начинал раздражать своими “учеными” порывами. Но “Генеалогию морали” я не читала, поэтому решила промолчать. Наверное, я молчала неодобрительно, потому что сосед снова заговорил:

- Нет-нет, то, что Ницше ничего хорошего не говорит о совести, совсем не означает, что рождение “внутреннего человека” возможно без нее. Он отмечает безличностный характер вины и наказания в примитивном обществе как признак низшей ступени развития человечества. Со временем человек подавляет в себе животного, т.е. источник своей естественной силы и радости.

А кто-то и не думает подавлять, хотела продолжить я. Кто-то совершенно бессовестно занимает полтора места в самолете и считает, что так положено.

Я вспомнила рассказ Тиллиха о либеральных протестантах, полагающих совесть источником доктрины. Смешно и грустно. Нет религии совести. Мы свободны. Но разговор помогал мне переносить геометрические неудобства своего положения, и я его продолжала.

- Вот у религии вроде ничего не получилось с этой категорией.

- Да уж, ни еврея, ни мусульманина, ни атеиста не будет мучить совесть из-за веры.

Снисходительность француза совсем не отдавала зазнайством, наверное, из-за его буднично-вежливой манеры говорить. Простой приятный собеседник. Я бы сказала ему, что, конечно, это и говорит о том, что совесть есть не христианское качество, а лишь характеристика природы человека, но спорить с Ницше (“нет такого природного закона”) в его лице мне сейчас не хотелось, лучше увести беседу в сторону.

- Но всегда ли слушаться совести?

- Вы хотите сказать, всегда ли она права? Не всегда, наверное. Но вряд ли мы найдем адвокатов непослушания.

- Ну, не среди основателей.

Я вспомнила, что св. Павел считал игнорирование совести хуже “ошибок” совести, а св. Фома вообще призывал к непослушанию начальству, если оно требовало действий против его совести. Почти Литвиненко, отказывающийся убивать Березовского по приказу гэбэшных боссов.

- Получается, что отцы-основатели были куда снисходительнее более поздних теологов и философов.

- Как Макс Шелер, например.

(В тот момент мне почему-то казалось, что количество немецких имен в нашем разговоре должно быть прямо пропорционально освобождаемым сантиметрам моего кресла. Следующим будет Лютер, потом Мюнцер, потом вообще открою Тиллиха и начну читать вслух.)

- вместо свободы совести он требовал подчинение авторитетам, как единственный способ испытать интуитивно моральные принципы, увидеть свидетельство их существования.

И самое смешное, что именно с ним я больше всего согласна. Но это я сказала по себя.

- А Хайдеггер? – неожиданно воскликнул немец. И пристально, уже в третий раз посмотрел мне в глаза.

Про себя я решила с ним не разговаривать, пока не уберется на свою законную территорию. Но немец излучал такую значимость, что, реши он в тот момент продавать кроссворды на турецком языке, я бы не задумываясь и послушно купила.

- Что Хайдеггер? – мой французский сосед умело скрывал раздражение.

- Он, наверное, имеет ввиду “зов совести”, - я стойко держалась вполоборота к человеку-горе, - который Хайдеггер считал естественным для человека. Внутренняя потребность в вине.

- Совесть зовет нас к самим себе.

Наверное, вызубрил в гамбургской средней школе. Вообще-то он прав, но я продолжала обращаться исключительно к французу.

- Да, на самом деле необычное построение: скромная и нетребовательная совесть молча толкает нас к действию, т.е. к вине как следствию любого действия.

- Ибо не бывает безгрешных актов среди людей, - громкий голос опять, наверное, выдал цитату, и опять я про себя согласилась. - Виновато само человеческое существование.

- - - - - - - -

Не знаю, когда и как я заснула. Когда я открыла глаза, самолет уже начал снижаться. Я с неловкостью обнаружила, что спала, опершись всем телом о своего большого соседа, и, кажется, мне было очень удобно. Я выпрямилась и быстро убедила себя, что он, наверное, тоже спал и этого не заметил. Но если он и спал, то проснулся раньше меня, и сейчас, заметив мое движение, моментально отодвинулся и ни разу не посмотрел в мою сторону.

Вокруг мелькали предпосадочными движениями пассажиры. Мы сидели молча. Мне не хватало теплой опоры слева, и, кажется, мой сосед это понимал. Но он так достойно держал буферную зону, что мне даже стало стыдно своего раздражения несколько часов назад. Француз сидел в молчаливой задумчивости, не читал, не работал, наверное, углубился мыслями в генеалогию морали.

Через полчаса самолет остановился. Мы встали в разных проходах – по разные стороны широкой границы из центрального ряда кресел. Я была на французской стороне.

Доставая и собирая сумку, немец уже перешел в свое деловое состояние и, казалось, забыл о нашем существовании. Но когда началось движение к выходу, он выпрямился во весь рост, вдруг повернулся и пристально посмотрел в мою сторону. Его долгий взгляд был таким настойчивым, непонятным и почти нежным, что будь я собакой, у меня задрожал бы хвост.

В здание аэропорта имени Шарля де Голля мы входили вместе с французом. Он говорил что-то знакомое и приятное – то ли о своей работе, то ли о детстве в деревне возле Гренобля, то ли о Ницше. Я не помню, потому что слушала невнимательно. Я продолжала думать о немце и чувствовать на себе его последний взгляд. Как будто этот взгляд заразил меня вирусом. Вирусом действия-как-основы-вины? На самом деле я понимала, что он просто напомнил мне о правде: я такая же, как он. Мы сообщники, ни разу не заговорившие друг с другом. Сообщники в грешном человеческом существовании.

Прошло несколько часов, пока я обнаружила, что Тиллих остался в самолете.

Что ж, ненамеренно, но символично.

Комментарии

Добавить изображение