АБСОЛЮТНО ГЕНИАЛЬНОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Tалант - это то, чем вы обладаете; гений - то, что владеет вами.
Малколм Каули

Поэт и знаток поэзии Михаил Абельский предложил читателям Альманаха “Лебедь определить “абсолютно гениальное стихотворение”.

Выполнима ли эта задача в принципе? Что такое вообще гений”? В современном мире этим словом принято называть людей, обладающих необычными, феноменальными интеллектуальными способностями, позволяющими им раздвигать границы нашего познания. Что ж, определение вполне отражает сдвиг современного сознания в сторону материализма. Но изначально это слово не характеризовало личность человека, ибо полагалось, что “гений это не “кто”, а “что” - это то, что владеет одарёнными личностями.

Такое понимание подарил нам Сократ, который описывал своего личного “гения” как нечто существующее отдельно от самого философа, таинственный голос, предписывающий ему, что следует и чего не следует делать.

Это же понимал и А. Пушкин, отразивший свой опыт в краткой формуле: “Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон...”

Есть огромная разница между гением и просто талантливым человеком. Талантливый человек способен создать многое, но... ни один человек не способен создать что-то качественно новое: сделать открытие, нетривиальное изобретение, написать потрясающие воображения стихотворные строки. Все открытия не делаются, они появляются сами, из ниоткуда.

Это невозможно объяснить человеку, не испытавшему в своей жизни творческого подъёма, человеку, ни разу не оказывавшемуся во власти Высшей силы, буквально овладевающей им, диктующей ему строки, чертежи, формулы.

Люди, причастные к настоящему творчеству, понимают это с полуслова. Они из личного опыта знают, что настоящие поэты не пишут, но записывают. Объяснять это тому, кому ни разу в жизни ничего не надиктовывалось, так же бесполезно, как описывать радугу слепорождённому.

У великого Русского поэта Владимира Солоухина есть интересное исследование на рассматриваемую тему. Своим чутким ухом он безошибочно улавливал “строки надиктованные, вдохновлённые” и “строки вымученные, рукотворные”.

Он полагал, что многим поэтам не под силу воспринять голос свыше во всём его объёме, поэтому они воспринимают его отрывочно, чаще всего в виде потрясающих, гениальных двустиший, к которым потом, мыча и потея, дописываются ещё два, подходящих по смыслу и рифме.

Особенно много таких двучленных катренов он насчитывал у действительно гениального поэта Владимира Маяковского.

Что же такое “абсолютно гениальное” стихотворение? Рискну дать своё определение.

Абсолютно гениальным я бы назвал стихотворение, “продиктованное от начала до конца.

Стихотворение, в каждой строке несущее заряд нечеловеческой, высшей творческой силы.

Порой и двух продиктованных свыше строчек достаточно, чтобы выкристаллизовать вокруг них целый замысел – задача, которая под силу и просто талантливым людям. Эти блёстки вдохновения падают в жаждущий рассудок поэта, как крупинки соли в перенасыщенный раствор – и порождают стихотворение или поэму. Удачные, запоминающиеся строки редки, как алмазы в кимберлитовой глине. Каждую из них образованный человек помнит наизусть.

Наш грубый мозг не в состоянии уловить все оттенки божественного вдохновения, они являются нам, как необработанные алмазы удачливому старателю.

Труд талантливого поэта смело может быть уподоблен работе гранильщика, превращающего находку в сверкающий всеми гранями бриллиант.

Для того, что ярче представить себе разницу между настоящим гением и тем, что гениальным не является, позволю себе начать с анализа некоторых стихотворений, представленных на рассмотрение читателей, расположив их в порядке возрастания качества.

1) Ион Деген. “Мой товарищ”.

     Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.

Декабрь 1944 г.

Стихотворение Иона Дегена известно нам в нескольких вариантах и на конкурс было представлено в авторской редакции. Не в лучшей, но и не в худшей.

1. Начнём с техники. В этом отношении стихотворение молодого автора откровенно слабо. На пространстве из 8-ми строчек он умудрился допустить массу огрехов. Повтор “дай-ка – дай” разделяют всего три строки. Рифмы нельзя назвать новаторскими или даже необычными. Они просто школьные: “Друзей – твоей”, “убит – предстоит”. А при прочтении “маленький-валенки” проказливая память тут же подбрасывает: “Ленин маленький... бегал в валенках”. Только одна рифма из 4-х “агонии – ладони я” может сойти за более-менее заслуживающую внимания.

2. Обращение к умирающему на поле боя бойцу: “ты не маленький” режет ухо. Употреблено как рифмующееся с валенками, другого оправдания этому слову здесь нет.

3. “Дай на память сниму с тебя валенки”. Конечно, валенки берутся в данном случае не “на память”, а “на поносить”. На память можно взять медальон или фотографию. Это ещ одна смысловая и лингвистическая оплошность неопытного автора.

4. Сам факт раздевания живого, страдающего от раны, человека нормальных людей просто шокирует. Многие фронтовики прямо называли автора мародёром. Собственно, раздевание мёртвого или раненого во время военных действий в юридическом смысле слова и есть мародёрство. Мародёров во время войны расстреливали без суда, на месте, об этом был приказ Верховного Главнокомандующего. Оговоримся: вполне вероятно, что допустимо или даже необходимо было снимать одежду с погибших в условиях её нехватки. С этим трудно спорить. Но раздевать живого, глядящего на тебя человека? Защитники Дегена пытались найти неуклюжее оправдание этому поступку в том, что боец уже, наверное, умер и ему факт раздевания безразличен. Упускается из рассмотрения тот факт, что умершие, если они не привидения, не имеют обыкновения ни стонать, ни звать, ни даже плакать. Анатолий Берлин в своей апологии Дегена зашёл так далеко, что сравнил стаскивание с раненого валенок с ... подхватыванием боевого знамени из рук погибшего знаменосца. Другой неловкий апологет - Ян Торчинский - почему-то написал, что автору “предстоит воевать ещё долгие-долгие годы, как же, если без валенок...”. Действительно, декабрь 44-го на дворе, война ещё только начинается, в логике Торчинскому не откажешь.

Текст стихотворения совершенно недвусмыслен: валенки снимаются с живого ещё, страдающего от ран человека. Таких раненых худосочные санитарки под пулями доставляли на себе в медсанбат. Не приходилось что-то читать или слышать, чтобы эти хрупкие, героические девушки притаскивали к своим не раненых бойцов, а их одежду “на память”.

Можно ли найти подобному поступку рациональное истолкование?

Одно из таких банальных и логичных объяснений заключается в том, что молодому танкисту (и будущему врачу!) было хорошо известно, что снять валенки с живого товарища гораздо проще, чем с его же трупа. На умершем обувь приходится разрезать, отчего она приходит в негодность. Поэтому прагматичная торопливость боевого соратника вполне объяснима. Так же тривиально объясняется и призыв “не звать друзей”. В самом деле, зачем ещё какие-то друзья, если лучший друг уже подоспел, а валенки всего одни?

Защитники Дегена поясняют (и вполне резонно, соглашусь), что такая ценная вещь, как валенки, действительно нужнее живому, тем более - в декабре, когда написано стихотворение, и умирающий должен с этим смириться. Возможно, такое поведение и было продиктовано жестокой правдой войны, но ведь и на войне люди вели себя по-разному. Были, были там люди, не снимавшие одежду с убитого и заслонявшие друга от огня своим телом. Были люди, отдававшие последнее товарищу. Может быть, нам удастся найти разгадку этого двусмысленного поступка в других стихах молодого лейтенанта?

Итак, в декабре поэту понадобились валенки. А что могло понадобиться ему в августе? Уж не глоток ли воды? И, действительно, в стихотворении “Жажда” того же Иона Дегена читаем:

“Воды последний глоток
Я отдал сегодня другу.
А друг всё равно…
И сейчас
Меня сожаленье мучит:
Глотком тем его не спас.
Себе бы оставить лучше”.

Что ж, вполне рациональные поэтические чувства. Умер-шмумер, а вода пропала.

А после войны, когда молодой офицер вернулся в Москву, о чём он думал в первую очередь? О высоком, о поэзии, о творчестве, о задачах искусства? Как бы не так. Вот что занимало его мысли, когда он обращался к ненавистным собратьям по перу:

“Мой гонорар - только слава в полку
И благодарность солдата.
Вам же платил за любую строку
Щедрый главбух Литиздата”.

Можно представить себе благодарность и любовь рядового солдата к командиру-отцу родному. Такой и защитит, и обует, и напоит.

5. В завершение, чтобы развеять всякие иллюзии, приведём наивное, как снятие валенок, поэтическое описание “военного” подвига молодого танкиста:

“Когда мой танк, зверея, проутюжил
Колонну беженцев - костей и мяса вал,
И таял снег в крови дымящих лужах”.

Танк сам по себе озвереть не может, до такого состояния может дойти только управляющий им экипаж, точнее, командир экипажа. А командиром был ... наш “гениальный” поэт - гвардии лейтенант Ион Деген. Произошло это, скорее всего, той же зимой, другой зимы уже не оставалось для героических поступков.
И опять полюбившийся до слёз образ - дымящаяся кровь.

Интересно, есть ли у военных преступлений против гражданского населения срок давности?

Не знаю, но у преступлений против поэзии такого срока быть не может.

2) Юрий Визбор. “А будет это так...”

А будет это так: заплачет ночь дискантом
И ржавый ломкий лист зацепит за луну,
И белый-белый снег падёт с небес десантом,
Чтоб чёрным городам придать голубизну.

Физически не могу терпеть безграмотность в стихах. В первой же строчке Юрий Иосифович переносит ударение на второй слог: “дискантом”. Неужели выпускник пединститута, закончивший его по специальности “Русский язык и литература”, не мог заглянуть в словарь или отказаться от банальной рифмы с “десантом”? Через куплет слово “досках” также получило ударение на втором слоге, подогнанное под стихотворный размер. На этом можно было бы поставить точку, но такие небрежные строки, как:
“Закинет морду вверх при (?)жёлтых фонарях”
или совсем уже нелепое:
“удастся нам иначе,
Иначе, чем теперь, прожить остаток дней”,
(как будто остаток дней можно прожить дважды), лишают это стихотворение последних шансов.
Да и вообще, чем оно отличается от тысяч других бардовских песенок о кострах, дымах и туманных берегах?
“Волейбол на Сретенке” или “Милая моя” того же Визбора на порядок лучше.

3) А.Галич. “По образу и подобию...”

Голосят рупора, голосят рупора -
С добрым утром, вставайте, товарищи!

А потом, досыпая, мы едем в метро,
В электричке, в трамвае, в автобусе,
И орут, выворачивая нутро,
Рупора о победах и доблести.

У людей нашего возраста, хлебнувших бытовых неурядиц и передовиц, это стихотворение может вызвать приступ ностальгии. Но у нового поколения эта песенка никаких чувств вызвать не может, они просто не понимают её.
Гениальное произведение должно, обязано быть вневременным. Гениальное чаще бывает признано потомками, чем современниками. Здесь – обратный случай.

С добрыи утром, Бог, - говорит Бах,
С добрым утром!..

Образ Баха прилеплен сюда, я бы сказал, неаккуратно. Великий композитор был человеком религиозным и ему в голову не пришло бы обратиться к Богу по-свойски, по-панибратски. Галич, к сожалению, этого момента не уловил.

Не резким ли контрастом этим неловким строкам звучат стихи Арсения Тарковского:

      Кто я, Господи Боже мой, перед тобой?
Себастьян, твой слуга Себастьян.

4) И.Бродский. “На смерть Т.С.Элиота”.

Он умер в январе, в начале года.
Под фонарем стоял мороз у входа.
Не успевала показать природа
ему своих красот кордебалет...

Наследство дней не упрекнет в банкротстве
семейство Муз...

Гениальным, тем более - абсолютно, может считаться только новаторское произведение. Стихотворение эпигонское, тем более - подражательное, должно быть отнесено в лучшем случае к талантливым. Поставим рядом два стихотворения: “На смерть Элиота” И. Бродского, 1965 и “In Memory Of W.B. Yeats” У. Одена, написанное в 1939 году. Уистен Хью Оден, как известно, был кумиром Бродского. Бродский совершенно открыто подражал английскому поэту и не делал из этого секрета. Подражание было для него элементом ученичества.

Обе элегии написаны одинаковым размером, состоят из трёх частей и в обеих содержатся похожие образы. Но если элегия Одена содержит яркие, насыщенные смыслом и реминисценциями, картины, то стихотворение Бродского полно неточностей и недоработанностей. Уже на третьей строке читатель заходит в тупик, пытаясь понять, кому же природа “не успевала показать” “своих красот кордебалет”: морозу или поэту. Динамичное слово “кордебалет”, отнесённое к замёрзшим красотам, в данном контексте неуместно, более того - безвкусно. Смысл последней строки первой строфы и двух первых строк второй строфы так же неразборчив. Кто там запер дверь, кто кого не упрекнёт: наследство семейство или, напротив – семейство наследство, останется неясным навсегда.
Далее, в четверостишии:
“Две девы -- и нельзя сказать, что девы.
Не страсть, а боль определяет пол.
Одна похожа на Адама впол-
оборота, но прическа – Евы”.
из последней строки просто выпал слог, причём никого оправдания такому худприёму” нет. Это очевидная небрежность. Впрочем, Бродский в своих стихах на ритме спотыкается довольно часто.
Что имел в виду поэт под “эолийской нимфой” - загадка даже для искусствоведов. По-моему, просто красивое бессмысленное словцо.

Нет, это ученическое, откровенно эпигонское и небрежное стихотворение не гениально и далеко уступает “оригиналу”. Да и смысла в нём немного. Для полноты впечатления рекомендую читателю найти в Интернете и прослушать этот набор слов в исполнении самого автора. С меня хватило первой строфы дальше этот вой я переносить не мог.

5) Борис Чичибабин. “Ночью черниговской с гор араратских...”

Ночью черниговской с гор араратских,
шёрсткой ушей доставая до неба,
чад упасая от милостынь братских,
скачут лошадки Бориса и Глеба.

Плачет Господь с высоты осиянной.
Церкви горят золочёной известкой,
Меч навострил Святополк Окаянный.
Дышат убивцы за каждой березкой.

Казалось бы, хорошее, вечное стихотворение. Тема выбрана патриотическая, времяпроникающая. Технически безупречно (что важно для оценки по абсолютной шкале). Но не слишком ли автор спекулирует на этой древности, не грешит ли он “древнерусскостями”, вставляя диковинные слова: “чад упасая”, “убивцы”, “камений”, “смертынька” и т.п.? Их обилие превращает стихотворение в лубок.
Неясна география сочинения. Если воспринять его буквально, всё действие происходит на араратской горе Синай, что в Черниговской губернии.
Строка “служится красками звонкая треба” человека, бывающего в церкви, вообще ошарашивает. “Треба” - это богослужебный обряд, совершаемый по желанию прихожанина. С какой стати она становится звонкой и “служится красками” – непонятно. Автор, очевидно, спутал первый смысл этого слова со вторым. “Требой” называют ещё и звонкую плату за обряд. Впрочем, настоящие священники называют такую плату “симонией” и отказываются от её принятия.

6) Борис Чичибабин. “Дай вам Бог с корней до крон”.

Дай вам Бог с корней до крон
без беды в отрыв собраться.
Уходящему — поклон.
Остающемуся — братство.

Но в конце пути сияй
по заветам Саваофа,
уходящему — Синай,
остающимся — Голгофа.

Это стихотворение - такой же набор популярных слов, не имеющий большого смысла. Что это за заветы Саваофа, по которым нужно сиять в конце пути – ума не приложу. Так, слышан звон. Звучит, впрочем, по-лубочному красиво.

.........................................................................................................................

Теперь попробую обосновать, почему я отношу стихотворение Арсения Тарковского “Первые свидания” не просто к гениальным, но гениальным абсолютно, беспримесно.

      И я раздвинул жар березовый,
Как заповедал Даниил,
Благословил закал свой розовый
И как пророк заговорил...
А. Тарковский

Если бы режиссёр Андрей Тарковский не снял ни “Сталкера”, ни Ностальгии”, ни “Иванова детства”, но только выпустил на экран эпизод из “Зеркала”, где голос его отца читает “Первые свидания”, он остался бы в моей памяти навсегда. Признаюсь, что до первого просмотра “Зеркала в далёком 1974 году в набитом до отказа (и полупустом через 30 минут) зале киевского кинотеатра “Дружба” я не подозревал о существовании поэта Арсения Тарковского. Фильм действительно казался затянутым, по-феллиниевски личным и неподготовленному зрителю непонятным. Было любопытно. И вдруг ... зазвучали стихи. Стихи любовные, даже любовно-бытовые. Целомудренные и в то же время интимные. Их произносил ровный глуховатый голос. Они были красивыми, но поначалу не трогали. Но вот прозвучали две последние строчки: “Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке”. И это было, как землетрясение. Дальше я уже ничего не видел и не слышал. Человеческий ум не мог бы так точно и полно охватить неотвратимую силу рока, то неведомое, что подстерегает, ожидает каждого из нас, описать то, о чём мы все знаем, чего боимся и на что надеемся. Эти тринадцать слов были, как откровение нашего бытия, взаимоотношений смертного человека с беспощадной вечностью.

Я остался на второй сеанс с единственной целью: увидеть в титрах, кто же автор этих строк, которому удалось выразить формулу нашей жизни так просто и так беспощадно.

Так пришёл в мою жизнь Арсений Тарковский. Я учил его стихи наизусть и повторял их про себя бессчётное количество раз. Я узнал о его тяжёлой и во многом трагической жизни. Я прочёл, что гвардии капитан запаса Тарковский в первые же дни войны добровольцем ушел на фронт — стал военным корреспондентом фронтовой газеты 16-й армии "Боевая тревога". Он принимал участие в боях под Москвой, продолжал службу на Западном, Брянском, 2-м Белорусском и 1-м Прибалтийском фронтах. Домой Тарковский вернулся не с запасными валенками, но на протезе: после тяжелого ранения Арсению Александровичу ампутировали правую ногу по самое бедро. До конца дней своих этот красивый человек ходил без костылей, даже танцевал. Он старался скрыть инвалидность и никогда не бравировал военным прошлым.

Я узнал, кем была таинственная возлюбленная Поэта, которая стала лейтмотивом его творчества, кому посвящены волшебные строки: “Стучат. Кто там? Мария! Открою дверь: кто там? Ответа нет, живые не так приходят к нам”, “Как сорок лет тому назад…”, “Мне в черный день приснится…”, и вершинное — “Первые свидания”.

Марией звали первую жену Поэта, родившую ему дочь Марину и сына Андрея.

Но этот цикл стихов посвящён не ей.

Кто же эта таинственная Суламифь, преобразившая обычные свидания в шедевр любовной лирики, и что стало с нею, даровавшей юному Арсению такой всплеск одухотворённой чувственности?

В Елисаветграде Тарковские соседствовали и дружили с семьёй бывшего управляющего имением барона Фальц-Фейна “Аскания-Нова Густавом Фальцем. Скорее всего, он был дальним родственником создателя знаменитого заповедника. Вместе с дочерью Марией он жил в небольшом доме около гимназии. Сейчас в нём располагается скромный музей Арсения Тарковского. После смерти родителей Марии достались две нижние комнаты с окнами в сад, те самые, где происходили первые свидания наших влюблённых.

Невысокие, сырые,
Были комнаты в дому.
Называть ее Марией
Трудно сердцу моему.

Три окошка, три ступени,
Темный дикий виноград.
Бедной жизни бедный гений
Из окошка смотрит в сад.

В этом доме до сих пор сохранилась небольшая сцена, на которой проходили домашние спектакли и где юный Арсений читал свои первые поэтические опыты.

Мария Фальц была очень привлекательной, хотя и немного близорукой, умной и образованной женщиной. Она играла на фортепиано и несомненно пользовалась вниманием гимназистов, хотя официально была женой офицера Колобова, который был призван в Первую мировую войну и пропал без вести в гражданскую.

Сердцебиение при звуке
Шагов, и дом с окошком в сад,
Свеча и близорукий взгляд.

С Арсением Тарковским её разделяли целых девять лет. Это была разница не только в возрасте, но и в жизненном опыте. Всю жизнь Поэт тяготел к женщинам, родившимся раньше него. Когда они сошлись, а это случилось в 1923 году,

Арсению Александровичу исполнилось 16 лет, а Марии было целых 25.

Они расстались в 1925-м, когда Тарковский уехал учиться в Москву, а Мария оказалась в Ленинграде.

В последний раз они увиделись в 1928-м, во время приезда Поэта к матери. Он рассказал своей любимой, что женат на Марии Вишняковой, она тоже оказалась замужем.

В 1932 году Мария Фальц ушла в лучший мир. Арсений Александрович тяжело переживал её смерть.

И как ты ни жила, но мало,
Так мало на земле жила.

Стихотворение Первые свидания” написано в 1962 году, когда Поэту было 55. Со дня смерти Марии Густавовны прошло 30 лет, но поэтические строки звучат такой страстью, как будто написаны во время этих самых свиданий. Можно представить себе, какой силы было чувство, охватившее юношу и его зрелую подругу, в самом разгаре их романа.

Несмотря на внешнюю простоту и лёгкость, “Первые свидания необычайно ёмки и сложны для расшифровки и понимания символов, вложенных в него гением Поэта. Были предприняты смелые попытки разобраться в его эзотерических смыслах, целые статьи посвящены расшифровке его тайных ключей. Мы не будем занимать внимание читателя этими глубокими и витиеватыми рассуждениями.

Остановимся на главном: взаимоотношении Поэта и Высшей Силы. Той Силы, что посылала ему вдохновение и одновременно определяла его судьбу. Той Силы, что диктовала ему божественные строки и держала меч над его головой.

Отдавал ли Арсений Александрович себе отчёт во всемогуществе и единстве этой Власти? Мне кажется, что если бы у нас не было других доказательств естественной, изнутри идущей, религиозности Поэта, “Первые свидания” были бы достаточным основанием для положительного ответа.

Ибо это стихотворение не о любви, не о страсти. Это великое произведение раскрывает нам единство нашего земного бытия и божественной сущности. Бог - это любовь, и поэт в зрелом возрасте делится с нами знанием того, что он почувствовал ещё в юности: любовь - это знак присутствия божественной силы:

Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как богоявленье.

Некоторые читатели поддаются соблазну, полагая, что пользуясь возвышенными, сакральными терминами при описании плотской любви, Поэт впадает в ересь, совершает кощунство. Как же так: юноша, вступающий в сексуальную связь, описывает, как над ним “медленно клонилась нагота и тут же сообщает читателю, что этим самым ему были “алтарные врата отворены”?

В христианских храмах женщинам и вход-то в алтарь заказан, а тут вдруг возлюбленная отворяет собственный алтарь, который оказывается её обнажённым телом.

Но мы почему-то не рискуем называть кощунственными библейские строки: “Этот стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти. Подумал я: влез бы я на пальму... (Песнь Песней).

Мы почему-то забываем, что вся традиция безбрачия у католических священников могла явиться результатом ошибки переписчика Святого Писания, пропустившего букву “r” и написавшего “celibate” вместо“celebrate”.

Кощунственными строки Тарковского могут показаться тому, кто за вуалью религиозных догм не видит главного: наш мир един. Создатель построил нас такими, какие мы есть, и Сам же увидел, “что это хорошо”. Значит, всё, заложенное в нас, несёт на себе Его печать, Его одобрение.

Конечно, мы по своей воле совершаем много отвратительных поступков, мы и самоё любовь способны превратить в действо низкое, постыдное и грязное.

Но мы же превращаем её в самое прекрасное и возвышенное, что есть на Земле. Любовь может и должна быть божественной, в том числе, и плотская любовь.

Сергей Николаевич Булгаков вообще полагал, что "телу в христианстве придаётся положительное и безусловное значение. Телесность по существу своему вовсе не есть противоположность духу, ибо существует и духовная телесность, "тело духовное"...

Поэт, лишённый чуткости, мог бы потеряться и преступить тонкую грань, за которой начинается настоящее кощунство. Но Тарковский обладал органическим, безошибочным восприятием дозволенного и недозволенного.

И, просыпаясь: “Будь благословенна!”
Я говорил,

Он благословляет свою подругу, но точно чувствует, что подступает к самой границе:

“но знал, что дерзновенно моё благословенье”.

Текст стихотворения разворачивается стремительно, как бег к обрыву, как восхождение на эшафот:

По лестнице, как головокруженье...

Образы, реминисценции, символы захватывает читателя, каждый видит в них что-то своё.

Одни увидят в нём пылкую страсть Суламифи:

- царь ввел меня в чертоги свои.

...вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья (А.Тарковский)

Другие - вхождение в мир зазеркалья:

С той стороны зеркального стекла.

Третьи – ветхозаветные строки:

всё положил под ноги его:
овец и волов всех, и также полевых зверей,
птиц небесных и рыб морских, всё,
преходящее морскими стезями. (Псалтырь, 8:6-9),

Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы поднимались по реке,
И небо развернулось перед нами...(А.Тарковский).

Кто увидит русские свадебные обряды, в которых жених и невеста называются князем и княгиней:

слово ты раскрыло
Свой новый смысл и означало царь,

а кто прозреет такие простые вещи — таз, кувшин, или слоистая и твердая вода как образы крещальной купели.

Образы Тарковского бездонны и безграничны, они доносят до нас в концентрированном виде его духовный мир, пропитанный культурой языков, с которых он переводил всю свою творческую жизнь.

Хотя и сожалел поэт о своей переводческой судьбе:

Для чего я лучшие годы
Продал за чужие слова?
Ах, восточные переводы,
Как от вас болит голова,

- но, кто знает, сколько неизвестных нам образов почерпнул он у туркменских, узбекских, таджикских, армянских, грузинских, чеченских поэтов и какой неведомою нам призмой преломились они в его сознании, чтобы отразиться в “Первых свиданиях”?

Архитектура стихотворения, интенсивность его лирического ритма нарастают, вовлекая всё более сложные образы и глубокую символику.

Первые 40 строк несут читателя в набирающем полноту и сложность темпе и внезапно обрушивают его пронзительным откровением, двухстрочной развязкой всего замысла.

Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.

Но эти же завершающие строки и связывают всё повествование в единый, логичный и неразрывный узел.

Не представляю, как можно точнее сказать о нашей жизни и о нашем будущем. И можно ли?

ПЕРВЫЕ СВИДАНИЯ

Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.

Когда настала ночь, была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно клонилась нагота,
И, просыпаясь: “Будь благословенна!” —
Я говорил и знал, что дерзновенно
Мое благословенье: ты спала,
И тронуть веки синевой вселенной
К тебе сирень тянулась со стола,
И синевою тронутые веки
Спокойны были, и рука тепла.

А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И — боже правый! — ты была моя.
Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово ты раскрыло
Свой новый смысл и означало царь.

На свете все преобразилось, даже
Простые вещи — таз, кувшин, — когда
Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твердая вода.

Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами…
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.