ПОВЕРЖЕННОЕ ВРЕМЯ В СОНЕТАХШЕКСПИРА

Посвящается памяти М.Н.Полонского

Сонеты Шекспира живут между понятиями “добро” и “зло”, старость” и “молодость”, “день и ночь”, “свет” и “тень”, и именно контраст, на котором зиждется смысловая структура шекспировского сонета, приводит образ в движение, причем в каждом сонете, зримо или незримо “пульсирует время, словно определяя размер сонета.

День и ночь, закат и восход, старость и молодость – инструменты, посредством которых Шекспир рисует образ всепожирающего, скоротечного (“swift-footed”), всесильного и безжалостного Времени-убийцы. Для создания этого демонического образа Шекспир не скупится на эпитеты, “дробя” время на минуты (“Like as the waves make to the pebbled shore/ So do our minutes hasten to their end…(sonnet 60)), возвеличивая его до Океана, уподобляя его безжалостному тирану (“bloody tyrant” ) (sonnet16). Иными словами, создается впечатление, что для Шекспира Время – пятая стихия, пожирающая молодость и красоту, перед которой не может устоять ни одна из стихий.

O, how shall summer’s honey breath hold out
Against the wreckful siege of battering days,
When rocks impregnable are not so stout,
Nor gates of steel so strong, but Time decays

(sonnet 65)

Перевод С.Я. Маршака:

Уж если медь, гранит, земля и море
Не устоят, когда придет им срок,
Как может уцелеть, со смертью споря,
Краса твоя - беспомощный цветок?

Время предстает на сцене то в виде разъяренного хищника (“Devouring Time, blunt thou the lion’s paws...

(sonnet 19,) то в обличии злого художника, перечеркивающего красоту при помощи пера:
O, carve not with thy hours my love’s fair brow,

Nor draw no lines there with thine antique pen… (sonnet 19)

Перевод С.Я. Маршака:

Чело, ланиты друга моего
Не борозди тупым своим резцом.

(на мой взгляд, здесь содержится скрытое сравнение со стрелкой часов)..

Тем не менее, создание образа времени-убийцы - не является самоцелью в сонетах. При ближайшем рассмотрении столь чудовищный образ у Шекспира возникает лишь в контексте страха утраты красоты другом. В связи с этим,.

автор предлагает два способа борьбы со Временем: увековечивание красоты в сонетах при помощи “my pupil pen” (sonnet 16)( очевидно, по аналогии с “antique pen” инструмента Времени), и – более “достоверный” способ воспроизведение красоты в потомстве.

Who should believe my verse in time to come,
If it were fill’d with your most high deserts?
Though yet, heaven knows, it is but as a tomb
Which hides your life and shows not half your parts…
But were some child of yours alive that time,
You should live twice: in it and in my rhyme.

(sonnet 17)

Перевод Н.В. Гербеля

Увы, мои стихи все презрят, позабудут,
Когда они полны твоих достоинств будут,
Хотя - то знает Бог - они лишь гроб пока,
Где скрыта жизнь твоя, хвалимая слегка...

Но если бы детей имел ты не во сне,
То ты в моих стихах и в них бы жил вдвойне.

Перевод С.Я Маршака

Как мне уверить в доблестях твоих
Тех, до кого дойдет моя страница?
Но знает Бог, что этот скромный стих
Сказать не может больше, чем гробница...

Но, доживи твой сын до этих дней,
Ты жил бы в нем, как и в строфе моей.

В то же время, неизменная мысль о любимом человеке для самого лирического героя нивелирует границу между царством дня и ночи:

Weary with toil, I haste me to my bed,
The dear repose for limbs with travel tired,
But then begins a journey in my head
To work my mind, when body’s work expired,
For then my thoughts from far where I abide
Intend a zealous pilgrimage to thee
And keep my drooping eyelids open wide
Looking on darkness, which the blind do see.

Save that, my soul’s imaginary sight
Presents thy shadow to my sightless view,
Which like a jewel, hung in ghastly night,
Make black night beauteous and her old face new.

Lo, thus by day my limbs, by night my mind
For thee and for myself no quiet find.(sonnet 27)

Перевод С.Я. Маршака

Трудами изнурен, хочу уснуть,
Блаженный отдых обрести в постели.

Но только лягу, вновь пускаюсь в путь -
В своих мечтах - к одной и той же цели.

Мои мечты и чувства в сотый раз
Идут к тебе дорогой пилигрима,
И, не смыкая утомленных глаз,
Я вижу тьму, что и слепому зрима.

Усердным взором сердца и ума
Во тьме тебя ищу, лишенный зренья.

И кажется великолепной тьма,
Когда в нее ты входишь светлой тенью.

Мне от любви покоя не найти.

И днем и ночью - я всегда в пути.

Перевод В. Набокова

<d 

ir>Спешу я, утомясь, к целительной постели,
Где плоти суждено от странствий отдохнуть, -
Но только все труды от тела отлетели,
Пускается мой ум в паломнический путь.

Потоки дум моих, отсюда, издалека,
Настойчиво к твоим стремятся чудесам -
И держат, и влекут изменчивое око,
Открытое во тьму, знакомую слепцам.

Зато моей души таинственное зренье
Торопится помочь полночной слепоте-
Окрашивая ночь, твое отображенье
Дрожит, как самоцвет, в могильной темноте.

Так, ни тебе, ни мне покоя не давая,
Днем тело трудится, а ночью - мысль живая.

Парадокс заключается в том, что кромешная тьма в глазах лирического героя озаряется тенью любимого человека, лишь при мысли о нем. Образ тени дающей свет, возникает и в сонете 43:

When most I wink, then do my eyes best see,
For all the day they view things unrespected-
But when I sleep, in dreams they look on thee,
And darkly bright are bright in dark directed.

Then though,whose shadow shadows doth make bright,
How would thy shadow’s form form happy show
To the clear day with thy much clearer light,
When to unseeing eyes thy shade shines so!
How would, I say, mine eyes be blessed made
By looking on thee in the living day,
When in dead night thy fair imperfect shade&#9-
Through heavy sleep on sightless eyes doth stay!

All days are nights to see till I see thee,
All nights bright days when dreams do show thee me.
Перевод С.Я. Маршака:

Смежая веки, вижу я острей.

Открыв глаза, гляжу, не замечая,
Но светел темный взгляд моих очей,
Когда во сне к тебе их обращаю.

И если так светла ночная тень -
Твоей неясной тени отраженье, -
То как велик твой свет в лучистый день,
Насколько явь светлее сновиденья!
Каким бы счастьем было для меня -
Проснувшись утром, увидать воочью
Тот ясный лик в лучах живого дня,
Что мне светил туманно мертвой ночью.

День без тебя казался ночью мне,
А день я видел по ночам во сне. Перевод А. Финкеля:

Сомкну глаза - и все виднее мне...

Весь день пред ними низкие предметы,
Но лишь засну - приходишь ты во сне
И в темноту струишь потоки света.

О ты, кто тенью освещаешь тень,
Невидящим глазам во тьме сияя,
Как был бы ты прекрасен в ясный день,
Его своим сияньем озаряя.

Средь бела дня увидеть образ твой -
Какою это было бы усладой,
Когда и ночью, тяжкой и глухой,
Ты наполняешь сны мои отрадой.

Ты не со мной - и день покрыла мгла-
Придешь во сне - и ночь, как день, светл

При мысли о друге день и ночь могут поменяться местами, и вот где она, уязвимость Времени: любовь способна исказить временной цикл, деформировать Время! Воспоминание и реальность меняются местами, и реальность, в отсутствие друга, превращается в тень (sonnet 98):

From you have I been absent in the spring,
When proud-pied April dressed in all his trim
Hath put a spirit of youth in everything,
That heavy Saturn laughed and leaped with him.

Yet nor the lays of birds nor the sweet smell
Of different flowers in odour and in hue
Could make me any summer story tell,
Or from their proud lap pluck them where they grew-
Nor did I wonder at the lily’s white,
Nor praise the deep vermillion in the rose-
They were but sweet, but figures of delight,
Drawn after you, you pattern of those.

Yet seemed it winter still, and you away,
As with your shadow I with these did play.

Перевод Н.В. Гербеля

Я далеко, мой друг, был от тебя весной,
Когда апрель в цветах своей одежды новой
Всему передавал пыл юношеский свой,
Причем с ним ликовал и смерти бог суровой.

Но ни пернатых хор, ни аромат цветов,
Чьих венчиков весной нам вид всего дороже,
Не возбуждают дум во мне, ни светлых снов,
Ни жажды те цветы срывать на пышном ложе.

Не удивлялся я лилейной белизне
И розы не хвалил пурпурового цвета,
Затем что прелесть их - краса весны и лета -
Лишь копией твоей являлась всюду мне.

Но все же снег кругом лежавшим мне казался
И ими, как твоей я тенью, забавлялся.

Перевод А. Финкеля

С тобою разлучился я весной,
Когда апрель, гордясь своим нарядом,
Весь мир овеял юностью хмельной,
И сам Сатурн плясал, смеясь, с ним рядом.

Но ни цветов пестреющий узор,
Ни аромат, ни звонких пташек трели
Не оживили мой спокойный взор
И летней сказкой сердца не согрели.

Я не пленился свежестью лилей,
Не восхвалял румянца розы красной,
Ведь их краса - лишь тень красы твоей,
И только потому они прекрасны.

Во мне зима- тебя со мною нет,
И блеск весны лишь отсвет, а не свет. В сонете 23 лирический герой уподобляет себя, неспособного дать выход переполняющему чувству, хищнику, ослабевающему от избытка силы:As an imperfect actor on the stage
Who with his fear is put beside his part,
Or some fierce thing replete with too much rage,
Whose strength abundance weakens his own heart,
So I , for fear of trust, for get to say
The perfect ceremony of love’s rite,
And in my own love’s strength seem to decay,
O’ercharged with burden of my own love’s might…Перевод С.Я. МаршакаКак тот актер, который, оробев,
Теряет нить давно знакомой роли,
Как тот безумец, что, впадая в гнев,
В избытке сил теряет силу воли, -
Так я молчу, не зная, что сказать,
Не оттого, что сердце охладело.
Нет, на мои уста кладет печать
Моя любовь, которой нет предела.

Но если вспомнить, что ранее роль хищника игралась Временем, то, значит, и Время бессильно перед чувством!

В сонете 22, “переселяя” свое сердце в плоть друга (“all that beauty that doth cover thee/ Is but the seemly raiment of my heart”), лирический герой рассуждает о том, что не может состариться, покуда молод его друг

My glass shall not persuade me I am old,
So long as youth and thou are of one date;
But when in thee time’s furrows I behold,
Then look I death my days should expiate…Перевод С.Я. МаршакаЛгут зеркала, - какой же я старик!
Я молодость твою делю с тобою.
Но если дни избороздят твои лик,
Я буду знать, что побежден судьбою.Перевод А. ФинкеляНе верю зеркалам, что я старик,
Пока ты сверстник с юностью живою.
Когда лета избороздят твой лик,
Скажу и я, что смерть придет за мною.

тем самым обнаруживая пренебрежение временем как таковым и ставя свое время в зависимость от времени друга.
Об этом автор открыто говорит в сонете 57:

Being your slave, what could I do but tend
Upon the hours and times of your desire?
I have no precious time at all to spend,
Nor services to do, till you require. Nor dare I chide the world-without-end hour
Whilst I, my sovereign, watch the clock for you…Перевод В. БрюсоваТвой верный раб, я все минуты дня
Тебе, о мой владыка, посвящаю.
Когда к себе ты требуешь меня,
Я лучшего служения не знаю.
Не смею клясть я медленных часов,
Следя за ними в пытке ожиданья...Перевод С. СтепановаЯ раб твой, и желанью твоему
Душа моя всегда служить готова:
Я повинуюсь взгляду одному
И твоего лишь ожидаю зова.
Часов тягучих клясть я не могу,
Покуда ожидаю встречи в муке;
Когда же гонишь своего слугу,

Провозглашая друга своим монархом, лирический герой тем самым “свергает” Время, в результате чего время перестает шествовать победным маршем, день “спотыкается” о ночь, весна трусливо пятится за зиму, час (пусть даже и мучительного ожидания) длится бесконечно (“world-without-end hour”), а молодость (“golden time”), благодаря “реинкарнации”, наступает на старость.