КАК Я НЕ СТАЛА ДАМОЙ МОСКОВСКОГО БОМОНДА

Давным-давно, старожилы не припомнят, ещё во времена социализма, у меня вдруг объявились высокопоставленные московские родственники. Они, разумеется, существовали и ранее, но со мной не пересекались, и я о них прежде не слышала, возможно, пропускала мимо ушей, занятая нелёгкой проблемой осмысливания своего 15-летнего земного опыта.

Оказывается, во время голода 20-x семья моей бабушки подобрала сироту и воспитала вместе со своими семью детьми. Эта девочка Клава, ровесница бабушки Маши, вышла после замуж за московского парня и уехала - как говорится, пути разошлись. У них с мужем было трое детей - дочка замужем за крупным чиновником Внешторга, младший сын генерал ракетных войск, а старший, переводя в нынешние категории, один из заместителей Лужкова. Семьи продолжали дружить, дочка Наташа - тёзка моей мамы - пригласила нас в гости.

Приехали мы, однако, в самое неудачное время. Родственницу бросил внешторговский муж ради жены посла. Случился двойной скандал. Морально нестойких выслали на родину в 24 часа. Наташа-тёзка с нечеловечески огромными глазами (никогда больше ни у кого таких я не видела, и не представляла, что такое анатомически возможно) на грубоватом лице, шершавом от слёз, сидела на даче и яростно ненавидела изменника. Полыхал пожар взаимоуничтожения, дележа нажитого непосильным трудом и битвы за единственного ребёнка. Дочка, моя ровесница, очень высокая и гибкая, сутулилась и сводила плечи. Мне она призналась, что ненавидит свой рост. С этой минуты я, страдавшая из-за своей миниатюрности, навсегда перестала завидовать чужим физическим данным.

Наконец на папоротниково-зелёную, малинно-дремотную мытищенскую дачу заявились те самые высокопоставленные. Отец семейства, вальяжный выкормленный барин, похохатывал и разливал чай. Мать, милая скромная женщина, всю жизнь проработала медсестрой, - правда, последние годы она работала в кремлёвской больнице. Странно было бы, если бы при моей влюбчивости мне не понравился их светловолосый двадцатилетний сын Саша, да он и без должностного папы понравился бы кому угодно. Но его следовало испытать.

Через неделю они приехали снова. Мама ласково погладила меня по плечу. Папа снисходительно удивлялся тому, что сын повадился сопровождать провинциальных родственников в Третьяковку и ГУМ. "Представляете, - рокотал он сочным сценическим баритоном, - я в Лувре был два раза, в Дрезденской галерее был...три раза!..а в Третьяковке... - ни разу не был!"
Я посмотрела на него как на кретина и встала из-за стола. Саша вышел за мной в малину.

- Скажи, - спросила я, - ты поедешь со мной в Норильск?
Не знаю, откуда взялся этот Норильск, потому что поехать я мечтала на Дальний Восток.
- Зачем нам ехать в Норильск? - удивился он. - У меня квартира в Москве.
- Я мечтаю поступить в университет и стать геологом, - сказала я. - Это настоящая романтика. В нашем возрасте неприлично думать о квартире, талонах в "Берёзку" и слониках на комоде. Всё это придёт позже, если мы будем работать за Полярным кругом и приносить пользу обществу.
- Мы можем приносить пользу обществу на месте, - ответил он.
- Если бы ты меня любил, ты бы поехал со мной в Норильск, - молча сказала я.

Никто из нас в Норильск не поехал.

P.S. (Несколькими годами позже):

Дырявый брезент над моей головой,
Седое полярное небо,
Любовь - на короткий сезон полевой,
И дружба – до первого снега...
Я знаю, ничто не изменится тут,
Где дремлют поля ледяные,
По нашим следам безразлично пройдут,
Об этом не зная, другие;
И сопки не сбросят туманных одежд,
И ветер слезы не уронит,
И капля моих безрассудных надежд
В лагуне Гэтлянгэн утонет...