ОСВОБОЖДЕННАЯ ИЛИ ОККУПИРОВАННАЯ ТЕРРИТОРИЯ?

Не торопитесь в очередной раз бросать в меня камни!

Я не даю никаких оценок, хочу только показать картину оккупации по воспоминаниям очевидцев и сохранившимся документам. Это всегда было запретной темой. Но мы же знаем, что там, куда пришли немцы и где их оставила доблестная армия Сталина, несмотря ни на что, продолжалась жизнь. Многие воспоминания людей, оказавшихся в оккупации, сохранились.

Немецкую армию в советское время принято было рассматривать, как захватчиков уничтожавших евреев, подпольщиков и партизан.

С первым никто не может не согласиться и простить этого жесточайшего преступления нацистам (подчеркиваю – нацистам), в отношение второго, поспорю, в назидание другим оболваненным. Тем, кто попадались на сладкие чекистские сказочки о «защите Родины и Сталина», как окуньки на крючок.

Все, абсолютно все, пережившие оккупацию, говорят и пишут, что немцы принесли, как это не странно звучит, СВОБОДУ. Это потрясает и удивляет. Да, именно ту свободу, которой советский человек был лишен на протяжении 25 лет коммунистического владычества.

А что во время войны следует понимать под этим словом? Свободу говорить и читать, свободу торговать, свободу сеять, пахать и пользоваться трудами своих рук, свободу жить – даже при немецкой оккупации.

СССР был закрыт железным занавесом от Европы, от ми-ра, от культуры. Немцы принесли в СССР европейскую культуру. Культура это не только музеи. Культура – это и повседневная жизнь, быт, общение. Ту культуру, от которой 25 лет страна была отгорожена не железным, а пулеметным зана-весом.

Начните с внешних атрибутов оккупантов. Немецкий солдат резко отличался от русского солдата - он чисто выбрит, сыт, носил хорошо сшитую форму и крепкую обувь. У офицеров, одетых всегда с иголочки, были нарядные фуражки с серебряными орлами, кое у кого красовались на груди черные, наподобие мальтийских, кресты.

У каждого немецкого солдата в вещмешке были картонный портсигар, мыло ДДТ, бульонные кубики, презервативы, марганцовка в картонном пенальчике, пирамидон, спиртовка.

Эти внешние атрибуты отражали иной уровень жизни представителей другой страны.

Итак, выскажу очередную крамольную мысль, родившуюся после знакомства с темой.

Повторю, не знаю ни одного из сотни опрошенных мною людей, кто бы сказал, что при немцах было хуже, чем при большевиках.

Намного лучше, чем при большевиках.

А почему?

Колхозы были распущены - где официально, а где фактически (с весны 1943 года даже на Украине).

Рабочие продолжали работать на своих предприятиях, но получали за труд уже не рубли, а немецкие марки.

Мне скажут - оккупационные марки.

Да, оккупационные. Но по отношению к рублю они котировались 1 : 10.

И, вообще, не пора ли отказаться от стереотипов в названиях? Я уже дал новое обозначение событиям тех лет – советско-германская война 1941-45 годов, а никакая ни «великая», и ни тем более «отечественная». И, как вижу, название спокойно прижилось.

Развенчал я во 2 томе и партизанщину, убедительно доказав, что нельзя называть народным сопротивлением действия карательных органов.

И наконец третье – не оккупированная, а освобожденная от коммунистов, от советской власти территория.

Вот тут давайте разбираться – действительно ли свободная или только освобожлденная?

Начнем с первых впечатлений от пришедших немцев, освободивших народ от проклятой власти коммунистов.

Николай Федорович Тизенгаузен рассказывает:

«К приходу немцев, значительная часть населения Ростова оставалась на месте: одни не хотели уезжать, теряя последнее имущество, приобретенное трудом всей своей жизни, другие строили оптимистические планы, полагая, что вряд ли на свете найдется власть хуже советской, третьи, наконец, просто боялись ехать в неизвестность. Паническое отступление советских армий, массовая сдача в плен, свидетельствовавшие о нежелании подсоветских людей, одетых в военную форму, защищать большевистский режим, смотревших на немцев, как на освободителей от этого режима, - вызывали у власть имущих полную растерянность».

Журналист Леонид Николаевич Польский описывает оккупацию Ставрополя (тогда Ворошиловска) с 3 августа 1942 по 20 января 1943 годов:

«Вы, наверно, запомнили начавшееся страшной бомбёжкой воскресное утро, унесшее несколько сотен жизней людей, стоявших в очередях в районе Нижнего базара и бежавших вслед за отступавшими воинскими частями по улицам Невинномысской (Молотова) и Госпитальной (Ленина). Московское радио в тот день с утра щебетало об упорных боях в районе Сальска, тогда как на беззащитный Ставрополь уже неслась грозная армада танков армейской группы Клейста.

Это было незабываемое зрелище! Не успели прозвучать разрывы последних бомб над городом, как с северной стороны - с Ташлы, показалась лавина громадных машин и танков ещё с вечера сосредоточившихся в районе с. Донского. На протяжении всего дня нескончаемая вереница главных сил армейской группы "А" (её лозунг был "Panzer voran" - "Танки вперёд"!) вливалась в город, растекаясь по улицам и рассредоточиваясь по городским окраинам. Большое число танков сразу же расположилось в роще (парке культуры и отдыха) и простояло до конца оккупации.

Внезапность возникновения главных сил в Ставрополе не-постижима! Бюро Ставропольского крайкома прервало своё заседание, когда по городу уже неслись немецкие танки. Курсанты авиационного училища разбегались куда попало, увидя грохочущие танковые колонны прямо из окон учебных классов. Госпитали остались не эвакуированы и их "ранбольные" недвижимо лежали на койках. Наиболее предусмотрительным оказался НКВД: ещё за неделю до событий по дороге на Старомарьевку брели многочисленные этапы в сопровождении охраны и лающих овчарок. Какую-то часть самых отъявленных "врагов народа" успели расстрелять и их тела бросить в устроенные во дворе тюрьмы известковые ямы...

Захваченные врасплох райкомы не могли сообщить в край-ком партии о стремительном продвижении немецких авангардных частей. Телефонная связь с городом была перерезана и звонить уже было некуда. О секретаре крайкома М.А. Суслове тогда говорили, что в первые дни оккупации он скрывался в сарае своей прислуги на Невинномысской улице. Сам он эту свою тайну так и унёс с собой в могилу, нигде и никогда не обмолвившись словом, как ему пришлось бежать из тогдашнего Ворошиловска, захваченного оккупантами. Город достался им целёхоньким "на блюдечке с голубой каёмочкой".

В Харькове ситуация сложилась так. Город был взят немца-ми почти без боя. Советская власть, оставляя город, позаботилась о нуждах его граждан - поля картошки, в пригородных совхозах были минированы, и, когда харьковчане потянулись рыть промерзлую картошку, то многие из них подорвались на советских минах. Была выведена из строя и сеть городского водопровода. Воду надо было добывать из протекавших в городе рек. Берега рек были высокие. В них были вырублены ступеньки. Набравшие воду, поднимаясь по ступенькам, обильно их поливали расплеснутой водой. Ступеньки быстро превращались в ледяные горки, по которым многие скатывались в проруби.

Как и у всех советских граждан, у харьковчан не было никаких запасов продуктов. За зиму 1941-42 года. в Харькове было зарегистрировано свыше 80 тысяч смертей от голода. В это число не вошли замерзшие на пути в села или из сел. Многие из харьковчан уходили менять вещи на продукты за десятки верст от города. Зима была суровой, и многие ушедшие «на менку» домой не вернулись.

Разве немцы виноваты в смерти от голода, брошенного населения?

Профессор Ф.П.Богатырчук рассказывает о настроениях тех дней в Киеве:

«Никто не думал, что в городе столько молодых мужчин призывного возраста! Тротуары центральной улицы Крещатика заполнили тысячи празднично одетых киевлян. У многих женщин в руках были букеты цветов, которые они бросали проходящим солдатам и офицерам. Наблюдался редкий в истории случай, когда побеждённые радовались приходу победителей. Первыми оккупантами были военные, показавшие себя с самой лучшей стороны. Было слышно только об единичных эксцессах, неизбежных на войне. Настоящее горе мы узнали позже, когда в город пришли так называемые желтые фазаны (гражданская администрация), носившие форму из материала горчичного цвета, и части СС (внутренняя охрана).

Мне пришлось иметь дело, главным образом, с главврачем гарнизона, доктором Р., исключительно культурным и порядочным человеком, который не менее нас возмущался всеми последующими зверствами, но ничего поделать не мог. А задачи, стоявшие перед ним и косвенно перед врачами города с населением, близким к миллиону, были поистине грандиозны. Не было ни воды, ни электричества, ни самой элементарной санитарии. Запасы муки и хлеба были истощены, а такие роскошества, как сахар и жиры, полностью отсутствовали. При таких условиях можно было ожидать вспышки эпидемических заболеваний, которые угрожали бы не только населению, но и оккупантам.

Без преувеличений можно сказать, что честь спасения города принадлежит тем специалистам, которые остались в нём и, не покладая рук, работали каждый в своей отрасли. Благодаря их жертвенной помощи, жизнь стала мало-помалу налаживаться».

Не будем забывать, что в города входили фронтовые части немцев. Они были прекрасно снабжены всем необходимым; они не грабили и не обижали гражданского населения. Это производило на людей самое благоприятное впечатление. Доверие к немцам подкреплялось также и тем, что они в первое время весьма охотно отпускали пленных: местных - по домам, а дальних - во всех тех случаях, когда какая-либо местная семья или одинокая женщина соглашалась взять пленного «приймаком».

Немцев в то время почти никто еще не рассматривал, как врагов: очевидными для всех врагами были только Сталин, партийцы и комсомольцы, которые поджигали города при отступлении советов.

Однако, восторженный подъем продолжался недолго. Прокатились дальше отборные фронтовые воинские части, началась «спокойная» организация новой жизни, и настроение людей стало не повышаться, а, наоборот, быстро падать.

Почему?

Некоторые объясняет так: «немцы не оправдали ни одной заветной мечты, ни одной законной надежды населения: они совершали такое, что никак не укладывалось в рамки здравого смысла. И уже одно то, что понять их было просто невозможно, заставило людей сразу насторожиться и заподозрить что-то недоброе»

Н.Ф.Тизенгаузен продолжает свой рассказ:

«Ростов медленно залечивал свои раны. Население по собственной инициативе разбирало баррикады, приводило в порядок улицы, убирало камни и всякий мусор, починяло, как могло, свои пострадавшие жилища. Около разрушенных домов на главной улице стояли большие, совсем непохожие на наши, немецкие автомобили-грузовики. Солдаты, сидя в кузовах машин, мылись, брились, здесь же чистили свои мундиры, обувь, переговариваясь на странно звучащем в русском городе иностранном языке.

Солдаты и офицеры шутили с девушками, не понимавшими немецкого языка, подтрунивали над старушками, без любопытства рассматривали оставшееся мужское население, объяснялись на пальцах с обывателями, если хотели что-нибудь узнать.

Я не мог среди этих военных людей обнаружить враждебного отношения к населению: здесь на улицах, они были такими же людьми, как и мы, только не голодными и хорошо одетыми.

Большевики, уничтожившие громадные запасы продовольствия, предназначенного для армии, не успели, однако, истребить все: кое-что еще оставалось. Голодное население, вооруженное мешками, ведрами, кошелками и «авоськами» запруживало брошенные на произвол судьбы магазины, лавки, «закрытые распределители» и склады; в них происходили битвы из-за коробки зубного порошка, сухой горчицы, желудёвого кофе или соли. Были счастливцы, которым удавалось неизвестно откуда достать сахару, муки, сыру или масла: но это были только единицы.

Как-то, рано утром, соседка пришла с ведром патоки. Мы услышали ее громкий крик через окно:

- Немцы патоку раздают! Бегите скорей на конфетную фабрику!

Я схватил два ведра и мигом был у места раздачи, бывшего совсем недалеко от нас. Действительно, посреди двора стояли металлические бочки с патокой. На одну из них взобрался немецкий солдат, дирижировавший стоявшей вокруг него толпой. Немца никто не понимал, но жесты его были выразительны: он указывал на бочку, люди вскрывали ее, затем зачерпывали коричневую, густую жидкость чайниками, кувшинами, банками, ведрами и, со счастливыми лицами, пробирались обратно. Пройти к бочке невозможно - всякий отстаивал право на получение своей доли, имевшей сейчас ценность, может быть, нескольких дней жизни. Я пробовал пробиться через этот, поистине, железный обруч, но задача была мне не по силам. Я жалел, что пришел сюда и хотел уже уходить, как внезапно у меня мелькнула мысль крикнуть по-немецки.

- Можно и мне немножко взять?

Немец удивленно повернул голову, пораженный словами, произнесенными на его родном языке. Физиономия его расплылась в улыбку, он сделал движение рукою, означавшее, что нужно освободить проход. В немце люди видели представителя новой власти и покорно расступились. Я набрал два полных ведра и с торжествующим видом стал продвигаться назад. Вся моя одежда была вымазана, брюки и рубашка липли к телу, мои единственные парусиновые туфли намокли.

Когда я вошел в комнату и поставил ведра на пол, лицо Ирочки выражало два, совершенно противоположных, чувства: испуг от моего действительно ужасного вида и радость от удачно выполненной задачи».

Придя в город, немцы устраивали «парад» своих войск. Об этом пишут все свидетели. Хотя, разумеется, никакого парада не было, а просто военные части следовали своими маршрутами. Но на жителей это оказывало сильнейшее воздействие.

Через город проходили моторизованные войска – неуклюжие и тяжелые танки, броневики, различного рода артиллерия, двигавшаяся на прицепах или гусеницах, вырывавшая асфальт из мостовой. Вся эта, громыхавшая и лязгавшая металлом колона, сопровождалась подвижной пехотой, следовавшей на мотоциклетах, службой связи, саперами и другими вспомогательными войсками. Немцы поражали техникой, организованностью, порядком, дисциплиной, слаженностью частей огромного военного механизма.

- Вот это армия! - с восхищением и тайной завистью говорили жители, делая грустное сравнение со своей армией - плохо экипированной и недостаточно оснащенной техникой. Невольно думалось: куда же с ними тягаться!

В южных городах жители наблюдали иную картину - проходили войска, никогда не виданные. Сначала двигались альпийские части. Солдаты шли пешком, по-видимому, только через город. Они были одеты в «виндяки» - куртки, служившие надежной защитой против дождя, снега и холода, в ботинки, подбитые железными шипами; на головах были небольшие шлемы, поверх которых поблескивали очки-консервы с темными стеклами, предохранявшими глаза от ультрафиолетовых лучей. Рядом, неторопливо тащились ишаки - эти бесценные «горные лошадки», нагруженные рюкзаками, ледорубами, альпийским тросом, палатками и техническим снаряжением, необходимым для передвижения войск по скалам и ледникам.

Почти то же самое, независимо вспоминает Герман Алексеевич Беликов, тогда еще мальчик:

«Нас, мальчишек большого углового дома на Главном проспекте и Типографской улице, поражало все, что было связано с армией завоевателей. Ибо перед глазами еще стояло убожество советской военной техники того периода войны, обмундирования и вооружения наших солдат, где сапоги заменяли обмотки, а автоматы - тяжеленные винтовки со штыками, где лошадь оставалась основным «мотором» многих родов войск.

Мы впервые увидели не просто вооруженную до зубов армию, но совершенно новый для нас мир людей и вещей. Это советская пропаганда создала единый образ немецкого солдата - тупого, безжалостного, который только и делал, что убивал, грабил и кричал «Хайль, Гитлер». Да, таких мы видели, и много. Но был и другой немецкий солдат. Мы еще не поняли, какой он, но совсем не такой, что видели в фильмах и на карикатурах Кукрыниксов...

Совсем другим было и вооружение этой армии. Начать хотя бы с обмундирования. Летнее офицерское - поражало щегольством, а зимнее, на натуральном меху - богатством. Солдат в шортах - для нас это было уму непостижимо».

Жизнь в оккупированных областях начинала постепенно налаживаться. Оккупационный режим не успел охватить население желаемыми гитлеровцами "нормами", и поэтому предоставил населению определенную свободу мысли и слова, большую, чем в советских условиях жизни. Правда, в городах по-прежнему процветало доносительство - им обычно занимались те же лица, что и в советские времена - но репрессии уже не следовали за доносами. И люди переставали бояться друг друга.

Город и деревня становились на ноги. Восстанавливались не только нужные немцам дороги и мосты: ремонтировались и строились дома и села для себя. Как грибы после дождя, появлялись мелкие мастерские, открывались лавки. Крестьяне, без принуждения, начали возить продукты на базар. Несмотря на войну и разорение, население переживало подъем, как при НЭПе. Главное, знали, что достижения и успехи - дело собственных рук. "Нам жить только не мешай, а мы себе еще не такую жизнь построить сумеем", - слышалось со всех сторон.

Земельный вопрос в освобожденных областях

К мероприятиям немцев присматривались очень критически. Их отказ от роспуска колхозов сразу насторожил крестьянство и заставил его вступить в борьбу за землю; прятать семена и отказываться сеять, немедленно налаживать свое хозяйство, как только разрешалось землю поделить. Многих до сих пор удивляет, почему немцы не провели земельную реформу ВО ВСЕХ захваченных областях. Но ликвидация колхозов не была на руку оккупационным властям: наличие колхозов и колхозного батрачества облегчали выкачку хлеба. Земля была ничейной и урожай был ничейный, т. е. власти. Его можно было прямо с полей грузить на автомашины и отправлять в Германию. После раздела земли пришлось бы иметь дело с каждым крестьянином в отдельности. Хлеб надо было бы реквизировать, посылать карательные отряды для его выкачки. Социалистическая система была неоспоримо выгодной для нацистов.

В прифронтовых районах, где армейское управление не было заменено "фазанами" (как называли чиновников ведом-ства Розенберга за их желто-коричневую форму с пестрыми петлицами), хозяйственная жизнь находилась фактически в руках местных самоуправлений.

Колхозы здесь ликвидировали через неделю после прихода немцев. Крестьяне поделили землю между собой по числу едоков.

В центре экономических интересов народа была земля и свободная торговля; земля, конечно, прежде всего.

П. Н.Ильинский рассказывает о Полоцке:

«Когда местные крестьяне, мобилизованные большевиками перед самым приходом немцев, проходили уже в качестве военнопленных по городу и встречали глазами родственников и знакомых, они, совершенно забывали о своем собственном незавидном положении, кричали в голос: «Что вы тут зря болтаетесь? Бегите скорее домой делить землю! А мы пока будем вместе с немцами добивать Сталина!»

Убеждение в том, что колхозы будут ликвидированы немедленно, а военнопленным дадут возможность принять участие в освобождении России, было в первое время всеобщим и абсолютно непоколебимым. Ближайшего будущего никто иначе просто не мог бы себе и представить. Все ждали также с полной готовностью мобилизации мужского населения в армию (большевики не успели провести мобилизацию полностью); сотни заявлений о приеме добровольцев посылались в Ортс-комендатуру, которая еще не успела даже хорошенько осмотреться на месте».

Один из свидетелей вспоминает:

«Во время немецкой оккупации я был одним из первых в районе, организовавших раздел колхоза. При этом крестьяне не боялись трудностей. Собрали собрание и подсчитали, кто что сдал в колхоз из скота. Но так как крупный рогатый скот был угнан на восток, то нам делить пришлось только лошадей, из которых немцы тоже почти половину взяли во время передвижения фронта. Сделали мы все, чтобы избежать недовольства и скандалов и нам это удалось; все были довольны в 1941 г., а уже в 1943 г. все без исключения имели лошадей».

В Запорожской области во всех районных сёлах были назначены сельскохозяйственные коменданты, которые ведали в первую очередь военными поставками, а также всей хозяй-ственной и административной жизнью района. В совхозы и на крупные мельницы и маслобойки были назначены управляющие. Все совхозы и крупные сельскохозяйственные предприятия были объявлены собственностью Германии, урожай с колхозных садов, пасек и ферм сначала направлялся целиком в Германию. На учет были взяты все местные ресурсы.

Но весной 1942 положение изменилось. Сельскохозяйственные коменданты дали распоряжение всем сёлам о немедленном выделение из лучших и ближайших к селу земель приусадебных участков от 0,5 до 1 гектара на двор (на хозяйство), по желанию хозяев. Участки сразу поступали в полную неприкосновенную собственность хозяев и не подлежали абсолютно никаким обложениям - ни гражданским, ни военным, и доходы с них являлись личной собственностью владельца. Эта спасительная мера позволила селу уже с осени 1942 года обзаводиться птицей, свиньями, самим питаться и продавать продукты городу.

Летом 1942 г. появилась «Инструкция по проведению земельной реформы в оккупационных областях». Колхозная система ликвидировалась на всей занятой немцами территории.

Крестьянское землепользование оформлялось в виде сельскохозяйственных общин (земельных обществ) с закреплением за ними наличия земельной площади.

Возглавляло общину Правление, выбираемое совершеннолетними представителями отдельных дворов (хозяйств), подотчетное им. Рекомендовалось большие сёла разделять на общины с числом дворов не более 100, хотя на этом особенно не акцентировалось.

Сельскохозяйственная община являлась временной переходной формой. По мере накопления необходимого инвентаря у большинства членов общины - она подлежала расформированию, после чего следовала организация независимых полноправных собственников со сведением их земель в, так называемые, отруба и хутора.

Частная собственность была признана конечной целью реформы. Не исключалось, по желанию населения, установление и общественного севооборота с разбивкой земель на поля.

Для выяснения контингента наделяемого землёй необходимо было организовать составление списков населения.

Инструкция предписывала проводить эту работу весьма тщательно, учитывая забранных в красную армию, попавших в плен, угнанных при эвакуации на восток, а для могущих вернуться в родные места раскулаченных и бежавших от советского террора, предусматривалось оставление запасных земельных фондов в полевом наделе и в приусадебной черте.

Все хозяйственные вопросы решались выбранными уполномоченными общины при участии сведущих лиц. Рекомендовалось использовать оставшиеся от большевиков планы и технические данные и сохранять знаки триангуляции. Система закладки новых геодезических знаков предусматривала использование их в будущем для целей государственных съемок и составления подробных топографических карт страны.

На основании имеющихся и полученных данных, пожеланий населения и консультаций агронома, составлялся землеустроительный проект, который рассматривался сельскохозяйственным комендантом, и с его замечаниями направлялся на рассмотрение Викадо (организации, которая занимается вопросами промышленности, торговли и земледелия), где окончательно и утверждался. После этого проект переносился на конкретную местность с разметками земельных угодий по-новому, с прокладкой новых дорог и меж, и указанием новых участков хозяевам.

Земельная реформа была светлой страницей в истории оккупации.

Сами крестьяне удивленно говорили - «вот, вишь, и скот угнали на восток, и комбайнов нет, и трактора стоят без бензина, и молодёжь в армии, а у нас всё посеяно, все убрано и обмолочено в срок и раньше, чем при «мудром», и никаких тебе посевных и уборочных кампаний и активистов.»

Сам акт передачи земли на полное частное владение проводился весьма торжественно. Съезжалось много немецкого и русского начальства, представители соседних сёл и другие гости. После официальной части с речами на обоих языках, немедленно переводившихся, начиналось празднество. Расставлялись столы, заранее готовилась всякая снедь и гнался с разрешения коменданта самогон. Угощение, танцы под местную музыку и гуляние затягивалось до глубокой ночи.

Хотя новые собственники и не освобождались целиком от военных поставок, но в хозяйственном отношении они были полными хозяевами, независимыми от общины. Психологический же эффект этой операции был весьма значительным, кроме прямого ответа на вопрос о будущем земли ещё и акт, ободрявший население и облегчавший перенесение тягот военного времени.

 

К примеру, к осени 1943 года Софиевский район Запорожской области был землеустроен не менее чем на 30%.

Но в таком положении были единичные счастливчики-сёла. В подавляющем же большинстве положение было не очень весёлым. Массовая мобилизация в красную армию, насильственная эвакуация, отъезд молодёжи в Германию, периодическое привлечение населения к прифронтовым работам (сооружение убежищ и боевых точек) - сильно ослабляло хозяйства; было еще много дворов, где оставались старики и дети, обречённые на голод, так как сами работать не могли. Чтобы спасти положение, по соглашению с комендантом устраивалась общественная запашка, сев и уборка урожая, включая и приусадебные участки. Кроме того, участие в полевых работах, особенно в период уборки хлебов, принимали отводимые с фронта на отдых и пополнение воинские части.

Там, где сельскохозяйственные коменданты попадались порядочными, умными людьми, - дело шло споро и благополучно и с поставками, и с вербовкой населения в Германию, и со всеми хозяйственными делами. Там устанавливались здоровые отношения и взаимное уважение и доверие сторон.

В разных местах дело с землей обстояло по-разному.

В 1 томе я мельком писал, как разрешился земельный вопрос в Псковской области.

Но Псковская область отличалась тем, что она всю войну оставалась в ведении военного, а не гражданского управления. Здесь немецкие власти уже в 1942 году упразднили колхозы и передали землю в частное владение крестьян.

Это требовало участия в работе агрономов и землемеров, среди которых было много русских специалистов из Прибалтики. Одним из них был член НТС Петр Петрович Маресев, которого коммунисты-партизаны убили в декабре 1943 года именно за его участие в роспуске колхозов.

В Полоцком округе, по словам очевидца, немцы прилагали все усилия к тому, чтобы растянуть роспуск колхозов, как можно дольше. Каждому крестьянину было ясно, что немцы, как и большевики, считают обобществленную форму землепользования лучшей системой для выкачивания из населения сельскохозяйственных продуктов.

Раздел индивидуальных участков земли крестьянам в Полоцком районе начался только к концу 1943 года. С политической точки зрения это было, более, чем поздно.

Во многих местах, в особенности на Украине, на Дону, на Кубани и в Крыму, где население решительнее выражало свое недовольство колхозами, последние ликвидировались еще до прихода немцев. Оккупационные власти сталкивались с совершившимся и должны были с ним примириться.

В других же местах колхозы еще оставались, и местным органам самоуправления нужно было либо совершенно перестроить производственные формы и формы распределения доходов, либо убедить немцев в необходимости раздачи колхозного имущества и ведения хозяйства на иной основе.

В целом ряде сел Винницкой области, которая была оккупирована в первые дни войны и где крестьяне не успели до прихода немцев произвести раздел колхозного хозяйства, применялась такая форма, осуществлявшаяся органами самоуправления:

1. Колхозный инвентарь и крупные сельскохозяйственные машины получали отдельные группы бывших колхозников.

2. Земля распределялась подворно.

3. Скот из сохранившихся колхозных ферм получали прежде всего те, у кого было больше отобрано во время коллективизации, затем - по мере нуждаемости, остальное население.

Интересно рассматривать положительные стороны решения земельного вопроса на материале Ставрополя (тогда Ворошиловска).

Устранение советской пропагандистской шелухи в фактах, приводимых в сохранившихся документах, позволило предста-вить себе интереснейшую картину.

6 декабря 1942 года торжественно прошел «съезд земледельцев». На съезде был оглашен новый земельный закон. По нему на территории Ставрополья первоначально должны были сохраняться колхозы и совхозы. На втором этапе предполагалось создание общинных хозяйств с частной собственностью. На третьем этапе вводилось и единоличное землепользование, то есть как бы возрождалась столыпинская аграрная реформа.

Казалось, наступает конец ненавистных всем колхозам и время свободного предпринимательства на благодатной кавказской земле.

Понимая, что у крестьян нет тракторов и лошади, если и есть, то их немного, и они достаточно слабы, немцы издали циркуляр, в котором, указывалось, что в связи с военными действиями невозможно будет обеспечить сельхозработы не только техникой, но и лошадиной силой. А потому «...на промышленных предприятиях необходимо срочно приступить к изготовлению облегченных плугов…»

(Кстати, советские историки писали, что «гитлеровцы намеревались впрягать славян и прочие народы Кавказа в лошадиные оглобли». Разумеется, это глупость – необходимы были срочно орудия труда).

Мало того, для проведения земельной реформы необходимы так же кадры. Поэтому немцами был открыт в городе сельскохозяйственный институт. Фактически возобновилась деятельность ранее существовавшего агропедагогического института. Был произведен набор студентов на 1-й курс, подобраны преподаватели из числа тех, кто не отправился в эвакуацию. Занятия велись в здании бывшей учительской семинарии. Открытием сельскохозяйственного института немцы подчеркнули роль агрономии и профессии учёного агронома в будущем экономическом развитии Северного Кавказа.

На митинге, посвящённом торжеству, выступили ректор института А.Флоренс и новые молодые студенты. Но им предстояло проучиться лишь один семестр, дальнейшая деятельность нового института прервалась.

С уходом немцев карающая рука НКВД обрушилась на головы преподавателей, а юношей-студентов в качестве трофейных солдат забрали в армию, где из них мало, кто выжил и дождался «Дня победы»...

«Их имена Господи веси»...

Продолжение следует